Андрей Геласимов: «Искать справедливости для себя – это от лукавого»

С 20 февраля в российском кинопрокате идет фильм «Жажда» по одноименной повести лауреата премии «Национальный бестселлер» Андрея Геласимова. В рамках промо-тура писатель приехал в Самару, чтобы представить ленту в кинотеатре «Художественный» и ответить на вопросы зрителей и читателей.

Саму повесть «Жажда» Андрей Геласимов написал в 2002 году. Герои книги – три товарища, по призыву попавшие еще в первую кампанию в Чечне. Пройдя войну, все они выжили, но один вернулся изувеченным. Его лицо обгорело, и из-за шрамов и ожогов превратилось в страшную маску. Весь сюжет повести и фильма построен на поиске пропавшего четвертого товарища и сослуживца. Лента «Жажда» была отмечена на «Кинотавре» дипломом жюри «за энергию и обаяние» мужского актёрского ансамбля и получила гран-при на православном кинофестивале «Лучезарный ангел».

«Фильм не простой, — сказал, предваряя показ, Андрей Геласимов, — одесские прокатчики назвали его арт-мейнстримом». Имелось в виду, что фильм имеет вполне внятное повествование, несложное в восприятии, но определенная зрительская работа все же предполагается.

— В чем, по-вашему, мораль повести или нравственный message фильма зрителю?

— Главный герой хотел того, чего желаем постоянно мы все – справедливости. И прежде всего по отношению к себе. Мы говорим себе «мы хорошие, мы добрые и милые – почему с нами так происходит, и на нас падают беды и испытания?» Для меня как автора, было очень важно понять, что герой и я вместе с ним должен перестать обвинять мир в том, что с тобой происходит. Ты должен это принять, перестать искать справедливости персонально для себя и понять одну простую вещь, что справедливость придумана как соблазн. Ее не надо искать, она от лукавого. Я может быть, сейчас крамольные вещи говорю, но для меня это важно. Справедливость – от лукавого. Ведь когда мы начинаем искать справедливости для себя – это соблазн, это не правильно. Прежде всего, нужно искать самого себя. Это мое твердое убеждение! Какой т ы, какой я? Не в сопоставлении себя с другими, а только себя с самим собой. Потому что у каждого из нас свой счет к Господу. И мой герой – Костя, несчастен тех пор, пока он смотрит вокруг, и говорит окружающим «а вам то, что беспокоится? У вас-то рожи не сгорели, у вас все хорошо, вас бабы любят». И вот пока он считается с другими, сопоставляя себя, ему плохо. Но когда понимает, что так надо, так должно быть (это такое почти самурайское понимание), ты должен принять крест. Господь дает крест и дает одновременно силы, чтобы его нести. И ты должен это понять, но для этого нужно пройти огромный путь. Иногда не хватает целой жизни. Но хорошо, что моим героям хватило этих полутра часов фильма (смеется).

— У вас был прототип главного героя?

— Нет, это выдуманная история. Я много общался с ветеранами чеченских кампаний, но разговаривал больше, чтобы понять их психологическое состояние. А сам сюжет повести абсолютно придуманный, и герои являются собирательными образами, они ни с кого не списаны.

— А что для Вас главное в их психологическом состоянии?

— Прежде всего, их объединяет боевое братство. В картине есть очень важный для меня момент, мне режиссеру пришлось объяснять, для чего это нужно снимать: когда герои едут в машине, им дорогу переходят три парня в камуфляже, один из них без ноги… Эта встреча реально со мной в жизни произошла. Я однажды в метро вышел из вагона и собирался идти на эскалатор — это было в тот момент, когда я писал «Жажду». Я вижу — идут три этих парня, и я понимаю, что дальше за ними идти не могу, нет сил… Мне будто показали: вот они, твои герои. Для меня это было очень значимо — показать, как для них важно найти своих — тех, кто понимает, что такое война… Потому что вторая составляющая их психологического состояния как раз и заключается в том, что другие люди их не понимают. Мы, не воевавшие, их понять не можем. Вообще.

— А стоит ли пытаться понять этот мрак в душах?

— Конечно, стоит. Потому что это такие же люди. Прошедшие чеченскую войну – это такие же мальчики, как те, что учились у меня в университете и которых призвали на войну. Вернее их призвали в армию и, как один из них мне рассказывал: учебка была в Подмосковье, а потом нас загрузили в самолёт. Им даже не говорят, куда везут. Прилетели, открыли грузовой люк самолета, и тут в проеме появляется сержант и говорит: «Что, смертнички, прилетели? Вылезайте, добро пожаловать в Ханкалу!» Мои студенты туда ушли, а я остался преподавать в Якутском университете. Я праздновал тот Новый год, в 1996-м. А потом анализировал его, вспоминал, как в ту ночь я детей спать уложил, как открыл шампанское… И ведь тогда по телевизору выступили генералы и сказали: сегодня будет штурм Грозного. И как раз ту ночь Майкопская бригада дошла до середины города, застряла на вокзале и погибла. А потом танкисты рассказывали, как они пробивались к центру Грозного и танки шли по костям — слышно было, как траки перемалывали кости. Там были мои студенты… И много лет спустя я представлял себе: вот я салат «оливье» готовлю, говорю жене: «С Новым годом, дорогая» — а там творится такой ад. Это осознание и заставило меня начать писать книгу.

— А ветераны чеченских кампаний фильм видели?

— Да, на одном московском фестивале мы специально пригласили общество ветеранов локальных войн. Они потом подходили к актерам: писатель или режиссер им по барабану- они же простые парни. Для них важен тот, кого они видят на экране. И вот они подходили к ребятам-актерам, к тем, с кем себя ассоциировали — и пожимали им руки, говорили: «Спасибо, парни». Потом молча уходили. Я наблюдал это со стороны. Для меня это было более серьезной похвалой, чем какие-то слова, которые мне потом говорили.

— Почему тема войны так часта в ваших произведениях?

— Мои ровесники наверняка помнят, как они были комсомольцами, и все мы жили с ощущениемтой великой войны, которая была. И было полное ощущение, что дальше войн не будет, дальше будет только счастье, коммунизм. И для меня война, начавшаяся на территории моей страны, была страшным откровение, просто апокалипсисом!

— Экранизация поменяла ваше отношение к собственному произведению?

— Отношение к произведению постоянно меняется — и это не зависит от экранизации. Я часто читаю эту вещь вслух — на всевозможных книжных мероприятиях, ярмарках в России и за рубежом. Каждый раз получается по-разному. И я по-разному к ней отношусь. Это от многого зависит: с каким настроением проснулся, успел ли выпить водки… (смеется) Или от того взорвалось перед этим метро или нет… Я помню, однажды у меня в Париже была пресс-конференция, а я туда пришёл и просто ни слова сказать не мог. Потому что утром проснулся, а по телевизору в гостинице показывают взрывы в метро. Я вначале принял кадры за архивные съёмки. Думаю: зачем канал «Би-Би-Си» показывает эти старые записи? Я пошел умываться, а в комнате телевизор продолжает работать. И вдруг я ловлю фразу «right now» — и понимаю, что это происходит сейчас, на станции Павелецкой — а по этой ветке мои сыновья ездят в университет. И я лихорадочно начинаю им звонить, но никто не отвечает. И в этот момент меня начинает трясти, а снизу звонят и говорят, что на пресс-конференцию пора. Меня сажают в машину, привозят, сидят журналисты, какие-то фотографы, что-то говорят. Мол, вот у вас там Чечня, ла-ла-ла. И вдруг приходит sms-ка: «Папа, я доехал». И в этот момент я говорю: «Вы извините, пресс-конференция закончена». Мы теперь живём, к сожалению, не в той стране, в которой я жил в 1979 году. Когда не взрывалось метро.

— А Вам никогда не хотелось уехать из такой страны, где постоянно взрыввают?

— Взрывают везде. Во-первых, сейчас мир такой, что от этого прятаться бесполезно. А во-вторых, не было таких мыслей: я явно люблю эту страну. И мой сын, когда пришло время служить в армии — он пошел и отслужил.

— И в книге и в фильме, несмотря на тяжелую тему поствоенного синдрома, у сюжета счастливый финал – не боитесь, что читатели и зрители не поверят в него?

— Всегда всё заканчивается хорошо. При всех испытаниях в жизни. Бывают и сложнее испытания, бывают тяжёлые болезни. И даже когда человек уходит, то это тоже нужно принять. Так надо. Надо принять и радоваться жизни. Это моё убеждение. Обратное — это уже будет карамазовский бунт. Помните, когда Карамазов говорит: я бога принимаю, а мир божий не принимаю. Я всю вещь писал в полемике с этим персонажем. Потому я бога принимаю и мир божий, просто я чего-то не понимаю. Пока я живу вот в этой земной оболочке, пока я живой. Потом, может быть, я пойму, зачем это было надо. И, значит, остаётся одна важная вещь – доверие. Я должен просто довериться и сказать: «Значит так надо, я просто маленький пока, зародыш». Но бунтовать против этого не буду.

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.