В юбилей принято говорить о заслугах юбиляра. Его величии. О том, что нельзя забывать. Все это есть в интервью с заместителем директора Самарского литературного музея Андреем Рымарем. Но мы постарались все-таки немного разорвать шаблон стандартного интервью к юбилею великого писателя Алексея Николаевича Толстого. Нашего земляка.
В чем, на твой взгляд, ценность и значение юбилея. Вот в этой «исторической памяти» есть современное звучание?
— Глядя на жизнь в России и подводя итоги прошедшего года, очень хочется сказать, что есть. А если последовательно… Один ракурс – хочешь не хочешь, но это все-таки очень крупная и, наверное, единственная для Самары фигура, которая объединяет и Серебряный век (он же был в учредителях «Бродячей собаки»), и сталинские времена. Для нас это своего рода окно в ту культуру. А с другой стороны, если оторваться от местной специфики и смотреть как-то объективно, то, что у нас происходит последний год, мне кажется, все активнее заставляет думать про такие вот странные фигуры. У него есть и тексты, и способ жизни, очень показательные и для тех, и для нынешних времен. Удивительное сочетание искренности, широты души, какого-то умения попадать в русские струны, и способность в нужный момент ничего не видеть, ничего не слышать, искренне мимикрировать под противоположные друг другу движения власти. С одной стороны, он все эти особенности нашего народа хорошо иллюстрировал, а с другой стороны, в них неплохо разбирался, когда у него было время (то есть, когда не нужно было выдавать на-гора какой-то злободневный продукт).
У него есть настоящие открытия, связанные с эпохой Петра и языком, с проникновением в психологию народа тех времен, которая не так-то сильно, как выясняется, и поменялась. Все говорят про нутряной талант, что Толстой-де не аналитик, но слегка женская фигура, которая все понимает, в себя вбирает, какая-то противоречивость этой в кавычках русской души. Я вначале скептически к этому относился. Мне ближе и жизненная стратегия, и поэтика, Мандельштама или Ахматовой. Но если смотреть на то, что сейчас происходит… Наверное, надо пытаться разбираться как раз в таком вот… «гражданине писателе».
— Который, с одной стороны «Бродячую собаку» создавал, но потом стал «красным графом», жил очень неплохо, «Хлеб» написал, а с другой стороны, его не выключишь из Серебряного века, он не чужд этому, причастен. Получается, что Алексей Толстой едва ли не самый современный писатель, по крайней мере, больше подходящий к тому моменту истрои, в котором мы сейчас находимся?
— Ну это, может быть, слишком сильное обобщение. Если всматриваться достаточно долго, то в любой фигуре все что угодно можно найти и, например, сказать, что Блок самый современный поэт, или Хлебников, или еще кого-нибудь вытащить. Тем не менее все эти метания сегодняшней интеллигенции, вся эта публицистика бесконечная – это та интеллектуальная каша, в которой он варился. Все эти медиатехнологии… Соцреализм, это что такое? Это медиатехнологии тех времен, способ сделать из реальности какую-то специфическую «социалистическую» реальность.
— Как телевизор сейчас?
— Наверное, да. Тогда же у литературы намного шире был охват. С соцреализмом все не так просто на самом деле. Не как мы в школе учили – конфликт хорошего с лучшим и прочее. Толстой одно время специализировался на эмигрантской теме. И вторая часть «Хождения по мукам», где частично действие в Самаре происходит, там такая подоплека, что все эти белогвардейцы, эмигранты, в общем, хорошие люди, но что поделаешь, если они исторически не правы, не видят далеко, не понимают всей этой вот…
— Не способны почувствовать все величие Октябрьской революции.
— И страшно далеки от народа. Хотя тот же самый народ, если почитать ранние рассказы Толстого… Там есть один такой замечательный рассказ «Архип», из него уже все можно вытащить. Помещик, слегка оторванный от жизни, наивный… и у него угнали породистого жеребца. Он едет за 300-400 верст на ярмарку, куда сгоняют самых лучших коней, искать его и там находит знаменитого конокрада, у которого своя мафия. Но он мафии не боится, конокрада вяжут, он бежит, потом его ловят уже мужики, а не полицейские, и сажают на кол. Помещик уже, конечно, сам не рад, что такая вот негуманность из-за него случилась. Он возвращается к себе в усадьбу, и выясняется, что его приказчик — как раз отец этого конокрада.
И наивный помещик с этим приказчиком продолжает жить. Приказчик ведет себя смирно, только что-то мужичков всех начинает прижимать, строго с них спрашивать, и в какой-то момент мужички бунтуют, требуют у помещика выдать им этого приказчика, тот не выдает (опять гуманность!), вместе с ним прячется в доме. В итоге этот приказчик его в суматохе режет, а сам бежит куда-то. Толстой любил такие контрасты, такие вот «диалоги» дворянства с народом. Все это грустно, но именно с этим, видимо, надо как-то разбираться.
— Ну, а как сейчас с этим можно разбираться? Мы же не то что не можем извлечь из этого уроков, но неспособны даже взять и прочитать Алексея Толстого. Он же вообще сейчас нечитаемый автор.
— Почему? Тот же «Петр Первый», я его перечитал за две ночи, потому что действительно интересно.
— А когда ты его перед этим читал?
— В 11-м классе. Он же вообще был беллетрист, действительно массовый писатель. Фантастические вещи у него хороши. Понятно, что сейчас мало кто будет это читать, просто потому что слишком много литературы, у человека слишком большой выбор того, что в данную секунду надо бы прочитать.
Но, хотим мы или не хотим, у нас есть задача, в том числе, и научиться показывать его, даже тем, кто его книг не читал. Знакомить человека с его открытиями в языке, с системой образов прямо в музее. На каких-то отдельных фрагментах, на параллелях в искусстве, на цитатах отдельных. И тогда он, может быть, дома его правда прочитает.
— Для большинства все равно Алексей Толстой — автор «Буратино». Можно было взять и построить всю концепцию празднования на «Буратино». Его все знают, и даже, думаю, он более известен, чем «Петр Первый», хотя сигареты же есть…
— Мы делаем выставку по «Буратино». Когда приезжали и проводили семинар эксперты из Фонда Потанина, они тоже говорили – позиционируйте Самару как «родину Буратино», делайте большой праздник, связанный с ним. Ну, все стандартные ходы по продвижению.
Мне кажется, Самара более сложное явление, чтобы такими однозначными лобовыми ходами ее можно было продвинуть. Да и не здесь он «Буратино» написал, конечно. И мне от такого сужения Самары до Буратино, в общем, немного грустно. Вроде еще что-то у нас тут было и есть…
— На самом деле проект по созданию развлекательного парка на основе Буратино – неплохая идея. Потому что понятно, что до уровня Диснейленда нам далеко, но какой-то национальный развлекательный парк на родине Буратино сделать было бы неплохо.
— Невероятные опасности, приключения, все это круто, и мы над этим думаем. У «взрослого» Толстого тоже много такого занятного баловства, гиперболоиды…
— Я очень люблю фильм с Борисовым, мне кажется, одна из лучших экранизаций.
— Мы хотели и это вытащить, хотя бы в форме игры, например, на «Ночь в музее». Много тем и образов, которые сами просятся для какой-то художественной игры. То же самое «окно в Европу», готовая инсталляция – хочешь, затыкай его подушками, хочешь, расширяй.
— Но, я так понимаю, что вряд ли есть интерес у городской администрации. С таким масштабным проектом городской департамент просто не справится.
— В чем-то можно их понять. Во всяком случае они выделяют неплохие деньги на выставку Буратино. По ее результатам, наверное, можно будет говорить о чем-то более глобальном. Хотелось бы больше, но, опять же, нас не так много и сил не так много. Может, какая-то поступательность не повредит.
— По крайней мере, понятно, что нынешними средствами и силами никакого парка развлечений даже в проекте не сделаешь. Немножко другая и не музейная задача. Но с точки зрения музейной люди, которые приходят, и зачастую вообще не понимают, о чем идет речь, не воспринимают ли ваш музей просто как городскую усадьбу 19 — начала 20 века? Просто человек пришел не к Толстому, а посмотреть, как люди жили.
— Да, это одна сторона – как люди жили, быт. Хотя большинство тех, кто приходит, все-таки отличают Алексея Толстого от Льва. Да, часто интерес скорее не к фигуре, но к образу жизни — мемориальные картины, обстановка… Но вообще, на экспозицию ходит не так много добровольных посетителей. Гоняют в основном школьников, туристы иногда. Сейчас мне кажется, если брать именно добровольных посетителей, большинство приходит на всякие мероприятия типа лекций, кинопоказов, временные выставки. И на детские проекты, конечно.
Все-таки мне кажется, мы какую-то работу сделали, чтобы позиционировать музей как некий центр культурной жизни, в котором много чего происходит, в том числе и с живой литературой.
— Линор Горалик?
— Да. Драматургия, современное искусство.
У этой части работы есть аудитория.
— Как вы относитесь к тому, что в СМИ 130-летие подается в контексте, что на празднование приедет Татьяна Толстая и Артемий Лебедев? Все хорошо, любые средства допустимы, или это вынужденное и лучше бы от этого уйти?
— Во-первых, мы этого никогда и нигде не говорили и не писали
— Это подход, который демонстрируют СМИ, отношение.
— Если вдаваться в факты, разговоры о приезде велись с Иваном Никитичем, может быть, и Татьяна Толстая приедет, если мы что-то феерическое совершим, но пока у нас только планы, и никто с ней об этом еще не разговаривал особо. Наверное, хорошо, что хоть как-то говорят. Я не знаю, что вдруг такой всплеск интереса вызвало… Наверное, у нас нет таких совпадений – чтобы и крупная дата, и крупная фигура, чтобы все сошлось. Я надеюсь, что это удастся использовать в конструктивных целях. Опять же, все не просто. Сил мало, денег тоже, задач много. И выставку мы обещали про потомков Толстого и «Ночь в музее», и конференцию, и проект по современной литературе по гранту Фонда Потанина…
— Нет ощущения, что этот разброс негативно влияет? То есть люди сейчас не могут сказать, что такое музей Алексея Толстого, то ли это мемориальная усадьба, то ли современная площадка, и вот это размытие позиционирования вредно для музея?
-На этот счет есть несколько мыслей. Первая связана с исторической спецификой. Музей появился как музей Горького. И те, кто в нем работал, занялись тем, что ты называешь размытием. Это было еще задолго до моего рождения. Тогда он стал музеем имени Горького и начал собирать все, что имеет отношение к литературе в нашей губернии, начиная от фигур начала 20 века (Неверов, Артем Веселый) и заканчивая курсом на музеефикацию современной литературы. Другое дело, что все это мало показывалось.
— Михаил Перепелкин хвастался, что у него есть все по самарской поэзии больше чем за 100 лет. С одной стороны, я восхитился, а с другой, в этом никакой ценности нет, даже научной, для литературоведения. Это уровень настолько сейчас незначительный, тот же Артем Веселый, кто его знает?
— Почему? Артем Веселый серьезная фигура, есть и помельче. Трудно взвешивать научную ценность, но есть огромный материал, и с ним массу всего можно сделать, ведь люди и жизни отдавали… Это практически история всех ментальных телодвижений за прошедшие сто лет. В краеведческом музее все-таки больше свершения, электростанции, крупные события, а у нас — мысли. Ну хотя бы та часть, которая касалась больше литературы. Но литература все-таки отражает процессы, которые происходят в обществе.
— Но не исчерпывает. Хотя и подшивок газет тоже достаточно.
— Другая мысль связана с тем, чем усадьба была в те времена, когда здесь жили сам Бостром и его жена, которая так и осталась графией Толстой, потому что ей не разрешили второй раз выйти замуж. Это была усадьба, где жили интеллигентные люди, Александра Леонтьевна даже одно время думала выкупить «Самарскую газету» с товарищами. Так они понимали интересное и полезное времяпрепровождение. То есть это уже был какой-то центр культурной жизни. Потом тут были коммунальные квартиры — опять же, тема соседства очень разных явлений. Когда мы говорили про позиционирование музея, то была мысль, что это какое-то дерево, где все переплетается, все со всем встречается, у него есть мощный фундамент – Толстые, та эпоха, но есть и ветви.
— Центр есть. Если раньше музей Толстого воспринимался как такое совсем запыленное место, представляющее чисто архивный интерес, то сейчас оно начало восприниматься как более динамичное и интересное. Я так понимаю, 130 лет могли бы послужить хорошим поводом свести все воедино.
— Будем сводить. И этот новый Буратино, и основную экспозицию надо модифицировать… Цикл толстовских встреч мы запустили с той целью, чтобы с разных сторон посмотреть на него. Позвали аэрокосмических специалистов, чтобы про лазеры рассказали со своей колокольни, психолога, историка. Все это непросто.
— И неочевидно.
— Что значит неочевидно? Ну да, так много способов зайти в эту тему, что легко потеряться.
— А как вы не теряетесь? Регламентируете чем? Я так понимаю, что какой-то концепции развития музея как некоего документа декларативного, его, наверное, и нет?
— Есть, хотя и не утвержденный. Но мы его делали весь прошлый год очень активно.
В нем-то как раз и идет речь о взаимодействии двух линий. Условно говоря, классической (первая половина 20 века) и современной, интерференцию, обогащение. Из современной линии, например, можно взять какой-то подход. Провести дурашливую «Ночь в музее», поиграть с толстовскими темами, а потом подумать о них уже серьезно, вставить в основную экспозицию. У нас есть несколько корневых проектов. Есть задача – модифицировать основную экспозицию, есть подзадача, скажем, сделать выставку о потомках Толстого и построить мостик, соединяющий Толстого с нами. Каталогизировать смыслы, которые нас с тем временем соединяют и разделяют. У нас есть крупное научное событие — конференция, и крупный проект по современной литературе. И все это должно взаимодействовать, интерферировать… Посмотрим.
