Мы никогда не умрем?

Самара: Участники традиционных проводов RUSSKOY ZIMI преисполнились нежданными впечатлениями и станцевали на тающем льду.

И вот вы посещаете это мероприятие на площади Куйбышева, где пожарные не разрешили сжигать чучело Масленицы, но зато разрешили на второй очереди Набережной, близ волжских вод, прикрытых льдом. Однако до Набережной больше ходу, и вы идете на площадь. Полны скептических настроений: очередное освоение бюджетных средств чиновниками городской администрации, и есть вопросы по стволу кедра высотой семь метров, доставленному из сердца Сибири. «Тут хорошо приподняться можно», — бормочете по дороге, и вот уже ствол кедра гигантской свечой, чуть кривоватой, возвышается на фоне оперного театра. Несжигаемое чучело в центре холма из грязного снега. Две сцены, напротив друг друга. На одной задорно поет коллектив «Самарские узоры». Под ногами в асфальтовых лужах тает серый лед. Неголубые елки протыкают низкое небо.

Тут все и начинается.

Под надоевшую еще тридцать лет назад Калинку-Малинку вы как-то прогибаетесь: вперед толпы, густо населенной детьми в куртках нежных расцветок, прямо к линии полицейского оцепления, вдруг выскакивает пожилая женщина. Сквозь Калинку-Малинку она поет свое, и лихо танцует, прижимая к себе ветхий ридикюль. Прислушиваетесь: «когда уйдем со школьного двора», — неожиданно выпевает женщина. Толпа ликует.

«Это генетический код заставляет нас так откликаться на народные песни!»- восторженно притоптывает ногой представительный мужчина. «Тебе сейчас Хаву Нагилу включи, еще не так откликнешься», — меланхолично реагирует собеседник. Не включают.

На второй сцене какими-то кольцами идет представление: сердитая Зима в отрепьях препятствует воцарению доброй Весны. Весны пока не видно. Рядом хорошо продаются флюгеры и прочая дребедень. «Папа, купи куколку», — мило капризничает девочка лет пяти, и получает набор матрешек, и немедленно роняет их в осевший сугроб. Родители смеются, подбирают, ковыряются голыми руками.

Стационарные ларьки «Блины-Пирожки» соседствуют с палатками сходного ассортимента. Неместной красоты девы чуть брезгливо глотают кофе из картонных стаканчиков. Выутюженные волосы двух оттенков блонд плещутся на ветру. Яркий загар контрастирует с нечистыми снегами и низким небом без признаков солнца. «Совершенно не мой вариант, — с надрывом произносит первая дева, — я сразу тебе сказала. Это низкий карман… он взрывает силуэт». «Не расстраивайся, скоро в Moschino сейл начнётся, — утешает вторая, — а через месяц мы уже будем на Пхукете». Оранжевые лица расцветают улыбками.

Большая семья со многими детьми, дядьями, тетушками и свирепыми бабками занимает высокий одноногий столик, и тут же начинает бурно ссориться сразу по всем родственным направлениям, звучат обращения «кум», «кума», «крестный», часто — «гнида». Извлекается занятная бутылочка коньяка, чашки переполняются.

Пожилой мужчина в шубе черного искусственного меха и шапке из когда-то номенклатурной ондатры, сжимает в бледных пальцах матерчатую сумку. То ли человек в костюме медведя, то ли – немного загримированный медведь. В сумке просматриваются контуры пол-литровой бутылки, рыбной консервы и хлебного кирпича. Вокруг окружают, широко пляшут ряженые в скоморохов сильные, справные девки. Одна совершенно невозможная – контуры свекольного искусственного румянца доходят до мочек ушей – останавливается, переводит дух: «Так вот. Он, такой, выходит из кухни, и в руках эту лапку несет. Из помойки вынул! Ты что, говорит, сволочь, меня кроликом кормила?.. В его представлении кролик – это хомячок».

Шест из кедра временно пустует. Желающие пытать счастья уже собираются у подножия. «Если опять будут мягкие эти игрушки, я сразу ухожу», — предупреждает семью бравый мужчина в лыжных штанах.

Вдоль дороги, перекрытой для хода транспорта, выстроены прилавки, где можно приобрести личное чучело масленицы и сжечь его тут же. На специальном листе следует написать, что ты хочешь навсегда оставить уходящей зиме. Лист пользуется успехом. «Как пишется «апартеид»? – вдруг поднимает голову ангельски красивый юноша, и это как раз тот случай, когда потом все скажут: такого не бывает. Но вот он, ангельски красивый юноша, теперь точно знает, как без ошибок написать слово «апартеид».

Пляшут уже везде. На некотором расстоянии от натуральной кузницы, у палатки Мегафона, в очереди за бесплатными блинами. Одинокая дама в черном удлиненном пальто и шапочке, украшенной цветами и вишнями, изящно шевелит упакованной в остроносый сапог ногой. Это тоже танец. Время от времени (каждые тридцать секунд) дама сверяется с мобильным телефоном. Телефон не оправдывает ожиданий. Дама проделывает следующие па.

Тут же смелыми движениями обновляет канонический рисунок матросского «яблочка» компания молодых людей. Вприсядку пускается офицер ВВС России. Настроение масс улучшается с каждой минутой. Куда ни глянь — вознесенные лица соотечественников, если не счастливых, то удовлетворённых. И за возможность повстречать единовременно пару тысяч довольных земляков, вы прощаете городской администрации неэффективное использование бюджетных средств.

Позже, выслушав ряд замечаний от элегантного круга знакомых: сборище быдла, страшное зрелище, этот грязный снег, убожество, куда катимся, явные признаки вырождения, — сидите и подпеваете про коня, который пойдет по полю. «Пой святая Русь, пой кудрявый лен, пой о том, как я в Россию влюблен», – вот такое у вас настроение; раз уж все пляшут, на буквально обломках льда, города и страны, то мы никогда не умрем.