Интересные люди.

Не знаю, у кого в Самаре могут возникать проблемы встречи с интересным человеком, или даже – людьми. Куда ни брось взгляд, интересные люди. Они окружают, иной раз берут за горло.

Тут на днях познакомилась с лучшим гаишником Самарской области, мы встретились в телевизоре. Там есть такая милая комнатка, называется «гримерная», да только в милой комнатке никого не гримируют, а стоят стулья, висят зеркала, и вот ходит иногда лучший гаишник. Его призвали рассказать городу (и миру?) о службе. А меня призвали поделиться тв. планами. Я ужасно боялась делиться планами, особенно учитывая, что их не было. А лучший гаишник выглядел очень нарядно: белая рубашка, погоны, фуражка, ботинки, румяное лицо и все дела.

Рабочую палочку с полосками он хранил на тумбочке. В фуражку складывал сложенный в несколько раз лист бумаги, где что-то было написано — убористо и от руки. Фуражку надевал на голову. Сидел спокойно. Иногда фуражку снимал, лист бумаги доставал, разворачивал, читал внимательно, складывал обратно. Явно что-то такое заучивал; я глубоко задумалась. Может быть, лучший гаишник наметил передать привет «всем инспекторам моего полка, особенно Петрову Петру, Иванову Ивану и Соколову Соколу», или планировал пересказать критическую статью Белинского: «Пушкин взял эту жизнь, как она есть, не отвлекая от нее только одних поэтических ее мгновений; взял ее со всем холодом, со всею ее прозою и пошлостию. "Онегин" есть поэтически верная действительности картина русского общества в известную эпоху». Ах! Интрига!..

«Сестренка, — вдруг сказал мне лучший гаишник с любовью, — ты сама за рулем-то как? уверенно?»

«Нет», — ответила я.

«Я так и подумал», — нелогично ответил лучший гаишник.

Смотрел на меня с сожалением. В положенное время взошел в студию, я с нетерпением ждала речи. Сначала никакой речи не было, потом ведущий оживленно сказал: сейчас мы определим, понимает ли население сигналы регулировщика. Население стало совершать звонки в студию. Лучший гаишник встал, вытянул правую руку вперед и специальным голосом вскричал: «Правая рука вытянута вперед! Разрешено ли движение транспортных средств со стороны груди налево?»

Население в трубке ответило, подумавши: «Нннет».

«Да! — выкрикнул лучший гаишник, — Правая рука вытянута вперед: со стороны левого бока разрешено движение трамваю налево, безрельсовым транспортным средствам во всех направлениях! Со стороны груди всем транспортным средствам разрешено движение только направо! Со стороны правого бока и спины движение всех транспортных средств запрещено!»

Сделал паузу и закончил умиротворенно: «Пешеходам разрешено переходить проезжую часть за спиной регулировщика».

А что все-таки было начертано на листе бумаге, я так не узнала. Может быть, все-таки — Виссарион Белинский, избранные статьи, теперь уже не представляется возможным выяснить. А гаишник представляется мне безусловно интересным человеком, это да.

Или вот длинной ночью музеев повстречала бывшую коллегу, женщину необыкновенной судьбы — Марину Александровну. В сове время она прославилась благодаря одной истории. Однажды Марина Александровна решила снять квартиру, и сняла её. Квартира оказалась пуста, и Марина Александровна оформила кредит на покупку самого необходимого, как то: кухонный гарнитур, двуспальная кровать и барочный обеденный стол с мраморной столешницей. О всех приобретениях она докладывала на ежедневных пятиминутках, предваряющих начало рабочего дня. Тремя месяцами позже у Марины Александровны закончились деньги, причем все. Она решительно отказалась от арендуемой квартиры, вернулась к родной матери и небольшому ребенку, ученику пятого класса. Ставшую ненужной мебель задумала продать, чтобы рассчитаться, черт возьми, с долгами. Но покупатель на ненужную мебель никак не отыскивался, владелец квартиры требовал немедленно съехать, твою мать, я не нанимался хранить эти гребаные шкафы и другое извилистое говно. Владелец квартиры даже вынес, рыча и надсаживаясь, барочный стол на лестничную площадку. Не одобрял стиля барокко, это бывает.

В трудовом коллективе появилась милая привычка — каждое утро интересоваться у Марины Александровны здоровьем мраморной столешницы. Даже начальник задорно подмигивал ей, разминая крупные кулаки. И вот образовался серьезный вроде бы претендент на Мариныалександровнино добро, такой симпатичный даже мужчина лет пятидесяти, в рыжего оттенка пальто и с крупным бульдогом на поводке. Марина Александровна сияла. Она скрестила пальцы и верила в удачу. На смотрины они отправились в респектабельном автомобиле претендента, бульдог мирно пыхтел на сиденье сзади. Вернулась Марина Александровна через примерно сорок минут, была грустна, немногословна, даже и от чая с печеньем отказалась, чего обычно себе не позволяла. Немного успокоившись, она положила руку на пологую грудь. Грудь вздымалась с хорошим интервалом. Хотелось даже скомандовать: «и рррраз! и два!», но никто не осмелился.

«Поразительная бездуховность, — сказала Марина Александровна и хрюкнула, — дорого ему, видите ли. И собака такая же».

Это было очень красиво, про бездуховность и собаку. И вот я встретила Марину Александровну на ночи всех музеев. Она широкими шагами пересекала главную улицу города, плиссированная юбка голубела половиной украинского флага; я малодушно натянула поверх глаз солнцезащитные очки и замаскировалась рукавом куртки. Вы бы тоже так сделали. Говорю же, спасения нет от интересных.

Рано утром идешь встречать мать на пристань, мать возвращалась из деревни и везет вам редиску, щавель и салат. Идете по набережной, считаете встречных пробегающих спортсменов — сбиваетесь после первого десятка; и вот три девочки лет четырнадцати останавливаются, стоят чуть наклонившись вперед, установив руки на бедра – отдыхают. Одна говорит с паузами: «У меня пупок… почти… зажил», вторая отвечает: «А у меня до сих пор гниет», третья добавляет: «Говорила вам, бабы, надо было язык прокалывать». Во рту у нее металлически блестит крупный шарик. И это тоже интересно.