На прошедший в выходные фестиваль «Эксцентричная Самара» в жюри был приглашен известный петербургский клоун Роберт Городецкий — автор номера «Грустная канарейка» («Блю-Блю-Блю-Канари…») в театре «Лицедеи».В других номерах Городецкий создал узнаваемый образ грустного и даже несчастного худощавого интеллигента во фраке и чёрном цилиндре.
.jpg)
Мы беседовали в маленьком кафе. У Роберта Шимшоновича тихий и неспешный, чуть картавый говорок. Небольшая, сухая фигурка и утомленное, но светлое лицо с ласковыми, но озорными глазами. Пока он говорил, я, как человек неверующий, с удивлением поймал себя на мысли, что именно так, наверное, должен выглядеть ангел, спустившийся на землю и состарившийся среди людей.
Кстати, клоун Роберт Городецкий записан в «Книгу рекордов Гиннесса» как «самый заваленный цветами Его Величество актер». А прославленный Вячеслав Полунин, хотя и младше героя всего на 10 лет, зовет его «папой всех клоунов».
— Почему некоторые дети боятся клоунов?
— Я могу сказать на примере моей внучки. Когда она была маленькая и увидела, как я гримировался, то ходила-ходила вокруг и наконец спросила: «Дедушка, а зачем ты себя так страшно мажешь?» Или, например, мы выступали как-то на «Тбилисоби» (ежегодный городской праздник в столице Грузии), и когда мы по улице возвращались в гостиницу – еще в гриме и костюмах, то почему-то все мальчики на улице считали своим долгом дать пинок под зад клоуну. А мы же не можем грубо ответить – мы в образах добрых клоунов. Наконец мой приятель Коля Терентьев повернулся к одному мальчику и говорит: «Ты знаешь, а мне больно». И было видно, как дети притихли и задумались, а до этого им даже в головы не приходило, что клоун – это ранимое существо.
— А насколько часто вам бывает грустно от реакции публики, и что больше всего ранит?
— Ранит, когда зрители срывают мероприятие, ради которого собрался концерт и вся публика. Недавно был концерт, вечер памяти актера театра «Лицедеи» Феликса Агаджаняна, скончавшегося полтора года назад. Публика напилась, не дала мне сказать речь – вспомнить Феликса, ничего не дала. Хотя я начал рассказывать, как первый раз увидел его в студии пантомимы, где он показывал упражнения, и я был ошарашен. На том вечере всем оказалось до лампочки… Я на сцене, говорю, а ко мне подходит шатаясь какая-то напившаяся девушка и пытается что-то мне сказать, а публике все по барабану – было обидно до слез… Я потом позвонил хозяину того ресторана, где был вечер и сказал: «Витя, ты извини, но я сегодня выступал плохо, я не смог убедить зал и внушить зрителям то, ради чего мы там все собрались». Это было очень обидно… Потому что когда Феликс умер и его кремировали в Ленинграде, была безумная жара, а я приехал попрощаться во фраке, цилиндре, белых перчатках. И мне хотелось писать, но я никуда не отлучился, потому что надо было сказать речь. И его мама была счастлива, она потом сказала: «Вы единственный пришли в нормальном костюме и все сделали как настоящий коллега, чтобы достойно проводить Феликса».
— Почему сейчас не стало артистов, работающих в амплуа грустного клоуна, как Леонид Енгибаров?
— У Лени были свои проблемы – мало того что сложности на «алкогольном фронте», его еще перестали занимать в зарубежных гастролях. Из-за первого же пункта. И он чувствовал себя униженным и оскорбленным. Наверное, из-за этого себя фактически и убивал выпивкой. Леня был классный человек, с ним было так интересно разговаривать… А сейчас нет таких артистов – это надо быть личностью. Искусство зависит от людей. Например, не стало очень многих мимов и клоунов. Ушли многие мои друзья – кто умер, а кто перестал выступать. Вот сейчас Славе Полунину дали руководство Ленинградским цирком. Слава великолепный организатор, у него очень много знаний, но непосредственно закулисной историей цирка не владеет. Ему кажется, что из цирка нужно убрать животных, манеж сделать квадратным. Но если не будет зверей, то в цирк не станут ходить дети, а это основной доход цирка. Мне кажется, что Славе нужно под благовидным предлогом отказаться от этого руководства. Ведь у него все в порядке – есть три коллектива «Сноу-шоу», катающиеся по всему миру и приносящие хорошие доходы. Чего ему лезть в цирк?! У них же своя мафия… цирковая.
— Но ведь есть пример цирка без дрессированных животных — Cirque du Soleil.
— Это другое зрелище, другой жанр. Дети не будут ходить, Cirque du Soleil для взрослых. А на что артистам жить и куда животных девать?
— Перед вами стоял выбор уехать или нет, после того, как Полунин покинул СССР в 1988 году?
— Конечно, меня Слава приглашал, когда он работал в Cirque du Soleil, то позвонил и спросил, не хочу ли я приехать туда работать с ним. Но я не захотел, у меня были проблемы в семье. Хотя мои родители жили в Нью-Йорке, они эмигрировали еще в 1970 году. Папа там похоронен, а маме уже 93 года, и она до сих пор живет там, а я каждый год к ней летаю. Но, тем не менее, все мои друзья в России.
И еще… я не хочу начинать жить сначала. Но если меня приглашают за границу, то я приезжаю.
— Как родные отнеслись к выбору профессии, когда вы решили стать артистом цирка?
— Мой папа выбросил мой паспорт, когда я в 20 лет заявил, что поеду поступать в московское цирковое училище. И мне пришлось восстанавливать документы. Это при том, что отец – театральный художник, работал в Театре комедии у режиссера Николая Акимова, работал в Театре музыкальной комедии. Но так получилось, что я все-таки победил папу. (Смеется.) Но пришлось получить техническое образование, окончил училище чертежником-конструктором по сантехническим устройствам. И мне это сейчас очень помогает, потому что я до сих пор все, что придумываю из реквизита и бутафории, делаю своими руками. И я уже работал конструктором в торговой рекламе, когда узнал о студии пантомимы. Поехал туда и мне так понравилось, что все остальное потеряло смысл.
— Вы там встретились с Полуниным?
— Нет, это было позже, когда я стал уже законченным артистом. Уже несколько раз пытался поступить в театральный институт, но меня не взяли. А на последней моей попытке я и сам передумал. К тому времени я уже несколько лет выступал и даже несколько раз был на гастролях за границей. И мне просто хотелось получить бумажку о высшем образовании. А тут на собеседовании во ЛГИТМИК профессор Клитин с этими завязками… И я бы его понял, если бы тот был простой мужик и сидел перед налитой рюмочкой. А то ведь сидит расфуфыренный, весь такой все знает, а я перед ним никто. И вдруг кладет ногу на ногу, а завязочки кальсон вывались… И тут я просто сказал себе «НЕ ХОЧУ».
— А в детстве у вас были творческие всплески? Родители ставили на табуретку стихи читать?
— Нет, родителям было некогда. Папа работал, мама работала — надо было что-то жрать, им было не до воспитания. А я был хулиганом и беспризорником. Болтался по свалкам с пацанами и сам себя воспитывал. Мы ходили всем двором к баркасам в порту, где жили бездомные и проститутки. Бегали на барахолку, тогда в Ленинграде это были такие сараи, где стояли такие разрисованные голубоглазенькие мальчики и продавали пластинки для граммофонов. Эвакуацию я не помню, знаю, что жили в Магнитогорске, а вернулись домой в 1945-ом. Я помню времена, когда по Невскому еще ходил трамвай, а улица называлась проспект 30-летия Октября.
— Больше всего известности вам принес номер «Блю-Блю-Блю-Канари…» — вас не уязвляет, что остальные не так сильно запомнились?
— Ну, это мой основной источник дохода. Я получаю авторские отчисления, на которые и живу. Другие исполняют, но только Слава Полунин присылает мне каждый месяц тысячу евро. И больше никто. Ведь когда исполняешь номер, то надо писать на афише, кто автор. Вот по телевизору Киркоров пел «Голубую канарейку» несколько раз. Ну, я посылал к нему людей из российского авторского агентства, но это оказалось бесполезно. Или вот, фигурист Илья Авербух сделал номер танцев на льду – три клоуна выезжают под эту же музыку. Я ему позвонил и говорю: «Илюша, ну работаете на стадионах, напиши: «автор — Городецкий». А он мне отвечает: «А у нас номер ставил хореограф». Я говорю: «Сука ты!»
— А какой у вас был любимый клоун в детстве? И как в первый раз увидели клоуна?
— Первый? Был такой коверный Бирюков в ленинградском цирке. Он мне запомнился тем, что у него в ухе было кольцо. А вообще, очень я любил жонглера Бориса Петровича Вяткина. И еще Олега Попова, особенно когда он ходил по «свободной проволоке». Из-за него я начал осваивать этот жанр. Увидел в цирке и стал репетировать дома. Вбил в противоположные стены по крюку, и когда все родные уходили на работу, то натягивал проволоку и начинал репетировать. Придумал номер, где стою на проволоке на одной ноге, а на другую кладу по очереди блюдца и чашки, и закидываю их на голову, выстраивая башню – шесть чайных приборов. А потолок в квартире низкий и приходилось осторожничать, чтобы не разбить посуду об него. Потом раза два или три я выступал в концерте с этим номером и больше не делал его.
— Что для вас важнее – отрепетированность или импровизация?
— Конечно, импровизация — она ведь идет от контакта с публикой. Бывает так, что что-то срывается. Я сделал номер со швейной машинкой, которая превращается в электроорган, еще там был саксофон, трансформирующийся в скрипку, и пюпитр, оборачивающийся аккордеоном. Я с этим номером выступал в Москве в 84-ом году на программе «Шире круг», вышел на сцену, поставил машинку, она должна была застучать и шить, но этого не случилось… Фонограммы нет и нет, а публики полный зал. Я во фраке, в гриме, в перчатках, зал на меня смотрит – меня накрывает мандраж. Моя рука, лежащая на машинке, начинает дрожать, а я не могу остановить ее. И тут слышу по залу шепот, я понимаю, что они следят за каждым моим движением. Вдруг тихо так стало, и на весь зал слышно, как шепотом в микрофон режиссер радистам за кулисами говорит: «Ищите звук».
А я стою и понимаю, что надо реагировать, – начинаю озираться. «Ищу звук» под машинкой. Потом стал искать звук среди зрителей. Потом так раскрутил эту тему, что двадцать минут импровизировал. Зал хохотал.
И так продолжалось, пока снова не раздался голос режиссера: «Роберт, извините, а не могли бы вы начать номер снова?» Тут я сорвал овации, забрал машинку и ушел за кулисы. Там стояли артисты, они спросили меня, неужели я пойду снова на цену. А что делать? И пошел, и отработал номер так, как он был отрепетирован.
— А были неожиданные импровизации, вызванные реакцией публики?
— Было, когда люди себя хамски вели. Таких вопиющих случаев в моей жизни два. Я работал в ленинградской гостинице «Советская» в варьете, показывал фокусы. На сцене стоял мой столик, я вышел вперед, а сзади проходили какие-то два парня. Они спустились по лестнице, проходили мимо моего столика и поднимались. Когда я выступал, услышал, что публика смеется, обернулся и увидел, что один парень перемешал все карты, которые специальным образом сложены для показа фокусов. Я подошел к микрофону, сказал публике: «Извините», догнал одного из парней, похлопал по плечу. Тот обернулся, и я дал ему по роже. Никто слова не сказал, и он тоже. Оркестр сыграл туш. А второй случай был в городе Сарапуле. Там мы с партнером работали номер на двоих — эквилибр на свободной проволоке с жонглированием. И какой-то парень с первого ряда берет со сцены кольца из полистирола, которыми мы жонглировали, и ломает. А в цирке, например, за это могут убить. Высокий, молодой парень, здоровый, выше меня на голову. Сломал кольца и сидит, развалившись в кресле, закинув ногу на ногу.
Я во фраке и цилиндре, спустился в зал, подошел к этому чуваку. Снял цилиндр, снял перчатки, сказал: «Извините» – и набил ему морду. Надел перчатки, надел цилиндр. Публика молчала все это время. Вернулся на сцену и с дрожащими коленями полез на проволоку. Но номер отработал четко.
Ушел в кулисы, сел и думаю, что делать. А музыканты сидели на сцене и были просто счастливые от этого зрелища. И вдруг после концерта приходит этот парень. Музыканты его хотели убить, но я сказал, чтобы отпустили. Тот сел в моей гримерке, я думал с ним серьезно поговорить. А у него вдруг слезы потекли из глаз. И говорит: «Вы знаете, у меня было очень трудное детство!» Я чуть на пол не упал, у меня начался истерический хохот от этой фразы – так я всегда начинал разговор при знакомстве с девушкой, которую хотел «заклеить». Когда успокоился, то говорю: «Иди отсюда подобру-поздорову». А на том концерте в зале сидели коллеги из ленинградской эстрады и говорят потом: «Слушай, какая «подсадка» классная!» Мне пришлось сказать, что да, «подсадка» хорошая получилась. Так и не сознался им, что на самом деле было.
— Неужели не было желания попробовать себя на сцене в драматическом жанре?
— Нет, я же картавлю. Зато приглашали в кино. Есть фильм «Марица», в 1985 году снимал Александр Белинский. Я там объявляю: «Танцуем вальс! Танцуем все!» – и прохожу по бальному залу вальяжной походкой. Снимался у грузинского режиссера Резо Эсадзе в фильме «Любовь с первого взгляда». Лента о любви грузинского мальчика к белорусской девочке. Я люблю этот фильм за то, что в зависимости от настроения у персонажей цвет одежды меняется или цвет предметов вокруг. На съемках, которые проходили осенью, для одной сцены пришлось красить деревья в зеленый цвет. В этом фильме я показывал фокусы – изображал пассажира поезда, у которого несколько раз билет превращается в бумажку, когда нужно предъявить его проводнику при входе в вагон. Самый недавний фильм «Питер ФМ». В самом начале ленты там бомж копается на свалке.
— Так это были вы?
— Да, меня там сильно загримировали. Там еще случай был. По сценарию я должен был рыться в мусорных баках, а перед этим на площадке было время обеда. Я взял у ассистентов режиссера пластиковые контейнеры с супом, закопал в декорациях. Когда меня начали снимать, то я в кадре роюсь в мусоре, перебираю монеты, фотографии и вдруг достаю контейнер и выливаю себе в рот. И тут съемки кончились. Вся группа рыдала от хохота. И заплатили больше, чем обещали. Это мой любимый фильм. А еще снимался у польского режиссера Збигнева Рыбчинского в короткометражном фильме «Танго». Он потом еще премию «Оскар» получил. Снимали под Нью-Йорком, в Нью-Джерси. Збиг очень хорошо ко мне относился, так что все мои импровизации он отметал и говорил: «Это не из моего фильма». (Смеется.) Но в конце концов он получил «Оскар», позвонил мне и сказал, что я тоже имею отношение к награде. Потом он попросил, чтобы я узнал, кто в нашей стране получает авторские за «Мастера и Маргариту» — хотел сделать фильм по роману Булгакова. И даже меня там занять, но не получилось.
— А какое кино вы сейчас сами смотрите и любите?
— Какое люблю? Любое старое… (Смеется.) А если серьезно, то буквально вчера на последние деньги купил DVD-диск с фильмом «Дети райка» Марселя Карне и новые программы Cirque du Soleil. И конечно, собираю видео и фильмы о клоунах и пантомиме. Их очень сложно найти.
— Вы попали в «Книгу рекордов Гиннесса» как «самый заваленный цветами Его Величество актер». А что кроме цветов необычного дарили зрители после выступления?
— Шоколад. Закидывали сцену коробками с шоколадными конфетами. Еле успевали уворчиваться.
А как-то в Германии выступали на «Октоберфесте», и один из нашего трио написал ее на картонке «Мы хотим пива» и поставил на сцене. Через две минуты вся авансцена была уставлена бутылками. Хотя мы все трое не ахти как любим пиво. Но было весело смотреть, как публика повелась на провокацию. А однажды в конце выступления кто-то поставил на край сцены картонную коробку с бантом. Я открываю ее, а там живая курица. Слава Полунин тогда не растерялся и сразу же кинул птицу в зал. И вот она летит, а за ней как от реактивного самолета след тянется из гуано. Это было безумно смешно, но никто не пожаловался. Зрители в шикарной одежде пришли, а тут на них помет, но никто слова не сказал нам – все хохотали. Но кто принес эту курицу и куда она потом делась, так никто и не узнал.
