Нежность к замерзающей земле

Тогда я ещё подрабатывал в юридическом колледже, что находился в здании старого планетария. И семинары по русскому, случалось, проходили прямо в лекторском планетарном зале, ну где, знаете, созвездия под куполом видны, если погасить свет. Спутники, Млечный Путь и всё такое. А в переменках между занятиями, особенно в большую, я любил пройтись прямо с чашкой чаю в руках по коридору и заглянуть в редакцию одной из саратовских газет, что обитала там же, среди комет и галактик. И мне было всегда особенно радостно, если я встречал работавшего в газете Валерия Кремера – глубокого поэта, чьи стихи, верно, наша добрая былая критика отнесла бы обобщительно к «тихой лирике». Мы, обычно, жали друг другу руки, улыбались да перекидывались несколькими фразами. Позволяли себе, так сказать, помедлить немного после резко раздающегося, отзывающегося эхом звонка. И потом возвращались – каждый к своей службе.

Мне давно хотелось написать о стихах Кремера, и сделать это без всякого на то внешнего повода. Просто вернуться к ним, как к разговору о чём-то, может быть, и правда важном. Слишком уж часто приходится рассуждать о людях, пишущих в рифму, и слишком редко – о поэтах. Поэзия большая редкость, и если вдруг слышишь голос поэта, его тон, его тембр, его мелодику, то стремишься донести до кого-то ещё это своё слышание. Поделиться радостью. Всё равно как если бы зачерпнул ладонями кленовый лист, вмерзающий в глубокую осеннюю колею где-нибудь на обочине дороги; и вот, как бы взвешивая драгоценный листок, с которого осыпаются иголочки льда, думаешь: хорошо бы и другие увидели. И услышали. И задумались. Хотя бы на секунду.

Если знаешь, скажи мне, зачем это всё,

Эти книги и умные речи?

Ветер листья опавшие молча несёт

В пустоте глубины человечьей.

Ты тростник. Понимаешь, ты только тростник.

Сквозь тебя протекают минуты.

Ты на время к кому-то всем сердцем приник,

А потом вдруг ушёл почему-то.

И бродил, как в беспамятстве, сквозь миражи

По слепому смертельному краю.

Для чего мы и кто? Если знаешь, скажи.

Я не знаю. Прости, я не знаю.

Недавно в каком-то очередном перелистываемом послесловии (кажется, к фантастике семидесятых-восьмидесятых) наткнулся на любопытную и очень неожиданную мысль: спор между физиками и лириками с некоторых пор не исчерпал себя, не стих совершенно, а перешёл в иную форму. И физики, и лирики, и те, и другие в равной степени, были вынуждены отстаивать право на человечность, ведя перманентные, время от времени вспыхивающие на периферии бои с системой. Тихая и упорная борьба за человеческое в человеке развертывалась в издательствах, редакциях, конторах, на кафедрах, в институтах, разных там НИИ и т. д. (В «Чародеях» по Стругацким это отражено, например). Чаще оно было невидимым, это борение, но порой та или другая искорка вылетала-таки на белый свет из приёмных, из котельных и кочегарок нашего бытия. И я подумал, что Валерий Кремер, как раз, один из тех немногих поэтов, кто не изменяет себе и своему личному, личностному фронту, не бравируя громкими призывами, продолжает борьбу. «Попытка взгляда, попытка слова – // Сметь оторвать веко от века. // Что есть искусство? Попытка снова // Открывать в себе человека».

Или вот, прочтите, с каким внутренним накалом строки:

И выйти из игры. И быть нигде.

Подобно с неба льющейся воде,

Которая летит, себя не помня,

Влекома притяжением Земли,

Чтоб снегом стать. А прошлое – вдали,

Во тьме ответов, в казематах комнат.

Как тяжко тратить силу до поры,

Душой врастая в правила игры

В кровоточащем теле лабиринта,

И двигаться назад, идя вперёд,

Пока мираж движенья не взорвёт

Бесхитростный мотив о людях Флинта,

О дальнем море и о парусах,

О том, что есть ещё песок в часах,

В пороховницах – порох, в небе – птицы.

А мы ногами робко ищем дно,

И наш полёт ещё внутри таится.

Мы всё куда-то жаждем возвратиться,

Когда нам возродиться лишь дано…

В философской зарисовке «Нежность к замерзающей земле» Валерий Кремер пишет: «Родившись в середине века, на излёте мифа о самой правильной в мире стране, мы вобрали в себя этот миф, привыкли дышать его воздухом. Но земля уже неумолимо притягивала нас, приближалась. Чёрная, жёсткая, мёрзлая… Мы рванулись ввысь в поисках подлинности, но сил уже не хватило. Мы перестали различать оттенки, полутона, потом основные тона, черный стал белым, серый – оранжевым… Удар о землю. Болевой шок… И над нами склонилась поздняя осень». Да, холод отчуждения проникает во все поры, подобно накрапам верхарновского тумана, и преодоление чуждости требует от поэта колоссальных душевных затрат. Чтобы не превращаться в камень, чтобы чувствовать, чтобы идти своей дорогой, а не безвольно поддаваться вектору общего хода вещей, – нужно затрачивать теперь колоссальные усилия.

Дело не в том: перо или карандаш.

Дело не в том: тысяча или нож.

Дело не в том, за что ты себя продашь.

Дело в том, что ты себя продаёшь.

Ты сам выбираешь: петь тебе или выть,

Или молчать, подняв воротник пальто…

Как ни странно, последний вариант не так уж и плох, если вдуматься. Иногда завидуешь молчащему, проникаешься уважением к человеку, который находит в себе силы если не соглашаться с жизнью, то хотя бы не участвовать в том, за что после будет стыдно… Рецензенты Кремера, кажется, до сих пор не обращали внимания на то, что его стихи часто начинаются после точки, тяготеют к молчанию и к тому, что за сказанным словом. Именно не в слове, а за ним, после него. Послемыслие, отзыв сердца, просто дыхание.

«Ничего не случилось. Ты утром выходишь из дома. // Как всегда. Город заспанный в сизом дыму. //

«Ничего не случилось?» – привычно окликнет знакомый. //

«Ничего», – отвечаешь привычно ему. //

«Ничего не случилось!» – кричат, обгоняя, трамваи. //

«Ничего не случилось», – как отзыв, бормочут дома. //

Стольких встреч избежала ты, спрятавшись, не узнавая, //

Закрываясь ладонью, что жизнь не случилась сама…» Это стихи атмосферы, тонко пойманного настроения, превращённого в мотив, это палитра полутонов и приглушённых цветовых решений. Но не приглушённых мыслей. Валерий Кремер непостижимым образом умеет соединять ретушь неуловимого мотива с чёткими контурами вопросов, с хорошо заметными на первом ноябрьском снежку следами отточий:

Но однажды все это отыщется и назовется,

Как до времени скрытая небом звезда.

Это глупо, быть может. Но вдруг затрепещет, забьется…

А казалось, уже ни за что… никогда…

Диапазон сегодняшней коммуникации литераторов ограничивается, по существу, усталым «А другие пошли в физики. Мне о них разузнать – фигушки!» (Роберт Рождественский) и восторженным «Ты гений, старик!» с обязательно предполагаемым ответом: – Нет, это ты гений!» Нам навязывается маргинальная частота общения, нас ставят в такие условия и предлагают нам такие обстоятельства, в коих мы должны бы, по идее, забить на всё это, прости Господи, творчество. Или смириться со статусом чудаков-романтиков. Мы смиряемся, терпим, молчим, но не забиваем с упорством глупцов или безумцев. Есть то, что не позволяет нам превращаться в ледышку. Поэзия. Она и повод, и причина, она и средство, и цель. И главное сомнение, которое одолевает, когда невольно соприкасаешься с истинной поэзией, такое – зачем она? для чего она? что может изменить и может ли вообще изменить она хоть что-то в нашей жизни?

Отвечу сам для себя на эти вопросы так. Если я вижу Валерия Кремера в Союзе писателей, в стареньком нашем писательском домике, то радуюсь, потому что могу рассчитывать на что-то новое в разговоре. Если я не успеваю прийти на творческую встречу с поэтом, то огорчаюсь, потому что, стало быть, не успеваю услышать поэзию. Если я открываю стихотворный сборник Кремера, то же «Свидетельство жизни», например, или его блестящие стихотворные подборки в журнале «ВолгаXXI век», то надеюсь найти и нахожу неожиданную строку, о которой потом, через время, вдруг вспомню, как вспоминал стихотворение про «ничего не случилось» в ту пору, когда мне было очень трудно и я цеплялся памятью за мотив, начинающийся после слова.

И снова ищешь ты прилежно

Названье взгляду моему.

Не бойся. Это просто нежность.

Ни для чего. Нипочему…

Так что нужна. Хотя бы кому-то одному, хотя бы тебе лично – поэзия нужна. И не для межсобойчика, а ради с миром разговора. Ведь что мы делаем в сверхскоростное время? Мы отстаиваем своё право на то, чтобы замечать детали, на возможность постоять на остановке и неспешно поговорить, сопротивляемся, каждый на своём микроучастке фронтальной схватки, лобовому восприятию жизни. Чаще всего с единственным ружьецом наперевес и без единого шанса на успешный исход. И всё же. Вот вышел на днях в Саратове альманах «Впечатления», что издаёт вдумчивый критик и верящий в живое слово писатель Виктор Бирюлин. «Впечатления» – такой форпост не зависимой от политической коньюктуры мысли. Среди авторов альманаха – вместе со Светланой Кековой, Игорем Алексеевым, Николаем Болкуновым, Яшой Удиным, Иваном Шульпиным, – поэт Валерий Кремер.

Если одним словом о поэте Кремере, какой он? Отважный. Для этого насупившегося, хмурого предзимья, для этих промозглых поздних деньков с их тусклым, едва ли не люминесцентным светом, для этой дорожной колеи с вмёрзшими кленовыми созвездиями, для нас с вами спасительно важно, может быть, что есть человек, который отваживается смотреть с нежностью на остывающую землю.