Двадцать лет назад началась первая чеченская война. Можно говорить: первая чеченская кампания, вторая чеченская кампания, но суть от этого не меняется. В ходе двух войн погибли сотни тысяч граждан одного государства. Редакция «Новой в Поволжье» встретилась с двумя женщинами, которых те события не чтобы затронули, а сбили с ног.
1. Светлана Андреевна Петрова легка на подъем. Ей не трудно приехать в космической тьме и почти таком же холоде самарского декабря к восьми утра на встречу. Она начинает рассказ, не расстегивая пальто и не разматывая шарфа, только перчатки снимает, и я вижу кольцо с большим красным камнем на пальце.
«Колю призвали осенью 99-го. По факту, это было даже еще лето, август, но называлось: осенний призыв. Попал в ракетные войска. Не так далеко, под Волгоградом. Я помню, как по радио объявили про первый взорванный многоэтажный дом, потом про второй, и я прямо села и долго не могла никуда идти. Я поняла: снова война. А она ведь и не заканчивалась. Сначала я долго не знала, что он в Чечне. Не разрешали писать, письма читали, если было что-то про военные действия, просто рвали, и все. Мобильников ведь тогда никаких не было, и когда он мне по случаю позвонил летом, в 2000 году, я впервые чуть не за год услышала его голос, и он сказал: «Мама, мы в Грозном». Разговор длился минуту, не больше, он повесил трубку, и это было все. Через три месяца пришло официальное письмо от командования части, где говорилось, что Коля пропал без вести во время учений, предположительно – дезертировал, и какое его ждет наказание военного трибунала за все это.
Вы не представляете, в какой я нырнула кошмар.
Ездила в эту саму его часть. Прождала чуть не двое суток на лавке в коридоре, принял меня майор. Рот разинул, орет: «А что ты думала, мы твоему сыну здесь задницу подтирать будем? Драпанул он, кишка тонка, вот бабы пошли, даже солдат не воспитают». Никто не признавал, что он пропал в Чечне, что его взяли в плен, никто об этом не говорил.
В мае 2001 года мне пришло письмо. Обыкновенный конверт, почта России, но меня подбросило, когда я увидела на штемпеле: Грозный, такое-то отделение почты. В письме было несколько всего слов. Цифра и место встречи, пересечение улиц. Я потом узнала, это на самой окраине города. Денег хотели много. Так стоило полквартиры. И надо было все делать быстро. Я сейчас даже не представляю, как я успела все провернуть за два дня, и у меня были деньги, в долларах, и у меня была новая (маленькая) квартирка, куда я даже не успела заехать, потому что я ехала в Грозный. Через Москву, рейс Москва-Владикавказ, это сто километров от Грозного, а потом попуткой. Да я бы бегом бежала. Что рассказывать. Как в лихорадке была. Прямо в аэропорту Владикавказа договорилась с таксистом, поехали. Дорога недлинная, часа два. У меня с собой бутылка воды была. Так я и засела на этом перекрёстке, что значился в письме. Лето, жарко, так что ничего, можно спать и на земле. Да там в одном доме квартира пустовала – смотрю, окна выбиты. Ну, я немного ей пользовалась. Водопровод не работал, но хоть какая-то иллюзия покоя.
Появились через десять дней они. По-русски ни слова. Лиц из-за бород не разглядишь. Просто сказали: Николай Петров, ты все привезла? Я отдала деньги. Они не считали, кинули в машину свою пакет. Через час привезли. Или через два, или через три, я потеряла счет времени. Вытолкнули его с заднего сиденья. Голый, босой, без всего. Принимай как есть, сказал их водитель, а сам уже газовал. Стоит мой Коля. Живой. Голый. Как есть.
А что сейчас? Сколько времени прошло. У меня уже двое внуков. Коля с семьей в Москве живет, работает в иностранной фирме. Институт закончил. Да все хорошо. Вот, кольцо мне на день рождения подарил! Это — настоящий рубин. А я так и живу, да, в той маленькой квартирке. Мне одной много, что ли, надо. Были все мои живы-здоровы, ну вы понимаете».
2. Светлана Ивановна Кузьмина – последняя пленная, которую смог вытащить из чеченского плена журналист «Новой газеты» Вячеслав Измайлов. «Новая Газета» от 09.08.2001: «Освобождение Светланы Ивановны Кузьминой было проведено без денег. Под гарантии автора этих строк, что будет осуществлена наша помощь в освобождении после завершения следствия и суда Лече Исламова (по кличке Борода), проходящего по делу «об участии в незаконных вооруженных формированиях». Светлана Кузьмина являлась учредителем комитета «Чечня» Самарской области, она – автор книги «Два года в аду». Про свою книгу говорит так: «Написана нежно и ласково, потому что в то время я просто не захотела пугать людей». Светлана Кузьмина рассказывает сегодня:
«Сейчас я в комитете «Чечня» не состою, и являюсь членом только комитета «Боевой братство». Комитет «Чечня был создан 20 лет назад, во время первой чеченской кампании; тогда его председателем была Надежда Чегодаева. Это с ней мы поехали в июне 99-м году выручать ребят, которые попали в плен. Сейчас комитет возглавляет Светлана Сидоренко, и к моему сожалению, меня на какие-то заседания, юбилеи и участвовать в деятельности комитета не приглашают. Почему? Для меня это загадка. Вообще, на мой взгляд, сейчас все эти общественные организации становятся номинальными, в одной Самаре действует 18 ветеранских комитетов, соперничают друг с другом, вместо того, чтобы сплотиться и делать общее дело. Совместно работать на то, чтобы таких трагедий и войн больше не случалось.
Люди, прошедшие через войну, они все – немного другие. Травмированы и физически, и психологически, и это навсегда.
Сейчас я ни в каких политический партиях не состою, потому что не вижу в них никакого смысла. И толка. Впрочем, объединяться в какие-то общественные организации, по-видимому, все же надо, потому что только так можно воздействовать на власть. Одиночку никто не услышит.
В плену я провела два года и полтора месяца; муж меня не дождался. Не выдержал двух лет моего отсутствия, неизвестности, очевидно, в другой женщине он искал успокоения, и даже его нашел. После всего он предлагал мне «дружить семьями», но это было невозможно. Невозможно иметь хоть какие-то отношения с человеком, который оставил меня без всякой поддержки и участия именно в тот момент, когда я так остро в этом нуждалась – после плена.
В дальнейшем я не осталась одна, вышла замуж за человека, с которым меня связала судьба, это военный, отставник, мы и сейчас вместе. Есть сын и дочь, внук и внучка, все как у людей. Внучка родилась в 2000 году, когда я была в плену, и до освобождения я ничего не знала о ее существовании.
Два года и полтора месяца я понятия не имела, что происходит с моей семьей. Два года я провела с боевиками, и могу сказать, что больше всего во время войны страдает именно мирное население. Потери боевиков были минимальны, они отлично знали местность, они ориентировались, были хорошо вооружены. Я уверена, что любой конфликт нужно решать политически. Политики должны иметь власть и силу, чтобы влиять на события и не допускать войн.
Меня часто спрашивают: а что было самое в плену? Я отвечаю: все. Было страшным все. И бомбежка, и перестрелки, и издевательства боевиков. Всегда было очень страшно. И я не знаю, что страшнее – свист падающей бомбы или осознание того, что в любую минуту боевик может тебя убить, живьем закопать в землю и сделать что угодно. Голод был страшенный. Дикие боли от воспаления поджелудочной железы. Не выпускали в туалет – только ночью, если найдется кто погуманней, то давали возможность. Но и это все не так страшно, как безысходность и неизвестность. Когда преступника сажают в тюрьму, он знаете, что через пятнадцать лет, но он выйдет на волю. А в чеченском плену два года и полтора месяца ч не знала, спасут ли меня. Ищут ли вообще. Чувствуешь себя обреченным. В любой другой ситуации, самой тяжелой – болезнь, горе в семье – у человека есть луч надежды. И за это можно держаться. Два года и полтора месяца никакого лучика у меня не было.
Еще спрашивают: как такое можно пережить? А многие и не переживали, на третий день сходили с ума. Скажу про себя: я воображала, что сама нахожусь за стеклом, и все происходит будто бы там, снаружи. Силой воли заставляла себя не думать о том, что каждую минуту может случиться что угодно – смерть, позор. От дичайших болей в поджелудочной вылечила себя подорожником, от страха – вот этим стеклом.
В Бога у меня веры не было, как у человека советского воспитания; когда я попыталась найти поддержки у пленных-мужчин, то с ужасом поняла, что ничего подобного я не дождусь, и что они, напротив, готовы выживать за мой счет. Никто из нас не знает, кем он будет в критической ситуации – героем или подлецом.
В 2007 году я летала в Чечню с журналистами «НТВ», для съемки фильма о чеченских пленниках. И мне есть, с чем сравнивать – я видела эти города разрушенными, дороги – разбитыми, и я вижу, как много вложено в восстановление республики. И пусть будет лучше так, такое равновесие, чем драчки, слезы и кровь.
Фото из архива Константина Иващенко
