Сквозь тернии к звездам – так звучит одно из изречений древнеримского философа, поэта и государственного деятеля Луция Аннея Сенеки. Это выражение давно уже стало лейтмотивом для различных организаций, связанных с изучением и освоением космоса. Путь к звездам действительно тернист и сложен. За 50 с лишним лет развития отечественной космической сферы было немало взлетов и падений, триумфов и поражений, ликований и печали.
О достижениях и нелегком пути к ним нам рассказал бывший заместитель главного конструктора ЦСКБ, кандидат технических наук, лауреат Государственной премии СССР — Михаил Федорович Шум.
— Михаил Федорович, 12 апреля 1961 года Вы были на Байконуре. Расскажите, пожалуйста, о своих воспоминаниях. Как это происходило?
— Я был на 31-й площадке, не Гагаринской. На космодроме Байконур, как он сейчас называется, есть два старта для ракет типа Р-7. Это вторая площадка – Гагаринский старт, и 31-я площадка в 12 километрах от второй, откуда потом мы тоже много раз запускали и космонавтов, и грузовые корабли. А тогда это была боевая площадка для боевых ракет 8К74. Мы приехали туда для подготовки боевой ракеты, жили на 31-й площадке, но знали, что готовится полет человека.
— А информация была официальной?
— Вы знаете, сколько народу идет во время подготовки космонавтов? Это скрыть невозможно. Как ни крути – народ все равно узнает и друг другу передает. Я знаю, что уже 12 апреля, когда начиналась подготовка, в Ленинске уже готовили для митинга трибуны. Он еще не улетел, а подготовка уже шла. В успехе все были уверены. Ну а мы, конечно же, вышли, на бугре 31-й площадки стояли – смотрели. Мы видели, как ракета поднялась, как она уходила.
Другое могу сказать. За 3 дня, которые я жил на 31-й, я ни разу не умылся – воды не было. Мы жили в бараках. Когда полет закончился и москвичи, вся эта камарилья громадная схлынула со второй площадки, мы перебрались с 31-й туда и впервые за три дня умылись. Приехали в гостиницу – вода нормальная холодная есть.
— Т.е. это в связи с тем, что было много народу?
— Естественно, когда нас не могли поместить на двойке. Там все было занято людьми, приехавшими для обеспечения запуска полета Гагарина. Когда эта масса народа схлынула, нам разрешили поехать туда. Там были комфортабельные по тем меркам условия. Не в бараке, а в каменной гостинице.
— Скажите, пожалуйста, несмотря на то, что Вы знали заранее о полете, какие были эмоции от случившегося?
— Душевный подъем, гордость за страну, гордость за наше дело, тем более что мы знали, что две ступени ракеты, которая уносила Гагарина, были сделаны у нас на заводе.
— А как Вы пришли в ЦСКБ?
— В 1957 году я кончил Куйбышевский авиационный институт. К нам приехали три человека из ЦСКБ, тогда он назывался завод №1, и начали говорить: «Ребята, мы получили новую технику, нам нужно срочно начинать ее изучать, ставить на производство, поэтому мы просим вас не идти в положенный отпуск, а сразу прийти на работу. Отпуск мы вам дадим потом». Поэтому уже 15 марта я поступил на завод, и в апреле мы уже уехали в Подлипки. Нам читали лекции о том, что такое ракета. Мы ходили с такими глазами, потому что были в курсе авиационных дел, но по ракетным делам мы не были оповещены настолько, и для нас это было полной неожиданностью. Мы провели там с перерывами все лето, в сентябре я ушел в обещанный отпуск, а с октября мы уже начали готовить первые ракеты. У первой ракеты баки были сварены в Подлипках и привезены сюда, а ракету собирали у нас. На второй и третьей ракете баки были сварены уже у нас. В том же 1958 году мы сделали три ракеты. Одна из них была учебная, а две были отправлены на полигон. Одна из них 17 февраля 1959 года улетела, а вторая нет. В системе контроля двигателя поставили постоянный контроль за давлением. Процесс горения идет волнообразно. Прошел колебательный процесс, и автоматика его выключила. После этого была изменена система контроля. Ракету вернули на завод, перебрали, вычистили, и она пошла обратно. Первой же ракетой было подтверждено, что завод может их делать, и началось серийное производство.
Сначала мы делали чисто боевые ракеты, потом была сделана трехступенчатая ракета 8А92. Она уже была предназначена для вывода космических аппаратов. Она близка была к той, на которой летал Гагарин, но несколько другая. Эту ракету мы тоже большей частью взяли у Подлипок. А вот третью ракету делали самостоятельно. Там третья ступень значительно отличалась, она была мощнее. Ракета просуществовала некоторое время, но когда дело дошло до космических аппаратов «Союз», которые должны идти на стыковку, требовалось очень точное время старта и точность выведения. Мы разработали ракету 11А511. Это была полностью наша ракета. Там уже модернизировались все три ступени и система управления.
Мы запустили первый «Союз», беспилотный, а там получился казус. Нам нужно был запускать два корабля. Один т.н. активный, другой пассивный. Первым выходит активный, потом пассивный, и они должны состыковаться. Запустили активный корабль. Есть так называемая зона видимости измерительного пункта. Земля ведь круглая. Есть измерительный пункт. У него есть зона видимости корабля.
У следующего пункта тоже есть зона. Существует зона перекрытия, когда оба пункта видят корабль. Когда угол маленький, вероятность прохождения радиокоманды низкая у обоих пунктов. Решили задублироваться и выдать с двух пунктов одну и ту же команду. С этого не пройдет, так с того пройдет. Поскольку они выдаются автоматически по сигналам точного времени, они были выданы одновременно. Импульсы с обоих пунктов наложились, и получили на борту особо важную команду на подрыв объекта. Произошел подрыв объекта.
— Ничего себе!.. Михаил Федорович, Вы как-то рассказывали про случай на космодроме.
— Я к нему и иду. Сначала у всех был шок. Пока комиссия разбиралась и устанавливала причину подрыва, решили все-таки пустить второй беспилотный корабль, пассивный, чтобы он слетал в космос, вернулся на землю и т.д.
И вот, 14 декабря 1966 года мы пошли на этот запуск, и во время запуска ракеты произошло аварийное выключение двигателя. Само по себе аварийное выключение двигателя ни к каким серьезным последствиям не приводит. Ракета осталась на столе. Пошли на стол, кабина движется, подошел Мишин, подошел Козлов. Увидели, что на одном блоке произошел прогар наружной обшивки хвостового отсека. Хвост у нас клепаный, тонкая обшивка, а под ней двигатель. Увидели, что там небольшие дырочки, пламя-то было. Мишин сказал, что пускать ракету не будем. Давайте сливать и на съем. Мы пошли смотреть, что там было.
И вот здесь все забыли об одной вещи, что ракета стоит твердо на земле, земля вращается, а гироскопы сохраняют неизменное положение в пространстве. Дошло до концевых контактов, выдав команду на отстрел корабля. У нас есть система аварийного спасения. Верхняя часть отстреливается. Она отстрелилась, парашют вышел, а мы в это время под ракетой. Само по себе это ничего, но когда это сработало, оно подожгло остаток ракеты, и она начала гореть сверху. Начался пожар. Мы побежали кто куда. В конечном счете ракета взорвалась.
— Это был быстрый процесс?
— Нет, он был не быстрым, слава Богу, иначе бы мы с вами сейчас не разговаривали. В это время мы как раз рассматривали двигатели под ракетой. Я увидел отражение от пламени, зарево, потом был звук, и вся ракета задрожала. А дальше все бежать. Мы побежали в стартовое сооружение. В общем, там бетон. Мы туда убежали. Сначала думали пробраться в бункер. Но, как у нас обычно происходит, безопасность одних превращается в препятствие для других. Чтобы никто не мог проникнуть в бункер, поставили на него амбарный замок, а ключей у нас не было. Нам сказали уходить по кислородному каналу. Мы пошли по нему, и там нас застал основной взрыв. По нам прошлась волна, в узком проходе нас прилично протащила.
— Взрыв сильный был?
— Старт разнесло. От старта ничего, кроме бетона, не осталось. Ракета разлетелась на мелкие кусочки. Куртка, которая на мне была, за счет того, что там было сильное давление, так пропиталась пылью и всем, что я ее больше не надевал. Мы стояли сколько-то времени, пытались не дышать, пока шла волна. Думал – выдохну, а она как кляп в рот. Но потом все кончилось. Мы выскочили на улицу, глянули, а там ничего нет.
— Сколько в общей сложности прошло от возгорания до взрыва?
— Я не могу точно сказать, но от момента, когда прошло АВД (автоматическое выключение двигателя), до взрыва прошло 15 минут.
— Михаил Федорович, а откуда чаще запускали аппараты, с Плесецка или с Байконура?
— Запускали и оттуда, и отсюда. Когда мы разработали «Янтарь», первый его запуск был с северного полигона, а потом к нему присоединился и южный.
— А как выбирался полигон, с которого будет производиться пуск?
— Тут много факторов. Например, «Янтарь» у нас северный полигон просил сам. Мы тоже были заинтересованы в том плане, что южный полигон был очень занят пилотируемыми запусками, шла большая программа. Естественно, мы понимали, что приоритет будет отдан пилотируемым, а старта всего два. На севере же три старта. Мы понимали, что там будет проще. Наша программа будет одной из приоритетных для полигона.
— А какую функцию выполнял «Янтарь»?
— Наблюдение.
— Как «Зенит»?
— Да, тоже фотонаблюдение, но «Янтарь» более совершенный. Он имел несколько способов доставки информации. Если в «Зените» вы получите информацию только тогда, когда аппарат сядет, то на «Янтаре» уже было две капсулы. Он летает, накапливает информацию и отстреливает капсулу с информацией. Можно подкорректировать работу аппарата, получив данные с первой капсулы. Потом вторая капсула спускается, а третья уже внутри спасаемого аппарата.
— А сейчас ведь можно в режиме реального времени передавать по радиоканалам информацию?
— Не всегда в реальном. У него тоже есть запись, и он может при пролете над определенной точкой сбросить информацию. Иногда аппарат находится с другой стороны земли. Для того чтобы передавать оттуда информацию, нужен спутник-ретранслятор, поэтому информация не всегда передается в реальном времени. Есть и запись, и передача в реальном времени.
— Михаил Федорович, а какое изделие Вы разрабатывали вместе с Геннадием Яковлевичем Гуськовым и его командой?
— Это был первый аппарат, который мог передавать информацию по радиоканалу и в реальном масштабе времени, и в записи – «Янтарь» КС1. Его запустили в 1970-х. Для него был спутник-ретранслятор.
— Скажите, а какова была вероятность перехвата сигнала зарубежными спутниками?
— Вероятность была высокая, хотя все антенны узконаправленные. Дело в том, что все это было зашифровано с помощью криптозащиты, поэтому получить сигнал можно, а чтобы расшифровать его, нужно сильно потрудиться.
— А фотографии Луны, которые были перехвачены, были не зашифрованы?
— Нет, не были. Даже был такой казус. Когда мы впервые осуществили мягкую посадку на Луну, Луна-9, там был метод передачи информации с помощью фототелеграфа. Получили информацию мы, получили ее в Америке, и получила информацию английская обсерватория Jodrell Bank. Последние взяли и опубликовали снимки раньше наших. Американцы потом над ними посмеялись. Дело в том, что для увеличения четкости мы уменьшили вдвое скорость движения бумаги. Англичане получили это на обычной скорости и опубликовали, а на следующий день опубликовали мы с нормальными масштабами. Вот американцы и посмеялись, сказав, что то, что весь мир друг за другом следит – вопроса нет, но русские сделали – пусть они и публикуют, тем более, что масштаб у англичан неправильный. Т.е. если на фотографии круг, то у них получился вытянутый овал.
Когда идет спор, были ли американцы на Луне, наши говорят: мы же все это собственными глазами видели. Какой-то чудак написал, что Гагарин не летал вовсе. Люди хотят зарабатывать на чем угодно. То, что американцы были на Луне, – факт. Так же, как американцы сказали, что отслеживали Гагарина с того момента, как он сел в корабль. Начались разговоры по эфиру, а у них в Турции стояли мощные радиостанции, и они знали нашу частоту. То, что готовится, они знали. Это секрет полишинеля. Тем более, что после того, как Звездочка и Чернушка слетали, академик Гозенко говорил, что следующим полетит человек. Это же не скроешь – столько людей привлечено.
— Михаил Федорович, Вы давно ушли на пенсию?
— В ноябре 2008 года, когда обжог руку.
Я привык не верить разговорам, а сам смотреть. Сейчас рука у меня более-менее начала работать, а тогда почти не сгибалась, поэтому я решил уйти, да и возраст уже. Ходить просто представителем я не захотел.
— Вы являетесь представителем первого, легендарного поколения работников ЦСКБ, которое пускало в космос ракету Р-7, разрабатывало «Союз». Есть ли сейчас контингент, есть ли смена поколений, или наблюдается какой-то упадок?
— Я считаю, что смена поколений идет, и пришли очень хорошие ребята, толковые, думающие, и показывают очень хорошие результаты. Пришли достойные ребята нам на смену, я считаю. ЦСКБ очень сильная организация, и кадры у нее хорошие. Сейчас разрабатывают «Союз-1», новую ракету, которая будет использовать двигатель НК33. Готовим ракету в Куру. Ребята туда ездили, там ракету испытали, и я так полагаю, что в этом году будет первый пуск оттуда.
— Скажите, пожалуйста, сейчас одна из актуальных тем – отношение к космосу и космонавтике в нашей стране. Лет 20-30 тому назад можно было спросить у мальчишек и каждый пятый или десятый сказал бы, что хочет стать космонавтом, когда вырастет. Сейчас это не наблюдается, интерес угас.
С чем это связано, на Ваш взгляд?
— Все новые вещи привлекают повышенный интерес, а потом это становится обыденностью. Запуском космонавта на околоземную орбиту никого не удивишь, ничего сверхъестественного в этом нет. Будем говорить так – и пропаганды этого нет, никто не говорит — ради чего они летают. Надо это пропагандировать.
— Т.е. пропаганда должна быть?
— Должна быть обязательно. Недавно был скандал между представителями Минобороны и Роскосмоса по присвоению звания героя военному космонавту. Военные отказали ему в этом звании, сказав, что заслуг у него нет. Подумаешь – слетал, что такого? Роскосмос настоял, и ему присвоили. И действительно возникает вопрос: «Что он сделал такого?». Понятно, когда первые летали – это что-то неизведанное, опасность большая. Нужно говорить о результатах, что этим достигнуто, иначе народ начинает интересоваться: «Для чего они слетали?», «Что это дало?».
