С КуАИ, а затем СГАУ Юрия Леонидовича Тарасова связывает 62 года жизни – он поступил в институт в далеком 1949 году, а после его окончания остался работать на кафедре. Профессор, доктор технических наук, автор более 270 научных работ, бывший проректор СГАУ и заведующий кафедрой прочности летательных аппаратов, обладатель 12 авторских свидетельств, лауреат премии Совета министров СССР, кавалер ордена За заслуги перед Отечеством IV степени, обладатель медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Этот список можно продолжать и дальше. Помимо науки Юрий Леонидович в 81 год летает — управляет самолетом, является судьей международной категории по авиационному спорту.
Юрий Леонидович участвовал в разработке устройств как для авиационной, так и для космической промышленности.
— Юрий Леонидович, с аэрокосмическим вузом вас связывает более 60 лет жизни. Скажите, пожалуйста, как вуз работал в космической области, какие космические средства разрабатывались в институте?
— Этот процесс начал Дмитрий Ильич Козлов. Он начал готовить кадры в недрах первого факультета. Вначале ведь все были самолетчиками. И Аншаков Геннадий Петрович был вначале самолетчик. Потом их начали специализировать, давать дипломные работы. Козлов направлял их в Подлипки, когда они еще были дипломниками. Так институт потихоньку начал создавать и кафедры. Кафедру динамики полетов, потом кафедру летательных аппаратов.
— Насколько велика была доля участия вуза в ракетной промышленности, когда ракеты и двигатели к ним уже полностью проектировались и выпускались в Куйбышеве?
— В работах участвовало несколько кафедр. Как-то мы летели на самолете ЦСКБ и Дмитрий Ильич у меня спросил: «Интересно, сколько из вас работают на ЦСКБ». Я ответил, что наукой у нас занимаются полторы тысячи человек. Они не имеют никакого отношения к учебному процессу. Половина из них по деньгам работает на ЦСКБ, т.е. 750-800 человек в институте – преподавателей, инженеров, лаборантов. Создавали приборы, устройства, проводили испытания, предлагали алгоритмы проектирования. Наша кафедра тоже участвовала в работах. У нас были вибростенды, мы проводили испытания, занимались расчетами, методики расчетов создавали. Пришлось даже монтировать промышленные компрессорные установки, которые были просто необходимы для некоторых экспериментов.
Где-то в году 1987, я тогда был проректором по науке, Козлов мне предложил объединить ученых нашего вуза, Политеха и Университета воедино. Тогда мы создали научно-технический центр «Наука» на базе трех вузов при Куйбышевском авиационном институте.
Я стал директором НТЦ «Наука». Работы было много. Мы работали в комплексе, заключали договоры с ЦСКБ и подыскивали специалистов в том вузе из трех, в котором в нужной области были более сильные специалисты.
Я был директором НТЦ до 1997 года.
— Вы могли бы рассказать о конкретных проектах, в которых участвовал вуз?
— Многие разработки использовались для «Союза», использовались разработки для демпфирования колебаний. У нас в институте был разработан материал МР. Это демпфер, амортизатор, но не из резины, а из пористой массы – металлического аналога резины. Резина хороший амортизатор, но при высокой температуре она становится пластичной, а при низкой температуре хрупкой, как стекло. Масло, керосин и бензин резине противопоказаны, а какой технический объект обходится без всего этого? Это предложил Александр Миронович Сойфер, отец теперешнего ректора. Тогда этот материал еще в шутку назвали сойферитом. Материал этот использовался в подшипниках, для приборов, для двигателей, для ледоколов, для ракетных и авиационных комплексов. Мы когда-то были калькодержателями и сами отвечали за их производство, поэтому у нас иногда можно было увидеть 5-7 приезжих клиентов, которые потребляли всевозможные их разновидности. Их сотни наименований. Одно из применений этого материала – виброизоляция трубопроводов. Николай Дмитриевич Кузнецов их использовал в двигателях.
Когда мы начали заниматься надежностью, Дмитрий Ильич сказал, что надо бы испытать материалы в условиях, приближенных к космической среде. Мы начали в институте создавать вакуумные камеры, нагревать, охлаждать, но все это было не то. Надо бы их проэкспонировать в космосе.
Смотрите, есть «Ресурс Ф-1», объект ЦСКБ. Здесь вот спускаемый аппарат, здесь объектив. А здесь можно ставить контейнер научной аппаратуры, который мы создали. Затем мы создали вместе с сотрудниками ЦСКБ глубокий контейнер. Вот он, обгоревший после полета. Создали устройство для проведения испытаний материалов на орбите. Затем устройство для испытания композиционных материалов. Аппарат крутится вокруг земли и вокруг себя, мы создали счетчик солнца, чтобы выяснить, сколько они бывают на открытом солнце.
Создали разрывное устройство, используя нитенол – сплав с памятью. Прут из нитенола можно как угодно сгибать. Нагреваясь, он вернется к первоначальной своей форме. На земле сжимается втулка из нитенола на разрывном устройстве, на орбите он в нужный момент нагревается и рвет образцы материала. Мы также создали вибростенд.
Дальше нами начали интересоваться Венгерская Академия наук, там есть центр ядерных исследований, и Словацкая Академия наук – институт радиационной телеметрии. Их интересовало, как с воздуха зафиксировать канцерогенные альфа-частицы на поверхности земли. Оказывается, их много там, где добывают каменные породы, производится цемент.
Мы им сделали устройство «Рондо», которое дает высокую точность определения местоположения альфа-частиц на земле, чего не могли дать западные устройства.
Дальше. Когда американские челноки возвращаются с высоких орбит, на высоте 280-300 км на поверхности челнока высаживаются в тысячу раз большей концентрации радиоактивные изотопы бериллия. Испытать их они не могли, у них более высокие орбиты. Тогда они обратились в Институт ядерной физики МГУ, те — к Козлову, а Дмитрий Ильич дал нам задание разработать установку для того, чтобы расположить и зафиксировать там американский детектор. Мы сделали, правда, не сразу. Получилось с третьей попытки.
Потом в НТЦ был разработан спутник «Пион».
— Юрий Леонидович, помимо НТЦ по каким направлениям сотрудничает СГАУ с ЦСКБ?
— Если говорить о взаимоотношениях ЦСКБ и СГАУ, то они как шли, так и идут по двум направлениям. Первое — подготовка кадров, многие сотрудники ЦСКБ защищали диссертации у нас. Второе – наука.
Если говорить об НТЦ, по некоторым темам ЦСКБ отчитывалось по нашим отчетам. Мне было приятно об этом слышать.
— Вы большую часть жизни летаете на разных самолетах, знакомы со множеством пилотов и инструкторов по всему миру. Были ли вы знакомы с Гагариным или кем-нибудь из его окружения? Может быть, с другими космонавтами?
— Я знаком был с Дмитрием Мартьяновым, летчиком-испытателем авиационного завода. Благодаря ему я летал на Ту-154. Он иногда позвонит: «Ты что, закис там, наверно. Я сейчас за тобой заеду. Хочешь полетать на сдаточном полете кубинской компании?»
Я говорю: «Хочу!». Мы с ним едем в Курумоч. Он меня и на правое кресло сажает, и на левое. Или: «Хочешь на китайском самолете полетать?» — «Хочу!».
Так вот, Мартьянов был первым инструктором Юрия Гагарина в Саратовском авиаклубе. Дима вообще удивительный мужик был. Он был курсантом военного училища, провожал как-то девчонку. Двое или трое хулиганов на него напали. Ты, говорят, ее оставь, а сам дуй отсюда. Он на них, вырвал у одного нож, ударил им и убил. Его осудили. Курсантов под судом быть не должно было, поэтому его исключили из училища. Суд не нашел меры, превышающей оборону, его оправдали, но из летного военного училища он уже вылетел. Приехал в Саратов, стал инструктором. Как раз была группа, в которой был парнишка из техникума – Юра Гагарин. Удивительный паренек — настырный, самолюбивый, жутко принципиальный.
Дальше Гагарин уехал в Оренбург. С оренбуржцами я тоже был знаком, с капитаном Колосовым и майором Пикулевым. Колосов был инструктором Юрия Гагарина по оренбургскому училищу, а Пикулев – командир эскадрильи, в которой Гагарин летал. Я их судил на соревнованиях в Безенчуке, а потом встретил на соревнованиях в Ульяновске. После соревнований мы встретились, выпили. Ребята и говорят Колосову: «Лёша, расскажи, как ты исключал Гагарина из оренбургского училища». Он говорит: «Да ладно, ребята!». Но потом признался, что писал докладную, чтобы отчислить Гагарина за неперспективность. Я спросил: почему? Он был принципиальным, был классным старшиной. Были у него какие-то разгильдяи, он их все нарядами воспитывал. Они решили расправиться с ним, это у курсантов было, темную ему устроить – допустим, в туалете накрыть одеялом и отдубасить.
Начальство узнало об этом, и Гагарина решили перевести на курс старше, потому как у него все шло хорошо на том курсе.
Перевели. У него были поршневые, а тут уже реактивные самолеты, МИГи уже появились. Ребята на них уже начали летать, а он позже к ним присоединился, и у него сразу не пошло. Лёша и говорит: «Я скоропалительно оценил неперспективность его лётобучения и написал докладную на отчисление Гагарина». Но более высокопоставленные люди ему сказали: «Ты брось, никуда мы отчислять его не будем».
— Вот это да! Отчислили бы, и не было бы космонавта Гагарина. Был бы другой человек.
— Георгий Гречко, я тоже знаком с ним, он был дома у меня. Как-то проводили здесь симпозиум по творческому наследию Цандера. Дочь его приезжала – Марта Фридриховна. Приехал Гречко, и Мишин был здесь. Они мне все говорят: «Юрий, мы ведь сегодня улетим, а в Волге еще не искупались, пиво еще не попробовали». Я все думал, как же им Волгу-то показать. Если бы это были рядовые ребята – ради Бога, а так куда везти? Где примоститься, где выйти к Волге? Это время надо, можно на Винтае выйти. На юг — еще хуже. Потом подумал, была не была. Пойдемте, говорю, ко мне поедем, переоденемся и выйдем на пляж. Вышли. Георгий опасался, что его распознают. Дважды Герой Советского Союза. Как снял с груди все звезды – просто мужчина в костюме. Некоторые смотрели: гляди-ка, на Гречко похож. Послал я водителя на пивоваренный завод, взял там громадную емкость с нефильтрованным пивом. У меня друг работал на заводе. Я говорю Гречко: «Признавайся. Все говорят, что ты видел в космосе неопознанный летательный объект».
.jpg)
— Да-да, он говорил, что видел якобы.
Я давно слышала историю, что он якобы видел инопланетян. У меня хранится фотография, которую мне передал Георгий Гречко, с подписью: «Нине Фоминой на долгую память». Когда я была маленькой, отец мне говорил: «Он ведь видел инопланетян, они к нему в иллюминатор залазили, эти зеленые человечки».
— Он и рассказал: «Я однажды вахту нес. Экипаж спал. Я что-то паял, и припой упал мне на руку. Там невесомость все-таки, не сразу приноровишься. Я стал охлаждать руку, маша ею, и двинул локтем по обшивке корабля. Снаружи-то окалина, и отлетело небольшое облачко рядом с иллюминатором и вытягивается. За бортом же вакуум. Если не знать, что это в двух метрах от тебя, кажется, что вдалеке появилось что-то вроде летающей тарелки. Я двинул несколько раз локтем, и появилось несколько облачков, как будто эскадрилья выстроились гуськом, один за другим. Я разбудил командира и говорю: «Командир! Нас преследуют!» Он давай быстрее на землю докладывать, что в космосе неопознанный летательный объект. Я понял, что это уже далеко зашло, но тот уже передал. Когда вернулись на землю, я получил выговор по партийной линии за дискредитацию командира».
Ладно, говорю, ты не видел, а Нейл Армстронг? Перед тем как произнести знаменитые слова: «Мой маленький шаг – большой шаг человечества», говорят, что он произнес:
«А похоже, не мы первые». Якобы заметили какие-то следы.
Гречко говорит: «Да, он у нас был в звездном городке». Это уже после того, как слетал, после Луны, уже был генералом и учил русский язык. Я ему задал вопрос: «Нейл, скажи, ты видел кого-то там?». Армстронг внимательно выслушал Гречко, глаз с него не сводил, а потом произнес: «Ерунда все это!».
— Юрий Леонидович, интерес к космической промышленности и космонавтике по сравнению с советским периодом снизился в разы. Не лучшие годы переживает авиация – закрыт Самарский авиационный завод. Скажите, пожалуйста, как обстоит дело в области образования?
— Я две недели назад был на заседании в Российской инженерной академии — я действительный член Академии. Выступал академик Российской Академии наук Самвел Самвелович Григорян. Речь у него была минут на тридцать. Он говорил, как развалена промышленность, как наука разваливается. Осталось одно развалить образование, и все – мы никто. Он рассказывал, что в 1959 году защитил кандидатскую диссертацию и его китайцы пригласили на месяц читать лекции. За месяц в Китае он прочитал столько лекций, сколько за год в любом вузе страны не прочитал бы. Они слушали лекции, потом ехали в наши вузы учиться. Потом начали приглашать наших преподавателей туда. Затем перестали приглашать – сами начали преподавать. Скоро мы будем приглашать их учить нас. После заседания я подошел к нему и сказал, что под каждым его словом подписываюсь.
Юрий Леонидович много рассказывал о достоинствах отечественной авиации по сравнению с зарубежным авиапромом, с болью говоря о том, в каком упадке пребывает эта отрасль в России. Говоря о будущем поколении научных работников, конструкторов и инженеров, он отметил, что интерес к этой отрасли среди молодого поколения угас и по причине низких зарплат в этой области. Многие специалисты, окончив вуз, устраиваются в филиалы зарубежных компаний, поскольку там больше платят. В год 50-летия полета человека в космос в это особенно горько верить, тем более, что в Самарском государственном аэрокосмическом университете до сих пор преподают люди – живые легенды, с которых нужно брать пример. Такие как Юрий Леонидович Тарасов!
