Это интервью проходило в Bosco bar. В здании ГУМа на Красной площади. Здесь на вечеринке, посвященной закрытию Московского кинофестиваля, по приглашению своего друга Никиты Михалкова играет Владимир Аветисян и группа D’black. В «Боско» крохотная сцена, на которую не влазит даже оборудование группы, не говоря о музыкантах. Звук на саундчеке с большой натяжкой можно назвать приемлемым. Но лидер главного трибьют-бэнда Эрика Клэптона не слишком обеспокоен. В конце концов, другого бара на Красной площади нет.
— Мне Володя (Кострюков — пресс-секретарь В. Аветисяна. — Прим. ред.) сказал, что можно любые вопросы задавать, даже самые каверзные. Но я все-таки начну с Клэптона. Как вы пришли к нему? Ведь до конца восьмидесятых у нас не то что Клэптона, Элтона Джона толком не знали. И я так подозреваю, что у вас тоже не с Клэптона всё началось… Как это было?
— На самом деле все очень просто. Первое мое соприкосновение с британской музыкой произошло, наверное, все-таки во второй половине шестидесятых, когда появилась возможность подпольных записей на катушечные магнитофоны у друзей, которым что-то привозили родители, но понятно, что никакого рынка этой музыки в России просто не было. Не в России, конечно, а в Советском Союзе. Но уже году в 73-м у моего очень хорошего товарища был приемник «Океан», и там были короткие волны. До этого по вполне понятным причинам таких приемников в Советском Союзе в принципе не выпускалось. И мы каждые вторник, среду и субботу слушали вражьи голоса. Наверное, там была еще и какая-то пропаганда, рассчитанная на то, чтобы завладеть нашими молодыми, неокрепшими мозгами, но мы как-то это не очень понимали. Нам было важно услышать ту музыку, которую мы любили уже, в которой мы начали как-то разбираться и стремились все больше и больше впитать ее в себя. Одним из любимых наших исполнителей был как раз Эрик Клэптон. Группа «Крим» и Эрик Клэптон, вот так это тогда называлось, и «Sunshine of your love», и «I shot the sheriff» – все это мы услышали уже тогда. Я был вооружен знаниями об Эрике Клэптоне. Да, безусловно, настолько глубоко, как сейчас, я не знал его творчества и его жизни…
— Ну, это было просто невозможно тогда.
— Да. Собственно говоря, я узнал об этом, по-хорошему, после того, как прочитал его автобиографию. Мои знания все это время росли и множились, но по-настоящему – только что. Я его знал, но он не был первым среди моих кумиров. Мы тогда фанатели от «Битлз», «Дип Перпл», «Роллинг Стоунз». В 75-м году впервые услышали группу «Куин». Это вызвало шок настоящий. а еще почти все поголовно мечтали купить мотоцикл.
— «Ночь в опере»?!
— Да, Sheer Heart Attack и «Ночь в опере» – первые два альбома, которые здесь появились. Но тогда уже было время, когда по улицам ходили фарцовщики и спекулянты, и можно было, сэкономив на каких-то своих маленьких радостях, купить хороший винил или фотографию с обложки альбома.
— У вас была коллекция винила?
— У меня много было всяких коллекций начиная с тех времен. К сожалению, до сегодняшнего дня дожила только часть коллекции филателистической, то есть марок. А коллекцию значков и коллекцию винила, ну, понятно, что это был винил в основном польский, венгерский, югославский… все это я легкомысленно продал, живя в общежитии. Старое общежитие на улице Невской. Какой-то магазин там сейчас. Или торговый центр… Cправа было общежитие строительного института, а слева – политехнического. Ну вот, собственно говоря, в этом общежитии и канули две мои коллекции. Причем до сих пор жалею только об одном — у меня было много значков артековских. Я в 72 году был в «Артеке» и все награды свои артековские в итоге рублей за шестнадцать, по-моему, я впарил какому-то умному парню. Естественно, эти шестнадцать рублей были тут же проедены и пропиты.
— Да, такие вещи не вернешь.
— Это точно.
— А вы впервые познакомились с этой музыкой, когда жили в Новокуйбышевске. Как он тогда назывался?
— (Удивленно) Он так и назывался – Новокуйбышевск.
— Ну, вот сейчас его многие жители называют Куба, до этого называли Энск. А в те времена?
— Мы-то его всегда называли Пропащинск. И я думаю, что отчасти он свое название оправдывал, потому что на предприятиях нефтехимии, на стройках, поскольку заводы все время строились и развивались, работало очень много условно-досрочно освобожденных. Были просто целые общежития. Город окраску приобретал весьма боевую, и одно время, в моей юности, бандитизм, в том понимании, советском, процветал в Чапаевске, и чапаевские парни были очень крутые. Но потом мы с гордостью отмечали, что Новокуйбышевск по преступности их опережает. И, в общем-то, действительно, мне это очень часто помогало в моей жизни в институте, и особенно в общежитии. Когда узнавали, что я все-таки парень из Новокуйбышевска и у меня там много друзей – это придавало определенный авторитет. Поэтому музыка началась оттуда, но в то время все вообще было очень просто. Собственно, и сейчас просто на самом деле. Но тогда было необъяснимо просто. Потому что, едва научившись брать три аккорда на гитаре, ребята тут же образовывали группу и начинали играть. У кого-то получалось, у кого-то нет. Но в принципе все играли на таких дровах-дровах…
— «Урал»?
— Ну, «Урал» – это круто было. Вообще непонятно, что за инструменты были.
— Вы застали те времена, когда гитары в основном люди сами делали?
— Да-да. Понимаете, если вы вдруг нашли где-то буковую дощечку… Это был путь в большую музыку. Потому что можно было выточить себе стратокастер. Тогда, конечно, не знали, что гитара «Фендер Стратокастер» называется. Это позже выяснилось. Тогда пределом мечтаний были какие-нибудь музимы, кремоны…
— «Орфей»…
— Да, бас «Орфей» – это было очень круто, потому что он был в точности, как у Пола Маккартни. Поэтому первая группа появилась примерно по этим принципам. Едва-едва. Даже не «е два — е четыре», а «е два – е два». И мы стали продвигаться. Больше нам, наверное, нравилось этим заниматься, нежели у нас получалось, но классу к девятому мы уже во что-то такое трансформировались…
бас «Орфей» – это было очень круто, потому что он был в точности, как у Пола Маккартни
— На танцах играли?
— На танцах, на вечерах, на конкурсах, которые тогда проводились.
— Конкурс самодеятельности районной?
— Нет, это даже был городской смотр-конкурс вокально-инструментальных ансамблей. Не просто так. Вы представляете, тогда в городе Новокуйбышевске было столько вокально-инструментальных ансамблей, что среди них можно было провести смотр-конкурс, посвященный тридцатилетию Победы. И вот на таком конкурсе мы заняли почетное третье место. Мы выступали на одной сцене с такими корифеями, как группа «Меломаны»… ну еще что-то такое было. В общем, это было приятно, и после этого наша популярность приобрела чрезвычайный размах, и я даже не побоюсь этого слова – иногда узнавали на улицах как музыканта. Это в десятом классе уже было. 75 год. Потом мы все вместе поступили в институт, и группа распалась. Мы пытались как-то в студенческий клуб попасть, но там верховодил некто Шатохин. Тогда еще он был гадким мальчиком. Как-то он нас не полюбил. И не пустил в клуб. Потом меня пригласили в группу ребята из политехнического института, с которыми мы, собственно говоря, достаточно долго музицировали и зарабатывали по тем временам неплохие деньги. По крайней мере, студенту, когда есть что поесть и попить – уже хорошо. Первоначальный капитал я сколотил не в то время. А тогда все-таки сытость и возможность пригласить куда-то друзей или девушку перекусить – это дорогого стоило. В ресторан или в кафе люди заходили с придыханием. Это был уже совершенно другой уровень жизни. Другая планета.
Купил два ваучера, когда уже работал в РАО ЕЭС. Нашел, купил и попросил автограф на них у Анатолия Борисовича – это единственные ваучеры, которые я держал в руках
— И до сих пор для многих людей, особенно старшего поколения, это придыхание сохраняется. Просто потому, что они помнят те времена, когда люди голодали.
— Это, без сомнения, ментальность, которую сформировал Советский Союз. Пропаганда равенства для всех. На самом деле расслоение общества в СССР очень часто было заметней и контрастней, чем сейчас. Да, я понимаю, что количественный состав различных слоев был не таким, как сейчас, в процентном отношении. Но кому-то было доступно всё, а кто-то — почему в принципе проще и легче жилось? – даже не знал о том, что существует.
— Ну да, предел мечтаний – покупка «жигулей»
— Я могу сказать, как все рассчитывалось тогда. Нужно было хорошо закончить школу, еще лучше быть каким-нибудь активистом комсомольским. Поступить в институт, закончить его. По распределению попасть туда, куда хочешь попасть, дальше, если чрезвычайно повезет и вы это заслужите, можно было попасть инструктором в райком партии, в горком… Ну, а дальше к сорока годам построить дачу деревянную на шести сотках и купить «москвич», ну а позже – «жигули». Вот это, в принципе, и была советская мечта. Мы помним, что американская мечта несколько отличалась от советской мечты. Но отличалась она не столько аппетитами, сколько своей романтичностью. У нас романтики не было, мы были прагматиками сухими.
— А у вас была такая мечта? Как вы свое будущее представляли тогда? Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, но если бы в 1985 году какой-нибудь очередной Черненко пришел к власти вместо Горбачева или в 91-м победило ГКЧП и мы продолжали жить в той стране, чего бы вы смогли добиться?
— Вы знаете, трудно сказать. То, что я стоял в очереди за этой мечтой, ну, это сто процентов! И, в общем, тогда родители тоже копили деньги, чтобы помочь своим детям. Моя мама всю жизнь копила деньги, чтобы нам помочь. В итоге при Павлове ее деньги превратились в труху. И, что называется, игра не стоила свеч. Нужно было тратить тогда. В общем-то, скопила она неплохие деньги, потому что работала всегда на пяти работах. Но я думаю, что вопрос материальности, прежде всего, он присущ любому обществу. Ну, кроме тех обществ, которые не существуют, не существовали и существовать, наверное, не будут. Коммунистические, где каждому по потребности, соответственно. А если говорить о нас, то, конечно, всегда была мечта. И, конечно, всегда протекционизм помогал продвижению. Ребята были молодые, неглупые, все хотели работать. Но у кого-то, тогда это назвалось «лохматая рука», была, а у кого-то не было. Я могу сказать, что, отработав на стройке два-три года после института, я просто впал в дикую депрессию, потому что ничего не понимал. Мои однокашники продвигались по служебной лестнице, стали прорабами, получили почетные грамоты. А я сидел в Рождествено на той стороне Волги и не понимал, почему мне не вручают грамоты и не назначают прорабом. В итоге мне звонит мой друг, который шел по кабинетам ПМК 623 управления «Куйбышевсельстрой», в котором я работал: сидишь там? А я сидел там, потому что весной вскрывали Волгу, осенью — потому что еще не встал лед, а на вертолете нужно было заплатить рубль, чтобы слетать, и командировочными это не оформлялось, поэтому извините. Как только «омик» переставал ходить – всё, нужно было жить там. Зимой я ходил по льду туда каждый день. Нормальный пробег мой дневной был 20 километров. С учетом перехода Волги туда-сюда и дойти до объекта. Сидишь, говорит, там? А тут твой начальник участка поливает тебя грязью.
В кабинете главного инженера. Дверь была случайно открыта. А он в принципе там не бывал. То есть он на меня нагрузил всё и больше просто на объекте не бывал. Он ездил, брал кур на птицефабрике, отвозил их руководству, а на спиртзаводе брал спирт и еще куда-то вёз. Ну, то есть он был таким, не бизнесменом, потому что он это, конечно, не продавал, но создал себе реноме…
— …человека, который может достать дефицит.
— Да. В итоге я тут же сажусь на «омик», приезжаю туда, захожу в кабинет, говорю: мужики, зовите его. И у нас состоялся разговор. Главный инженер на меня посмотрел круглыми глазами: ну ты, вот, с завтрашнего дня – это твой объект. И тут, что называется, мне поперло. Меня назначили прорабом. Потом через месяц начальником участка. В ранге начальника участка я уже перешел работать в трубопроводное управление. В «Газпром». Ну, тогда оно еще принадлежало «Куйбышевпромгазу». А там была проблема… Тогда был такой термин и статья соответствующая нехорошая в Уголовном кодексе, называлась она «приписки». И сажали по статье 93-прим. «хищение государственного имущества в особо крупных размерах», и срок там был очень долгий. А могло закончиться, естественно, и высшей мерой.
— Потому что преступление против социалистической собственности самое тяжелое…
— Да. В итоге эта неприятность задела главного инженера, который тут же уволился. И начальника управления. А в это время приезжает управляющий трестом и … вы знаете, это интересный факт, несмотря ни на что, он пошел в коллектив. Он не пошел в райком, а пошел по людям и спрашивал, кого вы видите на месте главного инженера? Почему-то все люди сказали, что видят меня. Вызывают меня и говорят: так и так, ты будешь главным инженером. Я говорю: как-то я не готов. Мне говорят: знаешь, не готов работать главным инженером — нечего тебе делать начальником участка.
Я говорю: всё понял, исполняю. Проходит месяц. Все эти проблемы у моего начальника удваиваются, приезжает Толгат Негомедзянович Шегабиев – управляющий трестом, который находился в Казани, и говорит: поехали в райком, будем назначать тебя начальником. А там что-то около трех тысяч рублей приписок. Это кранты, и я говорю: нет, да вы что?! Мы зашли к Абраменко Александру Валентиновичу, можно считать его одним из крестных моих, тогда он был вторым или третьим секретарем. В общем, он курировал промышленность. Там состоялся ровно такой же разговор. Мне сказали: мы вам доверяем возглавить это управление. А это было управление первой категории с годовой программой в три миллиона рублей. Тогда это было очень круто. Мне было 26 лет. Я говорю: а можно я кого-нибудь порекомендую, найду кого-то… А я что, еще совсем зеленый, только начал главным инженером работать. Мне говорят: нет, не надо. До свидания, кладите партбилет и уходите. Я сказал: всё понял, пошел работать. Вот так, собственно говоря. А потом эта мечта трансформировалась во что-то совсем другое. Мы стали жить в другой стране. Хотя, вы знаете, может быть, все сложилось бы еще более интересно, если бы мы, я имею в виду себя, Дьяченко и Кислова, поверили в то, что это надолго. Мы же были тогда испорчены кампанейщиной. Тогда ведь то антиалкогольная кампания, то одно, то второе, то третье, то борьба за дисциплину. Всегда были кампании, которые заканчивались ничем. И первое кооперативное движение, которое началось при Горбачеве, – мы не поверили в него. Не поверили в ваучеризацию. И в этом плане, с одной стороны, мы чисты в накоплении первоначального капитала.
— То есть ваучеры на водку не меняли? А то сейчас многим вспоминают, что они свой капитал на этом сделали.
— Абсолютно. Мы на ваучеры вообще ничего не покупали, я даже свой ваучер не ходил получать. Я купил два ваучера, когда уже работал в РАО ЕЭС. Нашел, купил и попросил автограф на них у Анатолия Борисовича – это единственные ваучеры, которые я держал в руках. Один висит у меня в рамочке дома, другой – на работе. Это был уже 2004 год, когда ваучеры уже стали редкостью.
— А вообще, какое было у вас ощущение в эту «эпоху перемен»?
— Я считал, что все вернется, что это ненадолго и бессмысленно тратить время на это. И потом, вы знаете, тогда на водку чего бы только не поменяли! На «Стругураш» молдавский. Но нет, тогда мы это не прочувствовали как-то. В последующем я старался угадывать этот мейнстрим, что не всегда, конечно, удается, но тем не менее.
— Для Самарской губернии, да и не только, вы считаетесь образцом бизнесмена. Есть у вас какие-то секреты успеха, уникальные качества, или всё это, как вы рассказываете, стечение обстоятельств и где-то, может быть, везение…
— Я могу поделиться секретами, если вы никому не скажете.
— Мы в газете напечатаем.
— Ну, это ерунда. Да, очень часто я ощущаю непонятным мне образом, что что-то нужно сделать, а что-то не нужно делать. И это не твердый расчет, тем более не математический. Это именно моё ощущение: угадал — не угадал. По крайней мере, те проекты, которые я делал до сих пор, они были удачными, прибыльными и приносили пользу не только мне и моим партнерам. Но еще в реализации этих проектов было задействовано много людей, а это рабочие места и так далее. Для меня это лично дорогого стоит. Еще я крайне редко ошибаюсь в людях. Я поговорил с человеком, и дальше я, естественно, не ему, а себе, говорю диагноз. Ну, я могу этим диагнозом поделиться с близкими людьми, когда спрашивают мое мнение, если оно необходимо. Иногда я уступаю, но только для того, чтобы в очередной раз убедиться через какое-то время, что я был прав. Вот эти два качества, они не приобретенные, а врожденные или посланные Богом мне. А все остальное – это такая история жизни, которая в итоге воплощается в определенные качества. Я сегодня могу сказать, что обладаю многими качествами, которыми в молодые годы не обладал и не мог обладать. Потому что только с опытом, только с возрастом ты становишься… если ты, конечно, хочешь этого… становишься более порядочным человеком. Понимаете, для меня важно не то, сколько денег я заработаю, а мои принципы, которые есть у меня в жизни, которых я строго придерживаюсь, которые я соблюдаю. Для меня потерять репутацию, нарушить принцип гораздо более страшно, нежели потерять материальный интерес в чем-то.
— Скажите, вам нравится, как сегодня управляют Самарой? Вы ведь сейчас часто бываете в городе?
— Я не знаю, как вы к этому отнесетесь. Одно из моих правил и мое кредо — если я кому-то даю интервью, я говорю то, что я действительно думаю, то, что я действительно делаю. Видите, я даже не употребляю слово «правда», потому что это понятие достаточно дисперсное и тонкое. Я не погружен в детали. Я не вмешиваюсь и, что называется, не курирую (в кавычках) деятельность и работу города. Я по большей части узнаю о том, что происходит, от моих друзей, которые здесь живут, от мамы, от сестры, от людей случайных…
— Хорошо, вашей маме нравится?
— Нет, подождите. Вот именно на этом, я готов составить свое мнение. На сегодняшний день я не увидел, не могу пощупать рукой… я говорил в свое время, что новая администрация должна сделать нечто, не просто за что она может отчитаться, отчитаться мы все мастера, а то, что можно потрогать и показать – вот мы что сделали. И люди должны с этим согласиться. Не отчет нужен, а, условно говоря, благодарность жителей. Чтобы люди сами сказали бы: вот вы что сделали, и вот, и вот… Я такого не увидел. Много ли времени прошло? Ну, наверное, не совсем много. Опять же, понимаете, мнение у каждого человека своё. Кто-то попал во время снегопада в пробку и сказал: город не чистят, ничего не делают.
А кто-то не выезжал в этот день на улицу, выехал на следующий, когда уже все расчистили, и говорит: надо же, вчера такой снегопад был, а сегодня все прекрасно! Я у Георгия Сергеевича Лиманского в свое время спрашивал: чего ты снег не убираешь? А он мне – да ладно, посмотри на календарь, скоро сам растает. Я не могу выступать экспертом. Когда я живу в Самаре, я не езжу в город, ну то есть езжу только в исключительных случаях. Я живу в деревне. А поскольку я не вхожу ни в какие комитеты, ни в какие структуры, связанные с деятельностью города, совет старейшин или еще что-то, я не могу говорить как эксперт. Но ощущение у меня самое свежее – это День молодежи, на котором мы играли. Более бездарного праздника я не видел в своей жизни никогда. Может, я просто не видел, какие праздники были до этого. Нельзя так. Лучше не делать. Если ты понимаешь, что нет денег, или ты экономишь – лучше не делай. Зачем делать плохо, чтобы люди плюнули тебе в след? При этом я читаю, что люди пишут: да чего там, распилили бюджет мероприятия и отмыли деньги. Я не знаю, отмыли – не отмыли, что сделали. Этого быть в принципе не должно.
Продолжение читайте здесь:
в мы с Евгеньичем, оказывается, земляки!