.jpg)
— Начнём с самого главного вопроса: как и зачем ты поменял гитару на камеру?
— В какой-то момент я понял, что группа «Вода» как регулярно выступающий коллектив перестала существовать. Когда было необходимо ехать куда-то выступать, мы не могли собраться. По разным причинам.
У кого-то дети, у кого-то работа, допустим… И всё это стало как-то потихонечку затихать. Я работал на телевидении и на радио. А у меня и мама и отец окончили ВГИК. Они оба занимались кино. Отец как оператор, а мама как кинодраматург и организатор кинопроизводства. У меня даже бабушка была с кино связана.
И меня в 32 года стукнула идея поехать и получить высшее образование во ВГИКе. Причём на звукорежиссёрском факультете. Я бросил работу и поехал на подготовительные курсы. Но оказалось, что в том году ушёл заведующий кафедрой звукорежиссуры и курс не набирали. А я уже был абсолютно решительно настроен на то, что еду поступать и учиться.
И я подумал: «Тогда пойду на режиссуру». Так и замкнулась семейная традиция. Как-то всё само собой так получилось. А что касательно музыки, в какой-то момент я ещё поймал себя на мысли, что почему-то не пишутся песни. Нового и свежего сказать нечего.
А вымучивать из себя что-то нет смысла. Так переключилась творческая энергия из одного вида искусства в другой. Иногда, тем не менее, иногда мы собираемся и играем.
В Москве, Питере или Самаре. Правда, с годами мастерство, к сожалению, не улучшается из-за отсутствия регулярных занятий. Но люди всё равно приходят на концерты. Иногда в орбиту даже попадают новые слушатели.
— По сути дела, ты сменил не только род занятий, но и город…
— Дело в том, что я окончил мастерскую неигрового фильма. У меня не было мысли игровым кино заниматься. А документальным кино заниматься очень трудно. Даже в Москве. Я уже не говорю про Самару, в которой формально Студия кинохроники существует, но, по-моему, сейчас это больше фикция. На телевидении же свои особенности, которые меня не вполне устраивают. Я не вполне могу поместиться в телевизионный формат. Если жизнь припрёт и придётся этим заняться, то я займусь. Но пока работать на телевидении не буду. Попадаются, конечно, интересные телепроекты. Но это бывает очень редко. Поэтому сейчас пришлось обитать в Москве. Причём деньги я зарабатываю не кино. Деньги на этом зарабатывать нельзя. На документальном кино можно только потерять все свои деньги. Всё время приходится делать какие-то вещи за свои. Поскольку с финансированием документального кино – беда. Хотя оно есть, и довольно большое, но сама система распределения денег очень непрозрачная и непонятная. В общем, как и всё у нас в государстве. Например, твоя заявка проходит в, как я его называю по старинке, Госкино, и тебе дают деньги, исходя из длительности фильма. Всё равно, о чём кино. Спорт, дети, природа, политика… Бюджет будет всё равно один и тот же. Это очень кривая система. Одно дело год снимать медведей в лесу, а другое – снять какой-то быстрый остросюжетный репортаж о каком-то событии за один съёмочный день. И дают тебе, допустим, 10 рублей. 3 рубля нужно откатить куда-то в коридоры, ещё 3 забирает студия себе на развитие, а на остатки приходится снимать. Хорошо, если у тебя есть какая-то гениальная идея, как снять кино одним кадром. Но так обычно не бывает.
— Над каким проектом ты работаешь сейчас?
— В Самару я приехал на разведку. Прошла моя заявка на фильм о наших юных баскетболистах, которые стали чемпионами России в этом году. Это сборная юношей 1996 года рождения. И кроме того, что они выиграли чемпионат России, что случилось впервые в истории самарского баскетбола, они прошли в Евролигу и находятся сейчас на большом подъёме. Хочу пообщаться с ребятами, чтобы потом снять документальный короткометражный фильм. Кроме того, хочу посмотреть на «Красные крылья». Может быть, что-то получится снять на контрасте. Но пока конкретной идеи фильма нет. Хотя заявка уже прошла в силу нескольких причин. Мало снимается документального кино о детях и о спорте. К тому же оно будет позитивной направленности. Но как это снять, я пока не придумал. Потому что смотреть 26 минут на гоняющих мяч ребятишек невозможно. Конечно, и это в кино будет. Но что-то нужно придумывать ещё. А сдать фильм нужно будет уже к январю-февралю. Страшно, конечно. Я, честно говоря, и не думал, что заявка пройдёт…
— А свой первый фильм ты снял об отце?
— Да. Кстати говоря, была ещё одна причина того, что я рванул в Москву во ВГИК. За год до этого я просто хотел уехать в Москву. Нашёл себе работу копирайтером. Хотелось сменить обстановку, посмотреть на то, как работает Москва, попробовать какие-то новые вещи, которыми я ещё не занимался. Потому что к тому моменту я, работая на «Европе плюс», упёрся в потолок. Я стал ловить себя на мысли, что общаюсь со слушателями какими-то штампами и клише. К тому же я уже вёл кучу разных программ, и расти выше уже было некуда. И я поехал в Москву, нашёл работу и ненадолго вернулся в Самару, чтобы сделать разные документы. А в этот момент отец ещё был жив. И видя эти мои терзания, он посоветовал мне поступать во ВГИК. Я как-то не придал тогда этому особого значения.
А буквально через месяц он умер. И получилось, что эти его слова про ВГИК стали как завет.
С первого курса я начал думать, как мне запечатлеть отца. Прежде всего для себя, конечно. И в качестве своей благодарности ему. Поскольку у нас с отцом были непростые отношения. На втором курсе я приехал на каникулы в Самару. И вдруг случайно на лоджии стали разбирать завалы, и я нашёл ролик. Метров 100, наверное. Я посмотрел, а на плёнке совсем молодой отец. 60-е годы. И я помчался обратно во ВГИК. Там мне помогли монтажницы ролик подклеить, потому что он пролежал неизвестно сколько лет на лоджии. А для плёнки это смерть. Ролик был плохого качества, но там были запечатлены редкие моменты, когда отец в кадре. Потому что всю жизнь он стоял за камерой. Там были кадры, где он находился в экспедиции, работал где-то здесь на студии… И я сначала просто смонтировал ролик для семьи. А потом в какой-то момент я приехал с видеокамерой в Самару и стал расспрашивать маму о прошлом. Поскольку эта плёнка разбудила во мне большой интерес к молодости родителей и к их отношению к кино. Поскольку я в эту струю тоже попал. Но мы уже совершенно другое поколение, с иным отношением к кино и жизни вообще. И я спрашивал маму об их прошлом и снимал это на камеру. Видео у меня было как рабочий материал. А потом на четвёртом курсе я приехал и снял это всё на киноплёнку. Это было для меня принципиальное решение. Поскольку отец снимал именно на киноплёнку, мне хотелось протянуть эту нить дальше. И я сначала приехал с одной киногруппой, и мы сняли десятиминутку, которая стала моей курсовой. Но это получилось не совсем то, что мне хотелось бы. Невозможно было уместить всю задумку в десять минут времени. И сейчас я похвалюсь, не скрою, со мной произошёл тот редкий случай, когда во ВГИКе разрешили в дипломном проекте продолжить реализовывать то, что уже было сделано в виде курсовой. В итоге я сделал диплом, в который из курсовой вошёл буквально один кадр. Какие-то вещи я переделал, как мог, с учётом допущенных ранее ошибок. Не мне судить о том, что в итоге получилось. Тем не менее, фильм получил награды. Особенно приятно, что фильм в прошлом году получил в Самаре первое место в своей номинации на фестивале «Соль Земли». Причём я знал, что мне этого места не должны были дать, поскольку у меня мама к этому фестивалю имеет отношение. Но жюри было полностью московское, и они просто этого не знали.
— С киноисторией мы более-менее разобрались. Предлагаю теперь поговорить о музыке…
— О музыке мне больше даже нравится говорить, чем о кино…
— 15-20 лет назад на самарской рок-сцене было много интересных коллективов. Как сейчас видится музыкальная ситуация в городе в то время? Сколько здесь было групп хорошего российского уровня, и почему Самара не стала одним из важных музыкальных центров страны, как, скажем, Екатеринбург?
— Мне кажется, в Самаре тогда в плане творческих людей всё было очень здорово. Групп было, может быть, не очень много, но они были разные. Каждый пытался искать что-то своё. Я не думаю, что они чем-то уступали питерцам или москвичам. Но в Самаре, к сожалению, была и остаётся огромная проблема с менеджментом. В какой-то момент, когда группа уже готова выйти на какой-то новый уровень, выясняется, что толкового директора, который бы занимался финансовыми и организационными вопросами, не находится. Все самарские группы, которые чего-то добились, вышли на новый уровень только через Москву. Есть ещё такая особенность самарского менталитета, что если группа наша, значит, фиговая. Мы даже хотели сделать такой эксперимент. Написать на афише «Вода», а в скобочках «Петербург»… Почему-то у нас люди очень ведомы. Если написано название группы, а в скобочках какой-нибудь город, например Нижний Тагил, значит, надо пойти посмотреть, что это такое. У меня даже жена, когда мы с ней ещё не были знакомы, не попала на наш концерт, потому что остановило то, что группа «Вода» — самарская.
А групп интересных было порядком. Было несколько лагерей. Были металлисты, были группы экспериментального толка, например «Руки», «Седьмая ступень», и были группы, которые играли русский рок. Мне не нравится этот термин, но нас к нему приписали. Это были «Вода», «Шиза», «Ви-Висектор». И эти лагеря как-то кучковались, сами организовывали концерты. У меня сложилось впечатление, что самарские музыканты, которые играют сейчас, более обособлены в своих группах. Для примера могу сказать, что в «Воде» несколько лет играл, например, Банзай, который также играл ещё в «TNC Box». Сейчас тяжело представить, что в русскоязычной группе с раздолбайскими музыкантами играл парень, который заточен под тяжёлый фанк. Мы все слушали совершенно разную музыку и подкидывали её друг другу, открывая новые вещи, которые из-за юношеского максимализма были до этого закрыты. И это было очень интересно.
Мы проводили какие-то концерты. Никто с этого никаких денег, конечно, не имел. Точнее, иногда получали, но это были такие копейки, что их пропивали сразу же после концерта.
И когда мы стали гастролировать, то поняли, что в других местах организация концертов поставлена совершенно иначе. В Питере другой уровень вообще. Мы договорились там о выступлении, а после концерта администратор подошёл и дал какие-то очень приличные деньги. Хотя договорённости такой не было. К тому же отношение звукорежиссёров там было совсем другое. Даже если группа не нравится, звукорежиссёр всё равно старался сделать звук как можно лучше. У нас же с этим была большая проблема. За пультом сидел полупьяный человек и крутил ручки, как тракторист рычаги трактора. И это ещё одна причина того, почему самарские группы не могли выйти на новый уровень. У нас не было адекватной по деньгам и качеству звукозаписывающей индустрии. Тем не менее, тогда было очень весело. Я очень люблю 90-е годы, потому что тогда ещё было нормальным явлением, когда люди сидели и слушали музыку. Получали удовольствие от соло-гитариста или басиста, который там что-то выигрывал.
