Чертовщина

Приближается взятый взаймы праздник Хеллоуин, начинающий череду всяких странных праздников, сюда входит день согласия и перемирия, матери, конституции, всех влюбленных и так далее. Всех влюбленных – это я перепутала! Просто влюбленных, и всех святых, вот так. А веселый Хеллоуин все-таки недостаточно широко отмечается в нашей стране, и это обидно. Обидно и не совсем понятно, потому что это так органично – раз в году добропорядочным гражданам переодеваться во всякую нечисть и утраивать шабаш, если уж остальные триста шестьдесят четыре дня все происходит наоборот.

Чертовщиной полнится день рядового жителя российского города, вот, к примеру, женщина Дарья, семьдесят пятого года рождения. Ехала она как-то общественным транспортом из пункта А, и встретилась ей буквально в том же пассажирском салоне старинная приятельница Мальвина Владимировна, массовик-затейник по профессии.

— Привет, Дашк! — сказала она радостно, указывая женщине Дарье на место около себя, — а у меня автомобильчик сломался. Приходится вот… На этом говновозе тащиться…

— Бедная, — пожалела Дарья приятельницу, — как ты, должно быть, страдаешь.

— И не говори, — согласилась она и подвигала вверх-вниз носом, — ужасно.

Потом они помолчали малое время, Мальвина Владимировна открыла рот в нескольких слоях лиловой помады, и спросила неожиданное:

— Как твоего мужа-то зовут?

Женщина Дарья призадумалась. Ее муж был представлен Мальвине Владимировне много раньше. Мальвина Владимировна и муж Дарьи – друзья детства. Они познакомились в пятом классе средней школы. Женщина Дарья осмотрела внимательно оживленное, округлое лицо собеседницы, красивой формы темные глаза, вроде бы без явных признаков безумия.

— В общем, так же, как и раньше, — ответила Дарья осторожно. Мало ли какой опыт у Мальвины Владимировны. «И носило меня, как осенний листок. Я менял города, я менял имена».

— Ха-ха, — звонко рассмеялась Мальвина Владимировна, — ха-ха, а я, как будто бы, знаю, как его звали раньше!

— Александр, — напомнила Дарья ровно. Ну, забыл человек имя друга детства. Бывает.

— Что, тоже Александр? — удивилась приятельница, приподняв густые брови, — ну ты даешь… Это ж надо! Чтобы сразу оба. А главное-то! Дашк! Что ты тут делаешь вообще?!

— Где?

— В Самаре, где!

— Н-н-ну, даже не знаю… Странный какой-то вопрос.

— Чего ж странного-то! Поди, от Канады-то далеко!

— Да уж не близко.

— Вот я и говорю.

— Что?

— Чего тебе в Канаде-то не сидится? – Мальвина Владимировна даже раскраснелась от такой подругиной тупости, — я бы в Канаде-то!.. Ухх!

Женщина Дарья, или уже не совсем она, немного отодвинула джинсовое колено от ее жаркого красно-юбочного бедра. Абсурдность беседы перестала ее занимать. К тому же, женщина Дарья нисколько не сомневалась, что Мальвина Владимировна бы в Канаде-то ухх. Страна, густо населенная лесорубами, хоккеистами-легионерами и французами-беженцами — просто райское место для Мальвины Владимировны. Тем более, там должно быть много кленов — судя по государственному флагу. Из кленовых листьев великолепные получаются венки; красиво вывязанные, они будут уместны на любом массово-затейном мероприятии. От свадьбы до праздника Нептуна, в конце концов.

Или вот еще история.

Как-то сын из-за ремонта в гимназии ходил три четверти учебного года в постороннюю школу, она располагалась на Хлебной площади – исторический центр города, любимое место отдыха, дома в половину деревянных этажей, ограниченно функционирующие странные фабрики, маленькие руины еще чего-то каменного, конечная остановка трамваев, они там делают такой круг и стоят, отдыхают, вместе с гладкими румяными девками в оранжевом – водительницами.

Ежедневно я встречала там чудного маргинала, не скажу – бомжа. Это был рослый мужчина неизвестных лет: роскошная грива темных волос, они смотрелись впечатляюще даже немытые, очки в классической роговой оправе, одна из дужек крепилась сложной системой проволок и тесьмы — бантики, узелки, возможно, двойные морские.

Мужчина неизменно носил свободные брюки из шерстяной фланели, ярких расцветок мужские рубашки, обязательный ремень, пусть даже пояс от чьего-то голубенького халата, почти хорошее пальто, изначально серое, но из-за встреч с живой и неживой природой уже, скорее, черное. С отливом. Шляпа с высокой тульей и когда-то франтоватой атласной лентой. Остроносые ботинки, иногда разные, но всегда чистые. Мужчина располагался на каменном парапете, отделяющем тихий тротуар от трассы с фурами, полными муки, дальнобойщиков и местных упитанных путан. Перед ним пестрела тонкими страницами рекламная газета, на нее выставлялась бутылка шампанского и два, непременно два, пластиковых стакана, видавших виды. Когда я проходила мимо, помахивая холщовой сумкой и пританцовывая от внутреннего веселья, он низким, хорошо поставленным голосом, бархатно произносил:

— Барышня! Позвольте предложить вам бокал шам-пан-ско-го!

Чаще всего я не отвечала, но если вежливо говорила: «Спасибо, нет», — он немедленно отзывался, р-р-рокотал из-под фетра:

— Отчего же нет, пр-р-раво?!

Иногда он пел. При этом очки аккуратно снимались и зажимались в кулаке. Чудесная, безумная картина: красный выщербленный кирпич, буржуазный отблеск фольги на бутылке, опрокинутый пустой стакан, опять эти голуби сизыми стаями и — неутомимый исследователь улиц, отведя руку в классическом оперном жесте, густым басом прекрасно: «Отцвели уж давно хризантемы в саду, но любовь все живет в моем сердце больном!..»

Если ему по ошибке давали деньги, рубли со Св. Георгием, покровителем Москвы, или железные новенькие десятки, он прекращал пение, выпрямлялся и произносил без пафоса:

— Вы ошиблись. Заберите, прошу вас.

Это уже не относится к теме чертовщины, конечно. Это – ко дню всех святых.