Роман Хахалин, хороший журналист

После обеда из редакции все ушли, и я сидела одна. Дверь отворилась не сразу, а перебежками, и человек просочился в помещение как бы частями. Это был всклокоченный мужчина в жилетке с меховым подбоем, и я мгновенно поняла, что он – очень странный мужчина. Это я не в упрек; я сама – очень странная женщина, и своих вижу сразу.

— Здравствуйте, — сказал мужчина, распахивая жилетку и энергично проветривая тело, — тут вот такая проблема. Мы с Романом Хахалиным встречались по моему вопросу, да только он умер, Роман.

— Знаю, — сказала я.

— Весь город знает, — махнул рукой мужчина, — сам на вынос ходил. Хорошо вам, журналистам, всюду поклонники! Цветов два ведра. Полдвора набежало. А мне помри, так хрен кого сыщешь.

Мужчина глубоко замолчал. Я видела, что ему трудно подобрать следующую фразу и решила помочь.

— Наверное, вы хотели бы мне рассказать о вашей проблеме? – сказала я нейтрально.

— Вам рассказать? – мужчина буквально отпрыгнул от моего стола. – Простите, но с женщиной на такие темы я разговаривать не готов.

И он даже отвернулся, продолжая вентилировать себя жилеткой. До меня доносились разные запахи.

— Я на работе, — сказала я, — где совершенно не женщина. Просто человек.

— Поди знай, — сказал мужчина, все еще стоя спиной. – А ежели вы человек, как пытаетесь меня убедить, то дайте мне корреспондента мужчину, такой мой последний сказ.

Я выудила из телефона номер такого корреспондента, и выдала очень странному мужчине, и он напоследок сказал мне, уже просочившись вместе с жилеткой в коридор, и оставив только голову, сказал мне:

— Вы Романа-то не забывайте. Уж так он со мной носился.

Пообещала, что не забуду. Очень странный мужчина ушел, а я сидела и думала, что все люди, о которых Роман писал – это очень странные люди. Люди с серьезными проблемами, ужаленные временем, прибитые рублем, ущемленные в правах, подозреваемые по делу, беженцы зимой в резиновых шлепках, безработные босые беременные, мигранты на пороге выдворения.

Вот что писал Роман о Гайратжоне Камалове, молодом человеке, обвиненном в изнасиловании: «Обвинение основывалось на заявлении потерпевшей несовершеннолетней девушки. Ситуация, конечно, усугублялась тем, что Гайратжон ― мигрант из Узбекистана. Предубеждение общественного мнения к таким людям, тщательно формируемое в последние годы всеми силами прогосударственных СМИ, сразу заставляло усомниться в его невиновности…

Полгода ни в чем не виновный человек находился в ужасных условиях следственного изолятора. Благодаря первой публикации «Парка Гагарина» на эту тему, на вопиющий инцидент с Камаловым обратили внимание многие общественные и политические деятели…

20 декабря судье все же пришлось вынести постановление о прекращении уголовного дела в отношении Гайратжона Камалова «в связи с отсутствием события преступления». В постановлении о прекращении уголовного дела говорится также: «Признать… за Камаловым право на реабилитацию и разъяснить ему порядок возмещения вреда, связанного с уголовным преследованием».

Гайратжон Камалов сегодня спокойно живет в Узбекистане, работает, кормит семью.

Бывший руководитель следственного управления СКР по Самарской области Виталий Горсткин бесславно покинул свой пост в июне 2013 года.

Задействованные в деле Камалова следователи и судьи, насколько известно «Парку Гагарина», никакого наказания не понесли».

Я помню, как  интервью с руководителем Самарской общественной организации инвалидов-колясочников «Ассоциация Десница» Евгением Печерских прервал телефонный звонок. Печерских отвлекся и минут пять беседовал с кем-то, увещевал, уговаривал, велел держаться и не раскисать. Роман немедленно испросил телефон невидимого собеседника и осведомился и его проблемах. В результате получилась статья «Инвалидное государство»: «Каждое утро инвалида первой группы Валерия Капустина, у которого двигаются только руки, начинается с утренней зарядки и умывания прямо в постели. Иногда жене с помощью соседей удается спустить Валерия с дивана и устроить ему импровизированную ванну. Затем он завтракает, раньше он это делал полулежа, но недавно научился садиться. После завтрака жена приносит Валерию ноутбук, и он погружается в свои ежедневные занятия — звонит, пишет электронные письма, ищет информацию в интернете. Любое движение дается Валерию с огромным трудом, а ведь ему, как инвалиду первой группы, предписаны десять механических средств — коляска для прогулок, коляска для передвижения по дому, ходунки, механический подъемник, вертикализатор и тому подобное. Из всех этих средств реабилитации он получил лишь четыре».

Была странная женщина из Чапаевска. Она сначала сказала, что слепая. Потом сказала, что глухая. Потом сказала, что ее племянник выселяет из дома. И Роман садился на маршрутку и ехал в Чапаевск, разбираться, кто слепой, кто глухой, а кого выгоняют из дому. И писал, и звонил, и привлекал внимание общественности, и общественность привлекалась.

Была странная женщина из Тольятти, которой годами отказывали в российском гражданстве. Очень странная женщина, она звонила Роману по ночам и плакала, что на нее покушается зять, и Роман внимательно слушал, и потом садился на маршрутку и ехал в Тольятти, «чтобы, по крайней мере успокоить», даже снабжал какими-то деньгами, чтобы уж не совсем грустно.

Был Михаил Кутейников; с ним Роман ходил неоднократно на все эти медико-социальные экспертизы: «Тем не менее в бюро МСЭ № 17, куда был направлен на освидетельствование Михаил, врачи отказали ему в признании даже третьей, самой лёгкой степени инвалидности. Несмотря на то, что прямо в отделении бюро МСЭ №17 вызванная скорая помощь диагностировала у нашего коллеги гипертонический криз», — писал потом.

Несколько лет назад на каком-то казенном мероприятии типа Дня прессы мы наткнулись на совершенно невероятную компанию, это был новокуйбышевский клуб молодых инвалидов «Опора», и Роман просто не мог отойти, просмотрел все запланированные выступления, разговорился с организаторами. Уже через неделю, много – две, он сидел на собрании клуба, общался с родителями, осторожно – с детьми, и понравился, разумеется, всем. Они подружились с руководительницей, и созванивались иногда просто так, поболтать. Встретив меня на выставке «Мы — есть», она сказала: «Почтили память Романа минутой молчания, и мы, и ребята».

Роман страшно гордился резонансом, вызванным его текстом о генерале полиции и блогерах, было много перепостов, много прочтений: «Да бог с ней, с этой грамматикой, стоит ли цепляться к «не с глаголами», это узкомыслие и провокационный снобизм. Но если ты официант, то будь лучшим официантом. Если ты придворный блогер, поешь хором песнь чиновнику, пой достойно, красиво, широким голосом. Тренируй связки, оттачивай технику. Подмахивать власти тоже можно изобретательно, с огоньком! Но тут — всего лишь лобовой напор, всего лишь примитивные смыслы, кондовые фразы, трогательная бездарность, и эта сбивающая с ног любовь к сильному, готовая в любой момент изменить свой вектор с Наш Губернатор до Сжечь ведьму».

Начало июня, больше двух месяцев он уже ничего не писал. Он начал снова этой статьей, он не сдался. Он продолжал, он отыскал мужество, как это давно повелел нам всем Черчилль.

Последней работой Романа стали материалы о Вере Закржевской – по поводу уничтожения исторического квартала близ площади Куйбышева, опубликованные 28 июля 2015 года. Когда Вере сказали, что Роман погиб, она заплакала – хотя кто он был ей? два раза виделись. Но я понимаю. Роман настолько умел дать понять собеседнику, что он весь – внимание, столько интереса было в его глазах, настоящего интереса, что встречи с ним получались всякий раз незабываемыми.

Сколько заголовков (отличных) он придумал к моим заметкам, сколько раз ругал, что я неглубоко вникаю в материал, а я отвечала, что тут хватает одного глубоко вникающего, слава Богу. Теперь не хватает. Теперь странные посетители редакции все достались мне, как же справиться, думаю. Недавно укорили, что не пишу такой-то материал: «А Рома бы взялся». Рома бы взялся.

В 2013 году жюри премии имени Сахарова «Журналистика как поступок» включило имя Романа Хахалина в число четырнадцати финалистов конкурса. Он был хороший журналист.

фото: Владимир Пермяков