Помню, мама в детстве всегда говорила мне: повезло тебе, дочка, родиться в июне, это самый волшебный месяц, самый цветущий, лови моменты! И я ловила. Прямо вот до сорок первого года и ловила. А родилась я в двадцать восьмом, в деревне Выхино, Московской области. Это сейчас Выхино – станция метро, а раньше нормальная деревня была, колхоз имени третьей пятилетки, тепличные хозяйства.
Сколько помню, с нами жила сестра моей мамы, моя тетка. Она была красавица, но ее красота обогнала текущее время. Тетка обладала высоким ростом, всегда отличалась худобой, и вместо щек у нее были провалы, там лежали тени. Сейчас бы сказали: модельная внешность. Я пошла в первый класс, а она – вышла замуж за москвича, имени-отчества не помню, но должность у него была высокая. Очень добрый и внимательный человек, кормил меня шоколадом, впервые попробовала. Подарил собаку. Жили они в Москве. Приезжали к нам на чёрной машине, вся улица собиралась посмотреть на такую редкостную диковинку. Зимние каникулы я проводила в Москве, у тётки с её дочкой, моей кузиной, а летом, наоборот, они приезжала к нам в Выхино. Наслаждались июнем, ловили моменты. Тетка учила нас, девчонок, сооружать прически из длинных волос, много смеялась. Мама моя говорила ей: наплачешься.
Так и произошло. Судьба тетки сложилась очень трагично. Летом тридцать седьмого года мы с кузиной ожидали приезда тетки. Но они не приехали. Наутро прибыл курьер и увёз маму в Москву. Оказалось, что ночью теткиного мужа, большого человека, арестовали, а тетка повесилась в спальне, на бельевой веревке. Моя кузина осталась жить с нами, мама все хлопотала, чтобы не преследовали, как дочку врага народа.
В июнь сорок первого года мы с кузиной отдыхали в пионерском лагере. Там была строгая дисциплина, строжайшая. Просыпались под звуки горна, быстро строились, называлось это утренней линейкой, старший пионервожатый рапортовал начальнику лагеря, что все целы, невредимы, происшествий нет. По свистку отправлялись в столовую, по свистку прекращали еду. Занимались физкультурой, ходили в походы, сдавали нормы ГТО, учились военному делу и меткой стрельбе. Однако утром 22 июня 1941 года нас не разбудил горн. Стояла странная тишина, детей построили и скупо сообщили о нападении Германии. Несмотря на свой вполне еще детский возраст, я сразу поняла, что пришла большая беда. С тех пор я боюсь этого месяца – июня, и всегда хочу, чтобы закончился поскорее.
Продуктов в магазинах стало мало, выдали карточки на хлеб. Начались налёты немецких самолётов. Они старались прорваться к Москве, но, видимо, не могли и бомбили нас. В соседний дом на нашей улице попала бомба, и эти страшные рыдания женщины, потерявшей ребенка! Соседка лежала, распластав руки, будто бы обнимая землю, которой ее сын теперь принадлежит.
Окна заклеивали бумагой, крест-накрест. Многие эвакуировались из города, а оставшихся, в том числе детей, отправили рыть окопы. Сначала при каждом налёте мы бросались в укрытия, а потом ничего, привыкли. Когда немцы на бреющем полёте забрасывали нас листовками, мы рвали их, а лётчикам показывали кулаки. И ругались! Научились тогда ругаться. В городе организовывались боевые дружины. Во время налётов дети наравне с взрослыми дежурили на крышах, где заранее устанавливались бочки с водой. Зимой бочки заполнялись песком. Мы с интересом наблюдали за круговертью самолётов в воздухе в лучах прожекторов и прыгали от радости, когда немецкий самолёт падал вниз, объятый пламенем.
В мирное время наши дома отапливались углём, зимой сорок первого отопления не было вообще никакого. С наступлением холодов мы начали страшно замерзать. Мама где-то достала маленькую железную печку «буржуйку», трубу вывели через форточку. Были проблемы с дровами, собирали валежник, сожгли все книги. В лесу было запрещено рубить деревья на дрова, это грозило тюрьмой. Но мы по ночам мы ходили в лес, рисковали. Продуктов почти не было, за хлебом по карточкам выстроились длинные очереди, а затем не стало и хлеба. Немцы были совсем близко. В конце зимы сорок второго года мама умерла от голода, мы с Линой, совсем слабые, лежали рядом с ней. Плакали тихо, не было сил даже на плач. Нас обнаружили через несколько дней. Очнулась я в Москве, в госпитале. Сестру поместили в соседнюю палату. До сих пор мы не знаем, где именно похоронили маму.
Кузину отправили с детским домом в эвакуацию в Куйбышев, я ехать не согласилась, попросила устроить на службу. Меня устроили на хлебозавод, разнорабочей. Разгружали товарные вагоны, которые откуда-то приходили с зерном. Двоих-троих человек подсаживали в вагон наверх, и мы лопатами сгребали вниз зерно, там стояли ребята с мешками, нагрузив по полмешка, несли до машины. Ели зерно, запивая водой. Работали по двенадцать часов, почти без перерыва, ночью засыпали прямо в вагонах.
Потом меня повысили, из грузчиков перевели на хлебозавод. Здесь уже можно было есть крошки хлеба, валявшиеся на полу, и было теплее. В проходной при выходе раздевали до трусов, обыскивали. Несмотря ни на что, мы были патриотами, себя не жалели. Ходили в страшном рванье: какие-то скатерти, пледы, мечтой были кирзовые сапоги, телогрейка, шапка-ушанка. Когда немцев отогнали от Москвы, нас стали посылать работать в колхозы, бывали и другие работы. Помню, одно из служебных заданий было связано с отгрузкой бревен в речном порту. Стояла поздняя осень, и мы возились в ледяной воде, я потом долго болела, а пальцы на левой руке даже хотели ампутировать, но спасли.
Помимо всего прочего, дежурили в госпиталях. Помню, кормили обожжённых танкистов, у которых не было рук, ног. Устраивали концерты, пели, читали стихи, плясали. Читали слепым письма, книги. Москва во время войны была безлюдной, тёмной, ходили военные патрули. После восьми часов вечера не разрешалось появляться на улице. До работы следовал трамвай, всегда переполненный. Предпочитала ходить пешком, когда не слишком холодно. Иногда дорога занимала три часа.
В День парада Победы я была рядом с Красной площадью вместе со всем народом. Мы пели, танцевали, обнимались, плакали от счастья. Видела, как бросали немецкие флаги к подножию Мавзолея Ленина, видела, как шли пленные немцы через Москву.
Через год я разыскала свою кузину. Она осталась в детском доме-интернате, в Куйбышеве. Чтобы быть поближе к ней, я тоже переехала в Куйбышев, поступила в педагогический институт. Окончила, работала в деревне, потом вышла замуж и служила уже в городе. Сестра выучилась на парикмахера, пользовалась хорошей репутацией, была отличным специалистом, всегда видела дополнительную красоту в женщинах-клиентках, ее очень ценили. Мы никогда не вспоминаем военные годы, принесшие нам столько боли и горя. А когда наступает июнь, я всегда грущу.
Лет пятнадцать назад сын возил меня в туристическую поездку, побывали и в Германии. У сына там много друзей. Хорошая страна, ничего не скажу. И люди там хорошие, я разговорилась с одним мужчиной, он у них там большой специалист по России, профессор. По-русски понимает, конечно. И вот он мне сообщает: «Вторая мировая война началась 1 сентября 1939 года». А я ему: «Так это вторая мировая началась. А мы-то сейчас о моей войне говорим! О моей!» И он не спорил больше.
Рассказала Ольга Васильевна Голубева.
Фото 1941 года
