Роман Хахалин, целый год

2 августа год назад никто еще не знал, что Рома умер; никто даже не знал, что он пропал, никто не бегал по подворотням, никто не отвлекал десантников от расплескавшейся синевы и не спрашивал въедливо насчет высокого худого мужчины в очках, светлые штаны, черная майка. Он мог быть слегка пьян, ну или не слегка, но такой доброжелательный, вы не? Десантники бы хмурили загорелые лбы, и сине-зеленый флаг ВДВ реял бы над честной работой мозга. Никто не звонил в приемные покои городских больниц (у меня имелся целый файл с актуальными номерами), никто не делал глубокого вдоха-выдоха над телефоном городского морга, это очень страшно, туда звонить, и не звонить – тоже страшно.

Ничего подобного, и всего-то час назад я ответила на Ромин телефонный звонок (нет, не приеду, нет, не приеду, если хочешь меня видеть, появляйся завтра в редакции, последний разговор, правда, страшно звучит? слово страшно я напишу минимум десять раз), спокойно легла спать, взбив подушку и почитав перед сном. Легла спать и уснула мгновенно, будто выключили свет. Мне свет обратно включили, а Роме нет, только я этого еще не знала. И он, наверное, тоже уже не знал.

Всего-то час назад он вышел от мамы, позвонил сыну, позвонил мне, позвонил своей однокласснице на предмет поговорить о перспективах переводческой работы.  Прекрасно знал французский, болтал на любые темы, я просила: Рома, скажи мне что-нибудь по-французски, и он повторял с разными декорациями, жэтем, жэтем; а когда вернулся из Франции, долго рассказывала, что главное отличие француза от россиянина в наличии за спиной у француза трех веков свободы: представляешь, там турникеты у метро, так половина молодежи просто перепрыгивают через, и никаких тебе жетонов!

Ромина одноклассница выйти на прогулку не смогла, Рома спустился на набережную, подружился немного с десантниками, десантники охотно поили его водкой и пивом, но этого всегда так не хватает количественно, а у Ромы было сто рублей. В каком-то соотношении с реальностью истратив сумму, он сел на лавочку и стал думать. Уверена. Книги при нем не нашли, значит, думал. А так он с книгой все время бродил. С фанфуриком в кармане и с Борисом Вианом подмышкой. Вы знали? Они писал диссертацию по Виану. Последняя книга, что он читал, был большой мифологический словарь. Он сейчас у меня. Вы умеете читать словарь? Рома вот даже в любом измененном сознании. Его можно было спросить просто так, на прогулке: а расскажи про Ленина и Инессу Арманд? И он рассказывал, с историческими экскурсами, с точными датами, приводил цитаты. Арманд недолюбливал. Ленина, допустим, тоже.

Так, скамейка, где думал, глотал отраву, потом (мне рассказали доктора) секунд  8-10 ему было сильно плохо, но все-таки анестезия, потом он умер, 10 секунд и всё, всё, это сердце, оно не сумело больше качать адкую смесь роскошной крови и адской шняги. Умер и мягко скатился на асфальт, еще теплый, еще даже горячий по летнему сезону.

Наутро в редакцию он не пришел, я удивилась, но без фанатизма. Это же Рома, он в 80 процентах случаев последнее время не приходил в назначенный срок в назначенное место, а уж на работу-то. Телефон его был вне зоны, но это тоже стало нормой. Я катала какую-то сезонную выборную шнягу, растворяла кофе, болтала с соседями по офису, а он уже умер, лежал на столе в городском морге, и внутри его живота были резиновые пальцы специалиста.

Рому нашла, без телефона и документов, добрая женщина, степенно бредущая от салюта десантников до метро по Осипенко, это она вызвала скорую помощь, это она наблюдала виновато приподнятые брови медицинских работников, это она дождалась полицию и наблюдала за (не знаю, черный пакет? без пакета?) собственно ромкиной отправкой в предпоследний путь. Позвонила через два дня, увидев самодельные плакатики на столбах, хорошо, что я уже узнала, или нет плохо.

Так что 3 августа тоже никто не чухнулся. Я купила в редакционном дворе хороший кус деревенской свинины, и прикидывала, что из него можно приготовить. Нарезать на медальоны, думала я, а где ребра, там  потушить с картофелем и травами, дети любят. Или запечь по типу буженины. Такие были идеи. Не открыла файл с актуальными номерами.

Открыла наутро. 4 августа. Сначала обошла всю набережную, вдоль и поперек. Девушка, а тут не было драк 2 августа? Мужчина, а вы не видели тут такого? Да вы что, был же день десантника, тут ментов было больше, чем деревьев. Залезла в какие-то кусты после Ладьи вдаль и вглубь. Боялась обнаружить его мокасин. Не обнаружила. Вернулась.  Сделала звонки. Нигде ничего. Я называла и фамилию-имя, и просто приметы, как если без документов. Делайте так всегда. Документы всегда могут выкрасть. Перед традиционным соединением с моргом традиционно вдохнула-выдохнула. Нет. А безымянные? Повторила про рост-худобу. Возраст. Мы не обработали пока информацию, подождите, — устало сказала диспетчер и я слышала, как она обратилась к коллеге: Сонь, ну скажи ты этой ушлепице малолетней, что меня тошнит от запаха её сраного роллтона. Через минуту вернулась. Звоните позже, — сказала так же устало, — или знаете что? лучше звоните завтра.

Завтра я не стала звонить в морг. Уже гуляло по сети объявление, страшное, пропал человек, Ромины фотографии, фас и профиль. Мой испуганный текст. Я смотрела всю ночь в монитор. Я глотала вино из горла, мне казалось, это поможет.

Листовки печатали добровольцы (спасибо! спасибо!) и клеили, где могли. Уже и я сама клеила с девочками (Таня и Зухра, спасибо!), всё это делалось (ножницы и скотч), как можно понять, для только одного: чтобы из-за соседнего дерево вышел Рома и сказал: привет! ну как ты? И Лизе Аллерт писалось с этой же целью. Чтобы потом отчитаться: найден живым (смс «найден мертвым» я отправила по пути в морг, люди же работают, надо внести ясность).

Не вышел, значит, из-за дерева. Не спросил, как я. Он очень всегда интересовался, как я. Даже когда не мог уже обо мне заботиться, заботился все равно, и читал стихи, забывая слова разговорной речи, он читал стихи, милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка; этот ливень переждать с тобой, гетера, я согласен; мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене, безумная, как страсть, спокойная, как сон.

Помню, сидели как-то на лавке, в сквере Высоцкого. Рядом присуседились два дворника, по виду – узбеки. Начали свой неспешный разговор не по-русски и на дворницкие темы (наверное). Рома не выдержал, изогнулся через меня, и сказал в духе: иншалла? Узбеки медлили. Рома не сдавался. Альхамдулилла! – радостно продолжил он и добил последним знакомым себе словом: машаллах! Узбеки сделались его навсегда. Он читал им Бродского: за ними поют пустыни,      вспыхивают зарницы,  звезды горят над ними, и хрипло кричат им птицы, что мир останется прежним,  да, останется прежним, ослепительно снежным, и сомнительно нежным,  мир останется лживым, мир останется вечным,  может быть, постижимым, но все-таки бесконечным.

Мир остался прежним, изменилась я.

Потому что Рома 5 августа 2015 года не вышел из-за дерева. Он умер три дня назад. Только этого пока никто не знал. Еще час никто не знал. Еще два. А через три – узнали, эти посмертные снимки из прозекторской, где неузнаваемое лицо, запавший рот и мой подарок, кольцо с черным агатом на пальце правой руки. Он специально натянул на правую, чтобы потуже, чтобы не сняли в случае чего. Вот и не сняли.

Этот день был самым страшным, с бордюром возле морга, куда в морг нужно было заходить не сразу, а когда приедет следственная бригада (или нет? полиция); и этот вечер был самым страшным, когда пришли мои девочки и говорили, говорили; и следующий день был самым страшным, с поездкой на кладбище и выбором места (какая разница); и следующий день был самым страшным, когда мне предстояло живого человека увидеть мертвым, чтобы потом не видеть никогда.

Это неправда, что испытания делают нас сильнее, раз не убивают. Или нет: не спорю, я стала сильнее, но я стала хуже. Потери не делают нас лучше. Я стала хуже без честного, открытого, доброго, доброго, бескомпромиссного Ромки, без его веры в лучшее, без его улыбки и специальной расслабленно походочки. А что, походка – это важно. Это опять совершенно личный текст, хоть про Романа можно и нужно говорить как про честного журналиста, профессионала, но я вспоминаю его французскую, совершенно не понятную мне речь, все эти жетэм, и другие слова, русские, хорошие слова. Вы тоже слышали от него много хороших слов. Давайте вспомним их сегодня. Как он умел из полноты лексикона отыскать нужное. Как умел из плывущей лужи собрать человека, проговорив: «Тебе сейчас плохо, а вперед ты заглядывать не умеешь, и всё, что ты сейчас видишь – это одно большое плохо, и вроде бы всегда было так и никогда не было по –другому. Но завтра, или послезавтра, или даже через неделю, или даже через месяц, тебе покажется кусок хорошего». И это самая большая правда, которая вообще есть.

1 thought on “Роман Хахалин, целый год”

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.