Мама, мы все сошли с ума

«Простите,  а где тут четырнадцатое отделение?  – меня за хлястик куртки крепко хватает женщина с настоящим тючком на четыре узла в руке, — наркологическое которое. А то я двадцатое психиатрическое нашла, шестое нашла, а четырнадцатое не найду».

«Не знаю, — правдиво отвечаю я, — сама ищу реабилитационное. Не встречали?»

Женщина перекладывает тючок из руки в руку и вздыхает. Реабилитационное отделение её сыну не светит, говорит она, и не будет светить еще очень долго. И вообще непонятно, что с ним делать, от чего, где и как лечить, если в туберкулезном диспансере у него началась белая горячка.

«Делирий», — грамотно говорит женщина и немного потрясает тючком. В тючке что-то угловатое и громоздкое, и мне даже кажется, что это – старинная модель телефона, с диском и витым шнуром, но зачем бы такую нести в четырнадцатое отделение парню, угодившему в переплёт.

Обширная территория психоневрологического самарского диспансера походит на парк: клены, видавшие виды дубы, дикая яблоня сплошь в темно-красных плодах, рябины сплелись, газоны разной степени подстриженности. «125 лет на страже стоим на страже психического здоровья жителей города», — скажет через полчаса главврач учреждения, Михаил Соломонович Шейфер. Еще он скажет, что если каких-то десять лет назад психические расстройства разного плана наблюдались у каждого седьмого россиянина, теперь – у каждого четвертого и пожелает присутствующим этих расстройств избежать, ну а если что не так – на то есть Михаил Соломонович Шейфер и его больница.

Стоит в сопровождении небольшой свиты местных докторов и представителей министерства здравоохранения, которые представители тоже произносят небольшую речь о важности привлечения внимания общества к проблемам социализации пациентов диспансера. Реабилитационное отделение внимание общества к себе привлекает раз в год, а социализацией и адаптацией своих подопечных занимается пять дней из семи в неделю.

Кабинет швейного мастерства. У окна – большой профессиональный стол для кроя. Цветные мелки разбросаны — делать отметки на ткани. Массивная линейка. Миллиметровая бумага, она же — миллиметровка. На окне — тряпичная самодельная кукла с нежно раскрашенным лицом. На столиках вдоль длинной стены кабинета – электрические швейные машинки, японские, хорошие. Женщины склонили головы и что-то сострачивают.

«Девочки ко мне приходят, чаще всего совсем не умея шить, — говорит руководительница швейного проекта, — поэтому мы начинаем с азов –  вот это такая строчка, это — такая, заправляем нитку в машину, осваиваем технику безопасности… А потом смотрите, какие из них получаются замечательные мастерицы! Вот Иринка у нас, например. У Иринки нет одной ножки, так она одной рукой на педаль давит, а другой все успевает расправить и сострочить…»

Иринка еще ниже опускает голову, повязанную полосатой косынкой. Такие же косынки на всех остальных женщинах. На ногах – преимущественно китайские резиновые тапки и обязательно носки. Осень уже, листопад, холодает.

«У нас ребята научаются многим нужным вещам, — продолжает руководительница,- шить, вязать… Чаще девочки, конечно, но был один мужчина, сейчас он переехал в интернат».

В кулинарном классе у плиты толпятся четыре женщины – фартуки, косынки, пылают щеки и пекутся блины. «Это мои самые любимые уроки, — говорит кудрявая женщина, мечтательно улыбаясь, — так приятно снова готовить. Дома-то, считай, год к плите не подходила».

Задумывается. Переворачивает блин, ловко орудуя сковородкой. «А то и два», — заканчивает через паузу. К блинам прилагается варенье. Гости смущенно отводят глаза. Кажется, что съесть блин – это обокрасть женщин и сирот.

Дверь в комнату «творческой самореализации» закрыта, через стекло видны общие очертания людей, неподвижно и плотно сидящих на стульях. В комнате «танцевальной терапии» кружит под общим газовым шарфом пара, девушка босиком, короткие темные волосы с усилием сведены в конский хвост.

«Как там эта ваша, Николаева, что ли, — спрашивает коллегу доктор, молниеносным движением подкрашивая губы помадой оттенка нюд, — вставать-то начала?»

«Да куда там, — машет рукой коллега, — в палату еду таскают. Ну и всё остальное через пень колоду. Надо в интернат переводить, конечно. Сын её приходил. Не хочет интернат. Говорит: это могила для психохроников. Не за мать, за пенсию переживает. Пенсия-то у неё нормальная. Первая группа всё же. Он к ней за два года первый раз пришел».

Доктор прячет помаду в карман белейшего халата. «Светлана Ивановна сейчас рассказала, в ночь старуха снова сбежала» — «Которую с поезда сняли?» — «Ну да. Опять искать будем. Я в карту заглянула – она 1935 года рождения! А бодрая, дай бог каждому, даром что загруженная» — «Ты рецепт-то мой опробовала, финский суп с грибами?» — «Руки не дошли. Еще эта кузина притащилась, со своим выводком… Я по-простому, курицу в рукав и в духовку, пусть лопают…»

Одна студентка взволнованно говорит другой: «Так что идею устроить в двадцатке хеллоуин все очень даже одобрили! Надо костюмы продумать, чтобы поменьше таскать всего. Может, ранеными они будут? Раненые конфедераты, например. В одеялах. Кровь там красочкой изобразим».

Прислушиваясь к беседе об организации хеллоуина в отдельно взятых палатах психоневрологического диспансера, спускаемся по крутой лестнице, мимо сводчатого высокого окна, выходим в парк, снова листья, снова подгнивающий дикие яблоки под ногами, впереди главный врач, ведёт в административный корпус, где будет дан спектакль. Арт-терапия, четыре года назад заниматься с пациентами предложили Заслуженному артисту России Олегу Белову, которого после инсульта из театра драмы вынуждены были уволить. Со своей женой Галиной он взялся за дело. Первой зрителей встречает Галина. Она в концертном платье, волосы затейливо уложены. Торжественный, праздничный вид, потому  что — генеральная репетиция, зрители, и так и должно быть в театре, юбка в пол и колье на шее.

Галина Белова рассказывает, что в роли помрежа она занимается всем: подбирает костюмы, реквизит, декорации, ставит свет. За четыре года поставили пять спектаклей. Первый назыввался «Вечер русской поэзии», первая часть – по Пушкину, вторая – по Михалкову. Со спектаклем выезжали в Москву. Вторым стал «Медведь», по Чехову. Третьим – «Новые приключения солдата Ивана Чонкина», потом – «Иван Теркин». Сейчас ставят «Женитьбу», а генеральная репетиция будет — «Медведя».

Олега Белов, синий бархатный пиджак, орденский знак на груди, рассказывает, в чем особенность театра «Счастливый случай» и почему он так называется. «Одна девушка, — говорит он, — сказала мне, что раньше не могла и представить, что будет со мной не то что разговаривать, но и работать как актриса. Это какой-то счастливый случай, говорил она».

Рассказывает, что задачи сделать из пациентов артистов никакой нет, а есть желание помочь справиться с адаптацией после болезни и, может быть, узнать, получить себе новую и интересную жизнь. Театр – это новая и интересная жизнь. Только если в обычном театре, — говорит Белов, — когда артист увольняется, допустим, это всегда неприятности, проблемы с вводом нового человека, все недовольны, тягостная атмосфера, кривые лица. А у нас – наоборот. Если человек выписывается и выходит из труппы, это каждый раз – счастье и большая радость. Поэтому наши спектакли – живые организмы, не застывают статично, меняются репетиция от репетиции, показ от показа.

Вот пьеса «Медведь», — говорит Белов, — там же три всего персонажа, Попова, Смирнов и Лука. А мы своей волей придумали и ввели еще и крестьян дома Поповых, и они прекрасно задействованы во всем спектакле.

Артисты-крестьяне как раз прохаживаются перед задернутым занавесом – две женщины, двое мужчин, корреспонденты местных каналов хотят взять у артистов интервью, одна из женщин выходит в коридор и вскоре слышно, как она поет: а пчелочка златая, а что же ты жужжишь!

И хоть для нас главное – не результат, не конечный продукт, а процесс, — говорит Белов, — нам очень нужны зрители. Театр не может быть без зрителей. Спасибо, — говорит Белов, — что пришли.

И мы смотрим спектакль. Смотрим, предупрежденные, что артистов вблизи фотографировать нельзя, и фотографии выкладывать в соцсети тоже не надо, потому что это ведь не обыкновенные артисты и не обыкновенный спектакль. Смотрим со всей внимательностью и обещаем себе, что будем отыскивать объявления о премьере «Женитьбы» и непременно пойдем, потому что театр не может без зрителей. И, может быть, и вправду пойдем, и это будет самое правильное.

PS Уже на выходе, у главных ворот, где паркуется карета «скорой помощи» и подъезжает еще одна, снова встречаю утреннюю женщину, искательницу четырнадцатого отделения, в руках неизменный тючок – бедный, на четыре узла. «Ничего нового, — говорит она, будто бы мы и не прерывали разговора, — наорал на меня. Смерти, говорит, моей хочешь. Не лечишь меня. Накачали уже всего. Взгляд стеклянный. Еле голову поднимает. Выйду, говорит, вы у меня попляшете. Всё, как обычно». Машет прощально пальцами и бредет к трамвайной остановке.

_mg_5114

_mg_5158

_mg_5126

_mg_5278

_mg_5347

фото: Анар Мовсумов

1 thought on “Мама, мы все сошли с ума”

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.