Как я записывала «ветеранские» истории

Пять лет назад я начала такой проект, о ветеранах войны. Первоначально он назывался «К 65-тилетию Победы», а сейчас уже должен бы называться «К 70-летию Победы», но сейчас ничего от проекта не осталось, и я расскажу, почему. Чуть позже. Сначала расскажу, как все начиналось и шло.

Вот как все происходило: в самарской редакции мне передавали письма читателей, героев войны или родственников героев. Они писали пару слов, оставляли номер своего мобильного телефона, адрес электронной почты, или номер айсикью.

Родственники героев войны – молодые люди, реже — мужчины, обычно – женщины, примерно мои ровесники. Плюс-минус пять лет. Внуки, внучатые племянники, одна девушка рассказывала о своей учительнице, другая – о соседке по дому. Присылали отсканированные и отцифрованные старые фотографии, не всегда они фронтовые, ведь на фронте не особо ситуация располагала к изготовлению фотографических портретов. И тогда эти фотографии – сорок шестого, допустим, года. На них красивая женщина поправляет пышную юбку, у нее сложная прическа и тонкая талия. Или худощавый мужчина серьезно смотрит на фотографа, улыбаться на документах можно будет еще не скоро.

С родственниками ветеранов общаться легко. Задаешь вопросы, уточняешь даты. Расстаемся, как правило, ни разу не увидевшись в реале, премного довольные друг другом. Но иногда письма отправляли сами ветераны. Это особенные письма, они всегда написаны от руки на белой нелинованной бумаге. В конце значится номер телефона, чаще – стационарного. И тогда я звонила по этому телефону.

Сначала я думала, что ветеранам удобнее, если я сама приеду к ним. Я горячо сопротивлялась их попыткам куда-то отправиться самим, для интервью. Но потом один пожилой мужчина и бывший партизан мне прямо сказал: «Дочка, ну я и так целыми днями дома, разреши к тебе подъехать! Меня сын обещал отвезти!».

И я сказала: ну конечно, и стала ждать. Три дня подряд сын не имел возможности послужить шофером, на четвертый день вроде бы все получилось. Бывшему партизану исполнилось восемьдесят восемь лет. Сын его довез, но ошибочно высадил у другого дома. Эти дома часто путают, нумерация почти совпадает. И расположены неподалеку. Но все-таки – это другой дом. Партизан сориентировался на местности, обнаружил цель, и вот уже входил в квартиру. В руке держал матерчатую сумку и пустую бутылку минеральной воды. Лето уже начинало набирать градусы.

Я пыталась предложить чаю, просто воды, сока, отказался: «Нет-нет, нет-нет». Имел намерение снять ботинки, обратила внимание на маленький размер, совершенно мальчиковые ботинки, школьные, с округлым коричневым носом. Насилу уговорила пройти в обуви, разместились у компьютера, куда я хотела для скорости немедленно записывать – время поджимало, и текст уже ждали. Но ничего записать я не смогла, конечно. Слушала рассказ. Он был долгим. После всего бывший партизан встал, вынул из матерчатой сумки коробку конфет «Альпенгольд» и преподнес мне. Большая нарядная коробка, мне сделалось очень неудобно и даже стыдно. Я покраснела и стала мямлить, что ой, что не стоило, что я даже не знаю, что зачем же вы потратились и всякое такое. Партизан укоризненно смотрел на меня глазами самого нежного голубого цвета, молчал, потом сказал: «Ну что ты, дочка, у меня же все-таки Пенсия с Надбавками, а что там журналистки получают? Побалуй-ка себя конфеткой…».

Я написала – Пенсия с Надбавками так, как он произнес. С обеих больших букв.

Взяла конфеты, почти начала рыдать, но сумела сдержаться. Начала рыдать, проводив партизана до автомобиля его сына, классической модели Жигулей. Сын и сам оказался вполне пожилым человеком, он курил что-то без фильтра и одновременно протирал ветровое стекло специальной тряпицей.

Рассказала историю с коробкой конфет подруге, подруга вспомнила случай в санатории «Самарский», где ветераны могли по социальным путевкам отдыхать и получать сеансы массажа, лечебных ванн и чего-то еще, профилактического. И вот подруга там работала как раз в массажном кабинете. Как-то заходит к ней старик, на массаж. И подруга видит, что он – невероятно грязен. Она говорит: «Дедушка, это не я придумала, но такие правила, вот можете прочитать. На сеанс массажа нужно являться после душа, в чистой одежде. Вы, пожалуйста, сейчас искупайтесь и приходите, я вас жду». Старик ушел, вернулся через некоторое время, весь мокрый. Мокрый поношенный костюм, рубашка, нижнее белье – все. Носки, носовой платок. «Я, — говорит, — все сделал, медсестричка, как ты просила. Но вот только одежда у меня одна, поэтому – мокрая…» Подруга ревела и просила прощения. А старик ничего, не обиделся.

Один бывший пулеметчик попросил вернуть ему фотографию после выхода статьи. Я сказала – привезу. Взяла адрес. Оказалось, что пулеметчик живет буквально в двух шагах от места работы моего мужа. Муж был командирован – отдать фотографию. Приехал вечером – совершенно обескураженный. «Представляешь, — рассказал, — я подъезжаю, а твой старичок у подъезда сидит. Ждет. Что же он, целый день так?». Пошла звонить пулеметчику. «Зачем, — говорю, — вы на улице-то ждали, на жаре? Ведь квартира известна ваша была». «Так домофон сломался, — отвечает, — вторую неделю мастер не идет, я и подумал, выйду, подожду внизу. А то приедете и будете топтаться, время терять. Звонить-то я постеснялся лишний раз. Посидел, с восьми утра до пяти вечера. Зато воздухом подышал». Лето уже шпарило вовсю. Воздуха практически не наблюдалось в плотных слоях атмосферы.

Или вот одна военная разведчица, страшные вещи рассказывала о войне в Карелии. Огромные марш-броски на лыжах, на шестьдесят, восемьдесят, сто километров, отряд мог потерять до девяти десятых личного состава. «Ничего, — говорит, быстро приходило пополнение». Очень бодрая, подвижная женщина, мы беседовали на набережной. Начиналась осень, все эти листья, откуда-то запах костра, река блестела. Зачем-то я сказала: «Зимой тут много лыжников, ходят на ту сторону и вообще». «Никогда после войны я не вставала на лыжи, — вся сморщилась военная разведчица, — и детям в школе добывала какие-то справки, что нельзя им это, лыжи». Помолчала немного. Потом добавила: «Жалею очень, что ни разу не получилось в Карелию-то съездить. Сначала все работала, а теперь – возможности нет…» Мимо шумно прошагала стайка пожилых немецких туристов с разноцветными рюкзачками за спинами. Выделялась инвалидная коляска, ей ловко управляла старая дама в бейсболке и утепленной куртке. На ее шее висел дорогой фотоаппарат. Туристы возвращались на теплоход. Совершали круиз по Волге.

От бывшей фронтовой медицинской сестры приезжала дочка. Она из Отрадного приезжала. Рассказывала, что бывшая медицинская сестра тоже очень хотела пообщаться с «корреспондентом», но, к сожалению, болеет. «В Самаре-то мы бываем, — продолжала дочка, — конечно, бываем. В онкодиспансер приезжаем, на прием или обследования. На такси дорого получается, я не за рулем. В автобусе, в автобусе. Иногда бывает тяжеловато – к восьми часам утра в Самару, до восьми вечера в диспансере, один раз вообще припозднились — нас ночевать одна женщина пустила, очень хорошая, добрая. Денег даже не взяла!..». Я удивилась. По всему фронтовой медицинской сестре, как ветерану, участнику и орденоносице полагался внеочередной прием. «Да что вы, — махнула рукой дочка, — мы как-то попробовали, с удостоверением. Такого наслушались, маме плохо с сердцем стало. К тому же очереди-то там везде – найти карточку, записаться к врачу, и в сам кабинет, естественно». Естественно.

И вот сейчас, весной 2015-го, я достала записные книжки, перекидные календари и составила «ветеранский список». И всем позвонила. И никого не нашла в живых. Все умерли. Вот такие дела. А истории остались. Я их перечитываю.