Трудно быть пациентом

В приемном покое городской больницы может оказаться каждый. Для этого не нужно качественно проматывать жизнь, питаясь наркотиками и алкоголем, не нужно прыгать с крыши многоэтажки или испытывать на прочность прямую кишку, помещая туда предметы все большего и большего диаметра. Иногда достаточно неудачно перейти через дорогу, встать под стрелой или не понравиться пьяному хулигану. И тогда хулиган крушит ваше лицо, стрела роняет на голову кирпич, а мчащийся автомобиль размалывает внутренности в фарш, вместе с костями.

И вот вы вводите себя с окровавленным лицом, раздробленным черепом и внутренним фаршем на территорию больницы имени Пирогова, это старейшая в Самаре больнице, в следующем году ей исполнится 140 лет. Сто сорок лет назад наверняка тут все выглядело иначе, сестры носили крахмальные чепцы и строгие фартуки с крыльями, а врачи – халаты с застежкой сзади. В такой халат помогали облачаться. И, может быть, в просторных палатах клеили обои эпохи Регентства. Сейчас стены красят, а медицинский персонал бегает в униформенных пижамах – по-английски такая надежда называется scrubs.

Вход в приемный покой с торца первого главного корпуса, у в травмпункта отдельное крылечко, беленькое, как яичко, и повсюду новые двери из пластика – модернизация в здравоохранении, федеральные средства, и один из пяти компьютерных томографов области расположен где-то здесь. Дежурная в регистратуре травмпункта профессионально оценивает ваше состояние.

— На консультацию к нейрохирургу, — говорит она. – Сами не понимаете? Надо убедиться насчет сотрясения. Хоть вас и по голове ударили, конечно, но соображать все-таки надо.

Она совершенно не пытается шутить. Дежурная на самом деле сердится, что вот, не понимаете элементарных вещей о сотрясении мозга. На столе дежурной стоят два картонных стакана с кофе. Лежит книга. Детектив Дарьи Донцовой карманного издания.

Кабинет хирурга в приемном отделении (вход с торца первого корпуса) пуст. Кабинет гинеколога, расположенный напротив, окружен тревожными женщинами. Женщины занимают живую очередь, их много, очень много, доктор-гинеколог выскакивает из кабинета с пылающими щеками и кричит, пытаясь докричаться (до кого?):

— Я не могу консультировать по двадцать человек в час! Разгрузите меня!

На зов доктора-гинеколога не откликается никто, и только женщины в очереди подбирают ноги, прячут под стулья, стараясь занимать поменьше места. Доктор-гинеколог захлопывает за собой дверь, очередная женщина боязливо останавливается на пороге. Не решается просить о консультации.

— Вчера проснулась, — с удовлетворением делится девушка с желтыми волосами, — а по ногам кровь бежит рекою. Рекою!

Женщина в махровом халате слушает невнимательно и время от времени перебивает собеседницу рассказом о себе: как она нагнулась в бане, а тут возьми и выпади сморщенный синий мешочек. Матка. Бывает, выпадает. А вот у покойного супруга женщины в махровом халате всегда выходили геморройные узлы, виноградной гроздью. Женщина ностальгически жмурится. Хирурга нет. Нет полчаса, нет сорок минут. Медицинская работница в регистратуре спохватывается:

— Да батюшки мои, ведь и вправду, нет хирурга! Он же предупредил, что уйдет. У него юбилей у тещи, рассказывал, что поедут в Тольяттинское кафе отмечать. В какое-то там кафе, где можно курить. Теща, говорит, курит у него как лошадь.

— Пьет как лошадь, — раздраженно поправляет её другая медицинская работница. – Пьет как лошадь, дымит как паровоз. Неужели трудно запомнить.

Коллеги едят друг друга глазами, и становится ясно, что у них накоплены моральные претензии. Вы интересуетесь, нет ли альтернативы хирургу, организовавшему теще королевский подарок – вечеринку в кафе, где можно курить. Медицинские работницы обещают разузнать. И хирург приходит, через еще минут тридцать. За это время к нему скапливается небольшая толпа людей: кудрявый парень, согнутый пополам, девица с зеленым лицом, шумная семья из пяти человек, и бабушка на каталке, мрачно тошнящая в бумажный мешок. Бабушку немного повозили туда-сюда, а потом приткнули к кабинету хирурга, которого нет. На каталку обессиленно облокачивается женщина с рукой, замотанной слоями пищевой пленки. Из-под полиэтилена изредка капает кровь – не густо. По капле.

— Плохое утро, — ни к кому специально не обращаясь, говорит она. – Мясорубка палец маленько зажевала.

Молчит, потом продолжает:

— А это знак мне был! Знак мне был, что надо из пельменного в цех селедочной фасовки переходить. Хотя там, конечно, этими химикалиями надышишься. Кости-то надо растворять.

Появляется хирург, на ходу говорит вам:

— В рентгенкабинет.

Пытается прорваться к бабушке с каталкой, но путь заступает шумная семья из двух суетливых мамаш и двух красивых девушек с накладными ресницами, волосами и ногтями. Накладные ресницы и ногти украшены стразами. Накладные волосы не украшены ничем, но сами по себе нарядны и лежат на плечах, как воротник ценного меха. Суетливые мамаши шебаршат шепотом о своем. Возглавляет клан мужчина, похожий на итальянца.

— Послушай, брат, — простосердечно обращается к хирургу глава клана, сумрачный красавец с заметным синяком под глазом, — вшей мне «торпеду»!

— Что? – хирург даже останавливается.

— Ну, «торпеду», в плечо, чтобы не бухать.

— В какое, к черту, плечо? – хирург нервно дергает глазом.

— А можешь – не в плечо, — барственно разрешает почти итальянец, — можешь – куда хочешь.

— Вы издеваетесь, что ли? – спрашивает хирург, пытаясь проведать бабушку. Бабушка сдержанно стонет.

— Чего сразу – издеваетесь, — не обижается мужчина, — человек тормознуться захотел. Нельзя же так, в ноябре как загудел, так не останавливаюсь… Так, значит, отказываетесь, как есть?

Хирург в исступлении машет рукой. Клан уходят. Девушки подпрыгивают, стразы на ресницах сверкают в свете энергосберегающих ламп. Мамаши робко поддерживают мужчину с обеих сторон. Громко рассуждают, что надо «в Калинина, в Калинина!» Больница Калинина – это областное медучреждение, не чета Пироговке, где не вшивают «торпед».

Рентгеновский кабинет самый первый по ходу следования пациента по коридорам приемного покоя. Ближе его к входной двери только туалет.

— Туалет для больных тут, — бегущая мимо медсестра вталкивает в помещение уборной старика с седой косицей и вмятым внутрь лицом.

Через пару минут старик удивленно выходит обратно.

— Да не надо мне в туалет, — говорит спокойно, — мне бы голову полечить.

Смуглая говорливая женщина спрашивает рентгенлаборантку:

— А вы как работаете, круглосуточно?

— Круглосуточно, — мощно кивает лаборантка, — но до шести.

Бабушку с бумажным пакетом и на каталке везут на УЗИ. Хирург воровато пытается улизнуть обратно в отделение, в отделении хорошо – там ординаторская, электрочайник, коробка крекеров и можно растворить кофе, но тут появляется девушка с потерей сознания («Будто бы это все не со мной…»), укушенного овчаркой строительного рабочего («Я её, суку, из дробовика прикончу!») и юношу, попавшего под велосипед. Юноша молчалив. Подозревает у себя перелом многих ребер и закрытую черепно-мозговую травму. Хирург, в общем, против предварительного диагноза не возражает.

Репортаж из приемного отделения городской больницы хорош тем, что его можно закончить в любом месте, если надоело и болит раненая голова. А можно продолжать сколь угодно долго, и рассказать еще о том, как на руках принес муж-армянин беременную жену, и как метался прямо с ней на руках по кабинетам, и как внезапно и страшно расплакалась женщина из гинекологической очереди, и как повторяла она «ни одна собака!», все повторяла через слезы.