Когда мне было восемь лет, я очень боялась одного мужчину, который меня трогал руками. УК называет это «насильственные действия сексуального характера», но я этого не знала, хоть в принципе с уголовным кодексом выборочно познакомилась, благодаря песням Розенбаума (жизнь ты блатная, злая жизнь моя, словно сто вторая мокрая статья). Мне, значит, было восемь. Возраст мужчины неизвестен, потому что у детей туго с определением возраста. Может быть, тридцать два, а может быть, сорок пять. Он не носил седины, клюки, морщин и подтяжек на плечах, что причислило бы его к старикам. Он не рядился в джинсы, то есть к молодым людям тоже не принадлежал.
Не помню особенностей его лица, прорастала ли борода и усы, сидели ли на носу очки, и цвета волос не помню. Это к лучшему, иначе смогла ли бы я воспринимать бородачей адекватно их бородам?
В длинный день лета меня послали за хлебом. Мы жили на тихой улице. В восьмидесятых всех детей с тихих улиц прекрасно отправляли за хлебом, молоком, сметаной, квасом и другим. За газетами в киоск «Союзпечать». За «Белизной» в хозтовары. За капустой и свеклой в овощной, если затеян борщ. Мой одноклассник, страшно худой мальчик с чуть выкачанными от вечной тревоги глазами, был посылаем своей беспечной матерью за портвейном и водкой – рассказывала учительница такое родителям на собрании, делилась. Родители всплескивали руками и вызывались навестить ту мать на дому для суровой нотации, так как посещениями школы она не увлекалась, другое дело – портвейн.
Шла за хлебом. Рост метр пятнадцать, вес двадцать примерно кило. Розовое платье. Про платье можно было бы сказать «силуэта А», но про детские одежды так не говорят. Юбка оканчивалась двойной пышной оборкой, красиво. Несла семейную хозяйственную сумку, потому что целлофановые пакеты давали не везде. До булочной недалеко, пять минут детским энергичным шагом – мимо своего дома, мимо соседнего дома, обойти детскую площадку (остров Буян, почти настоящая крепость при островерхих башнях, зубчатых стенах и деревянной ладьей с оскаленной конской мордой).
У острова Буян он и стоял. Тот мужчина.
«Девочка, помоги мне, пожалуйста», — сказал добрым голосом. Какую-то донес историю про родную дочь, кровиночку, спрятанную от него женой. Полгода не видел дочери, ее тайно увезли и скрыли адрес. Заставили называть папой чужого дядю. Про такие сложные щи я имела представление, старшие девочки во дворе рассказали. Особенно в вопросах взаимоотношений мужчин и женщин поднаторела ученица ГПТУ Наташа, моя покровительница. В наташином ГПТУ все учащиеся курили и пили пиво, но Наташа – никогда. Она начнет пить пиво и колоть себе героин одновременно, года через три, а через четыре умрет от передоза, пусть такого слова еще не возникло в русском языке.
«Девочка, я тебя попрошу просто позвонить в дверь и попросить Светочку выйти гулять», — говорил тот мужчина, не в джинсах и не с клюкой. «Позвонишь и скажешь, Светочка, мол, выйдет? Я, скажешь, Светочкина одноклассница. А я ее и встречу», — говорил мужчина. Ему не пришлось меня уговаривать. Я была октябренок, командир «звездочки», а октябрята приходят на помощь.
Мы взошли в подъезд. Не отягченная домофоном дверь мягко стукнула, закрыв доступ солнца, ветра и спасительный путь на тихую улицу. Между вторым и третьим этажом мужчина остановился. Я тоже остановилась. Рядом сильно и пряно пах мусоропровод.
«Что же это ты делаешь? – внезапно строго сказал мужчина. – Ты собралась врать? Взрослому человеку? Ведь ты не одноклассница Светочки! Ты даже не знаешь Светочку!»
Мужчина выглядел по-настоящему расстроенным моим недостойным поведением и склонностью к вранью. Он хмурился и даже слегка закрылся рукой, будто бы находиться рядом с такой лживой девочкой ему было невыносимо. Потом нехотя вылез из-под руки и сказал: «Ты плохая девочка, и тебя надо наказать. Ты согласна, что ты – плохая девочка? Ты согласна, что ты – виновата?»
Я испуганно согласилась. Я и сейчас охотно признаю свою вину.
И тогда мужчина подошел ближе, задрал подол моего бледно-розового платья и несколько раз несильно ударил меня по заду. Сделавши это, он как бы страшно расстроился, буквально раскаялся, и принялся меня жалеть и гладить руками. Я стояла как столб.
Можно было бы драматично написать, что все ощущения обострились до предела. Теплый воздух, овевающий голые ноги, ремешки сандалий между пальцами ног, перила чужой лестницы и то, как на них было выцарапано «Оксана дура». Но ничего такого не происходило, лишь ужас плотным яйцом захлопнулся над моей головой, и все остальное осталось вне. А внутри был только страх.
Хлеб я купила. Нащупала специальным щупом городскую булку помягче, и половинку черного. Кажется, он назывался «орловский». Вернулась: мимо детской площадки, мимо соседнего дома, в руках хозяйственная сумка, тихой-тихой улицей. Только остров Буян обошла с другой стороны, и поступала так много лет подряд. Чуть ли не сейчас тоже так поступаю.
Мужчина встречал меня еще дважды. Разумеется, я никому не сказала. Кому и как можно рассказать о том, чему нет даже названия. Как признаться в позоре, имевшем место в твоей маленькой жизни. Я и сейчас вспоминаю руки мужчины и розовое платье юбкой вверх — со стыдом. С ощущением своей вины. Я виновата! Пошла сама, и платье надела сама, и сама хотела позвать гулять Светочку, и сама не вырвалась, не убежала. Если бы я не вступила в разговор!.. Если бы я пошла в альтернативный хлебный магазин!..
А ведь я выросла и точно знаю, что даже если девушка в компании много пьет, веселится, теряет ориентацию, а потом оказывается в неожиданном месте с неприятными людьми и эти люди ее насилуют, то девушка не виновата, вся ответственность лежит на насильниках. Но вспоминать — стыдно.
Не вспоминаю. Может быть, сейчас все запишу с большим количеством подробностей, включая сорт хлеба и «Оксану дуру», и гештальт закроется; правда, не уверена, что к месту использую это важное психотерапевтическое слово. Может быть, и вам захочется закруглить какой-нибудь гештальт, что бы это ни значило, или поговорить со своим первоклассником о том, например, что есть специальные места, которые мы показываем только врачу (я читала, существует ряд приемов вести такой тяжелый разговор). Или кто-нибудь облегченно подумает: так это происходило не только со мной. Или кто-нибудь с дрожью и омерзением отринет свои эротические фантазии и превратится из педофила в простого, физически здорового человека. Но это, конечно, я здорово преувеличиваю силу своего слога.
