Зима в квартирах, глава 21

Елена

Привет, это ты сейчас звонила? Не успела взять трубку, мы только что пришли. Вернулись из милиции. Прошу тебя, не спрашивай ничего! Я сама все расскажу, сейчас только переоденусь… да. Переоденусь и чаю выпью, что ли, или коньяку.

Ну вот, тут пригласила на день рождения коллега, юбилей, и я все думала: «Ну что же подарить, может быть, несколько бутылок вина и цветы?». Идти мы должны были вместе с Игорем, он сначала  возражал, но сверившись с календарем согласился, и то верно – дата не выпадала на четверг. Договорились встретиться непосредственно  у ресторана, и меня еще очень порадовало то, что рядом расположен магазин с широким выбором алкоголя.  Подарок, ну ты понимаешь, подарок! Весь день осторожно выпытывала у именинницы, что она предпочитает из спиртного, толком так ничего и не выяснила.  В общем, стою напротив полок, заставленных вином; вина разобраны по странам, рассматриваю этикетки. Чилийское сухое, его хвалят, ничего особенного, конечно, но бутылка нарядная. Модно вроде бы пить южно-африканское или калифорнийское? Массандровский херес прекрасен, но на любителя, не знаю, насколько коллега — любительница. Ничего о ней не знаю вообще, кроме отвратительной привычки оставлять на своем столе грязные чашки из-под чая, там сутками гниют эти мерзкие пакеты и вырастает плесень.

Двигаюсь вдоль полок, оказываюсь близ игристых вин, а что, если шампанское? Итальянское  есть неплохое или вот  Крымское, которое коллекционное и класса «премиум». На отдельной стойке – дорогие французские, Veuve Clicquot в подарочной упаковке, розовое Dom Perignon и какое-то еще с темно-красной этикеткой. Стою, размышляю, подсчитываю стоимость различных вариантов подарка, в общем – углубилась в процесс, и вдруг.

И вдруг меня кто-то трогает за плечо, рядом с розой из текстиля, что размещена на пальто для его пущего украшения, никогда не любила это пальто, и цвет неудачный – ну куда мне голубой! но Игорь, ты помнишь, сильно настаивал именно на этом варианте, чтобы с розами, с широкими рукавами и так далее.  Трогает за плечо, раздраженно поворачиваюсь, потому что какого черта, у меня в руках эти стеклянные бутылки, сейчас возьмут и рухнут, потом разбирайся с магазином. Смешно, да, что я так подумала, мне сейчас и самой смешно.

Что-то я начинаю путаться, итак: трогает за плечо, поворачиваюсь, в обеих руках по бутылке вина, как гранаты, в полуметре от меня стоит Игорь собственной персоной, и я собиралась сразу же вернуть бутылки по местам, но забыла, как я забываю все неглавное. Стоит Игорь в полуметре от меня, и выглядит просто ужасно, у него абсолютно белое лицо, и на этом белом лице малиновые от ярости глаза, и мне совершенно непонятна эта его ярость, и он открывеат рот, хочет что-то сказать, и не может. Стоит, втягивает в себя воздух, кашляет, и молчит, и тут появился – как назло! – этот их консультант.

«Здравствуйте, позвольте вам помочь в выборе. Вы ищете определенный напиток? Предполагаете отдохнуть  с бутылочкой вина вечером?», — или что-то такое он спрашивает, «отдохнуть с бутылочкой вина», именно эта фраза окончательно дестабилизирует Игоря, к нему возвращается голос и этим голосом он тихо и хрипло уточняет:

— Отдохнуть? Я правильно понял, ты меня спрашиваешь, хочу ли я отдохнуть?

Консультант еще улыбается любезно, еще даже успевает выговорить: «Да-да», еще указывает приветливым жестом на стройные ряды алкоголя, и я замечаю, какие у него некрасивые ногти – плоские и сплошь в коричневых пятнах от никотина, и тут Игорь берет неторопливо с полки красное вино и говорит, роняя это красное вино на пол:

— Предпочитаю активный отдых!

Первая бутылка не разбилась, просто упала и покатилась, сверкая зеленоватым дном. Тогда Игорь взял сразу две бутылки и громыхнул их одну о другую, в первой оказалось белое вино, во второй – красное, и они смешались, образовав неожиданный коктейль, и Игорь стал беспорядочно скидывать уже все бутылки, что мог достать рукой, дотянуться. Консультант как молчал, так и молчит, охранник подбежал сам, без команды, и зафиксировал Игорю локти за спиной одним движением. При этом Игорь сбил еще ногой пару бутылок, и все эти несколько минут он повторял:

— Активный отдых! Активный отдых! — приурочивая к каждой фразе очередной бросок или его попытку.

Вот что происходило перед моими глазами, дорогая, и мне на какое-то счастливое и малое время показалось, что это не со мной, не с Игорем, а с какой-то посторонней супружеской парой, бедные люди, у них проблемы и все такое. Но охранник удерживал все-таки Игоря, а менеджер испуганно тыкал в кнопки мобильного телефона, желая вызвать наряд милиции тоже по поводу Игоря, нужно было что-то делать, я сказала:

— Минуточку. Прекратите немедленно! Вы что, не видите, человек болен?! Принесите воды, скорее. Стакан воды!

Менеджер со своим телефоном ускакал за водой, а Игорь как-то выкрутился из захвата и встал, утирая лоб освобожденной ладонью, из ладони торчал небольшой осколок стекла и немного кровило, посмотрел на меня затравленными глазами – ты не представляешь, дорогая, что это был за взгляд! Посмотрел затравленно и сказал:

— Черт, Лена, что я наделал-то.

Стоял, в лужах красного и белого вина, причем красное не было похоже на кровь, пальцы у него были все в крови — густая и даже на вид соленая жидкость, а вино на полу – просто перебродивший виноградный сок.

Что потом? Да все страшное, как мне показалось, было позади, в милиции даже не стали оформлять протокола, потому что мы тут же договорились возместить ущерб, естественно, сумма была завышена неимоверно, но выхода другого не было. И очень повезло, прямо в отделении стоял банкомат, я сняла с карты деньги, рядом стоял менеджер и еще второй мужчина – директор или управляющий, у них даже с Игорем оказались общие знакомые, что вообще характерно для нашего города. Я пересчитала пятитысячные купюры и вручила этому директору практически с поклоном, они переглянулись с менеджером, было понятно: радуются неожиданному доходу в конце трудового дня.

Таким вот выдался наш активный отдых, дорогая, а что касается Игоря и его мотивации, то ничего объяснять он мне не стал, только сказал, что деньги вернет в начале месяца и что устал. Устал, устал.

Соня

Внезапно осознаю, что весна, надлежит иметь весеннее настроение и готовиться к чему-то сугубо весеннему: таянию снегов, пробуждению, фотосинтезу, изобильному росту и даже цветению. Но хочется спать, иногда кофе, и больше не хочется ничего. Наверное, нужно съесть мяса с кровью, повысить гемоглобин, какое это облегчение, найти причины дурного расположения духа в недостаточно высоком гемоглобине.

Поленившись дойти до рынка, покупаю скверную говядину в магазине, рядом выбирают подсохшие свиные отбивные девушка и парень, в одинаковых вязаных шапках, наблюдать за ними осторожно.

Девушка сказала: «Слушай, мы идиоты, вот что мы в эти котлеты уставились, у нас и сковородки еще никакой нет».

Парень ответил: «А я думал, их в кастрюльке можно».

Девушка засмеялась: «Дурак какой».

Парень возразил: «Был бы дурак, не спер бы из офиса микроволновку» — «А что ты им, кстати, сказал?» — «Ну, сказал, что в снятой квартире не оказалось газа» — «А они?» — «Спросили, уверен ли я в том, что там есть электричество».

Развернулись и пошли. Он вел ее за перчатку, пристегнутую к рукаву, шарфы тоже были одинаковыми. Смотрю долго им вслед, пожалуй, завидую, но не рыдаю, как сделала бы месяцем раньше, просто смотрю.

Дома выдергиваю с нижней полки стеллажа толстенную поваренную книгу Молоховец, она мастерица в приготовлении мяса, просматриваю все эти «превосходные рецепты», «наилучшие рецепты», в результате обнаруживаю «беф-бульи» и иду приготавливать соленый кипяток, мясо надо опускать в соленый кипяток, причем Молоховец велит употреблять непременно огузок. Оглядываю имеющийся в распоряжении кусок говядины, вполне вероятно, что это огузок. Даже скорее всего.

Толща бутилированной воды в эмалированной кастрюле, проглядывает узор из веночков на дне, начинаю смеяться сама себе, ну вот, предел моей кулинарной мощи – варить воду. Решаю, что вполне успею выпить, к примеру, бокал вина, красное вино тоже очень полезно в деле кроветворения, это общеизвестно. Странно, когда это я успела разломать хороший штопор, роюсь в кухонном ящике, отыскиваю альтернативный, а вот Надька Комарова в своей неизменной сумке наверняка имеет несколько удобных штопоров. По крайней мере, ножницы и клей она недавно оттуда вынимала, и без вопросов.

Из хорошего еще: на служебном совещании Генрих вдруг сказал: «Это крупный денежный вопрос, как у Шаляпина – быть или не быть». Никто не расхохотался, сдержались. С трудом. Тренированные. Катя даже внимания не обратила на Шаляпина, но о Кате позже.

Отпиваю вина, звонит Алла Юрьевна, у нее свежий голос, рассказывает о некоем военном моряке в отставке, капитане второго ранга с веселой фамилией Зигзагов. Спрашивает, не будем ли мы с Филипповым против, если они заедут погостить на малое время, не сейчас, конечно, но ближе к лету. Зигзагов, какая прелесть.

Отвечаю, что я всегда рада, но Филиппов колесит на своем поезде, и может раньше августа не появиться. Вы так давно не виделись, ахает Алла Юрьевна. Да, мы не виделись давно, около четырех месяцев, и я этому рада.

Столько всего наворочено, копий сломано, вен вскрыто, сердец растоптано, душ вымотано, волос вырвано, пепла рассыпано, слез пролито. К черту. Для нас с Филипповым  хорошим, очень хорошим промежуточным финалом стала территориальная разлука, чистым и незамутненным. Хотела бы рассказать об этом кому-то.  Но все чаще понимаю, что не смогу внятно сформулировать ни проблемы, ни свои варианты их решения. Открываю рот, чтобы начать говорить, сразу и закрываю. Катя устроена иначе. Она звонит и плачет в трубку, просит позволения приехать незамедлительно, позволение, разумеется, получает. Домофон блямкает уже через тридцать секунд, скорее всего, Катя плакала в трубку уже у подъезда.

Ты не представляешь, продолжает Катя плакать в коридоре, она снимает одежду, роскошный кожаный плащ, и бросает его мимо столика и давит грязным, но лаковым  сапогом.

Ты не представляешь, плачет Катя в большой комнате, уткнувши голову в колени, испросив предварительно водки.

Я приношу ей пятьдесят теплых граммов, она пьет, икает, и плачет, плачет. Как благодатны освободительные горячие слезы, как хороши яростные проклятья и праведный гнев. Порой завидую, но не могу освоить, не могу дополнить свой арсенал туповатого  терпения и холодного молчания, мои редкие отступления от линии приводят к лихой дестабилизации системы, и такое впечатление, что — Солнечной. Катя на время перестает икать и рассказывает следующее. Я запиваю вином.

Ее большая любовь Пол старался из всех своих заключенных сил и добился ДС, длительного свидания сроком на трое суток  — с двенадцатого апреля. Вряд ли Пол помнил о Дне космонавтики, но так назначила администрация колонии, Катя вскричал «Ура», Пол оплатил заранее комнату для встреч. Комната располагалась в прилегающем к проходному пункту строении и содержала, согласно описи, кровать полутораспальную одну, шкаф-тире-шифоньер один, стул мягкий  два, стол-книга один, рамы пластиковые подъемно- поворотные две.

Во время свидания наружу выходить смогла бы только вольная Катя, но не далее бара-буфета на первом этаже. Заключенный прав покидать помещения не имел, но это не волновало влюбленные сердца, искренне прокомментировала Катя.

Но несколько дней назад Пол пропал со связи, его мобильный телефон, строго-настрого запрещенный в колонии, не отвечал. Катя страдала от неизвестности, а когда через долгие девяносто шесть часов ей позвонил незнакомый мужчина и без предисловий сообщил, что Пол определен в ЕПКТ, срок и перспективы не радуют, Катя принялась страдать от горя.

ЕПКТ – единое помещение камерного типа, фактически внутренняя тюрьма в лагере, сырые одиночные камере с мокрыми стенами и потолком, покрытыми плесенью. Помещают туда заключенных в идее дополнительного наказания.

«Осужденные, переведенные в ЕПКТ, имеют право:

а) ежемесячно расходовать на приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости средства, имеющиеся на их лицевых счетах, в размере пятисот рублей;

б) получать в течение шести месяцев одну посылку или передачу и одну бандероль;

в) пользоваться ежедневной прогулкой продолжительностью полтора часа.

Свидания в ЕПКТ запрещены». Так написано в уголовном кодексе.

В общем, это был карцер. Ситуация осложнялась еще и тем, что в отсутствии родственных связей Катя даже не могла подать заявку на получение информации о жизни и здоровье Пола, изводилась неизвестностью и воображала самое плохое.

— Катечка, — говорю я неуверенно, — а ты не имеешь координат каких-то его… ну родственников, что ли. Кто бы мог официально сделать запрос.

— Ннет, — прорыдала Катя, — конечно, нет! Если бы!.. Я бы давно!.. Я чувствую, что с ним что-то случилось!..

Не очень знаю, что можно тут сказать успокоительного, выбранные слова желаемого воздействия не оказывают:

— Катя, ты извини, но… А не может быть, что у него все хорошо, просто он решил прекратить ваше общение? Ну, не знаю уж, по каким причинам.  Вдруг он на это длительное свидание еще кого-нибудь пригласил? Другую женщину.

Катя от возмущения бледнеет, на ее лбу, не имеющем возможности наморщиться, вздувается синяя вена.

— Ты что, — с усилием выговаривает она, — ты что же, думаешь, я совсем? Не разбираюсь  в людях совсем? Да у меня три мужа было! Не говоря уж о…

У Кати было три мужа. Не говоря уж о.

Первым стал влюбленный однокурсник из хорошей семьи, папа-полковник, мама — балерина на пенсии, устойчивые традиции, супница лиможского фарфора. Семейная жизнь продлилась недолго, менее года. Однокурсник отказывался становиться хорошим мужем в Катином представлении, развод вышел спокойным и даже красивым, отмечали в ресторане, однокурсник вручил Кате на прощание подарочное издание библии и серебряную ложку с монограммой ЕК.

Даже не знаю его имени, почему-то кажется – Илья. Я не успела его полюбить, как следует, объясняла Катя потом с сожалением, поэтому все так нелепо и произошло. Сейчас предположительный Илья живет в Бельгии, во фламандском регионе.

Второй муж встретился Кате по месту ее прежней работы, он считался важным клиентом, владел сетью пивных ресторанов, видный, состоятельный, опасный человек. Для единения с Катей оставил жену и ребенка, делал официальное предложение под звуки скрипок, даже опускался на колено. Брак их был, пожалуй, счастливым, Катя истово входила в роль светской дамы, домохозяйки  высшего уровня, устраивала тематические рауты, брала уроки вокала и фотографии. Второго мужа премного ценила, устраивала ему сюрпризы, идеями которых полнились страницы модного глянца, училась танцевать стриптиз. Немного выучилась, освоила несколько базовых движений: присед с одномоментным широким разведением коленей.

Единственное, что не умел и не собирался прощать своей жене пивной ресторатор, это была измена; когда он в буквальном смысле застал ее в мускулистых объятиях соседа по дому, мгновенно закрыл за собой дверь. Не сказал Кате больше не слова. Никогда. Разводом занимались юристы. Катя от потрясения жила около полугода у этого самого соседа, виновника всего. В то  время мы и познакомились, вынужденная вновь зарабатывать себе на пропитание, Катя вяло поступила на службу к Генриху. Пришла на собеседование, печальная рыба-солнце.

Генрих выдвигал всего два требования к  своему потенциальному секретарю: а) респектабельная внешность и б) грамотность. Катя отвечала этим требованиям вполне, была принята в тот же день, и  уже сама отвечала на звонки остальных претенденток: вакансия занята, извините.

Третий Катин муж, таким образом, возник и начал существовать на моих глазах, небесный красоты мужчина, высокого ранга таможенный чиновник. Это была настоящая страсть, с сексом в общественных местах и даже движущемся транспорте. Катя очень полюбила чиновника. Всем он был хорош,  да оказался алкоголик. Настоящий, стопроцентный алкоголик, не примазавшийся бытовой пьяница или скучающий экспериментатор. Нежная Катя, не привыкшая к роли близкого алкоголику человека, продержалась полтора года, и это был подвиг. За это время она видела таможенного чиновника трезвым шесть раз, цифра точна, Катя вела дневник наблюдений.

Зато она как-то крайне мудро выстроила раздел имущества, получив хорошую квартиру, хороший автомобиль чиновник подарил ей немногим ранее, на годовщину свадьбы. Он не был трезв в тот день, если это важно.

После чиновника  Катя долго приходила в себя, принимала пустырник-форте, записалась в группу поддержки созависимых – есть такая группа, предназначена для объединения жен, подруг и прочих родственников наркоманов и алкоголиков. Именно в этой группе она нашла следующего кандидата в мужья, главного архитектора района Засечкина, но тут как раз появился Пол.

Разумеется. Катя знает мужчин. Признаю это вслух.

Она всхлипывает и минут пятнадцать безостановочно и монотонно рассказывает о родинке на переносице Пола, такая родинка, на вид совершенно шелковая, иссиня-черная, идеальной формы капли воды, если представить себе, что вода может капать не вниз, а вверх.

Я себе представить не могу, даже не пытаюсь.

— Эти четыре часа, что мы были вместе, — Катя прикрывает глаза, на ее щеках тень от ресниц, — это единственное, что у меня есть сейчас. Каждый час, это ведь шестьдесят минут, а минута – шестьдесят секунд, я такая богачка.

Приношу Кате водки еще. Она снова пьет, снова икает, не прекращая рыданий, просит поехать с ней домой.

— Зачем, Катя.

— Поехали, пожалуйста, я вообще не могу оставаться одна, я руки на себя наложу.

— Катя, буду рада, если ты переночуешь у меня. Две комнаты свободны. Есть вино.

— Нет, нет, мне надо обязательно домой, у меня сантехник работает, вчера трубу прорвало… Он меняет старую трубу. На новую-у-у-у…

Плачет. Некоторые слезы падают в рюмку из-под водки.

Я неохотно собираюсь. Сантехник, старая труба, все это так некстати, у меня завтра большая сделка по пятикомнатной, надо бы еще раз проверить договоры и комплектацию документов.

Катя живет не очень далеко. Мы доезжаем минут за десять, она даже и слез осушить не успела, даже еще раз пересказать выдержки из уголовного кодекса, хоть и пыталась.

Не помню, бывала ли я уже у Кати. Скорее всего, да, участвовала в её переезде от третьего мужа, лично носила вазы, поштучно забинтованные в туалетную бумагу. Но все кажется мне неизвестным, и белые Катины полы, и белые Катины стены и многие диванчики с креслами.

— Это что за ламинат? Ясень?

— Дааа, — плачет Катя, — яяаасень…

Плащ и лаковые сапоги летят в угол, острый каблук торчит среди дорогой кожи легендарным ножом в спине.

Сантехник, рослый парень с красно-фиолетовым родимым пятном во всю шею и ниже, испуганно надевает обувь и ищет что-то в ворохе текстильных мелочей на зеркальной антикварной тумбе. Выдергивает черную шапочку, поспешно уходит, забывает полиэтиленовый пакет с чем-то съестным. Возвращается, сбивчиво извиняется, хватает пакет, уходит совсем. На лестничной площадке остается несколько метров ржавых труб.

Катя захлебывается рыданием, я легонько стукаю ее по щеке. Она бьет меня по руке и кричит:

— Ну что! Ну что мне сделать! Что!

В дверь звонят.

— Если это долбанный сантехник, я размозжу его тупую башку! Скотина!  — Катя мечется, прыжком добывает бронзовую статуэтку собачки, порода такса.

Смотрю в глазок, сантехник оказывается просторной бабой в реющих одеждах и вязаной шали.

Катя ставит таксу на место и склочно спрашивает:

— Опять за уборку подъезда? Я до конца полугодия заплатила, неужели нельзя запомнить!..

— И совсем не за уборку, — спокойно отвечает баба, туже запахивая шаль, — я на похороны собираю. У Козыревых Лидка померла наконец. Бог прибрал. У них денег – сто рублей. Сама знаешь, на лечение потратили, все в долгах. Как в шелках. А сейчас могилу раскопать – семь тысяч.

— А закопать? – Катя нервно смеется, — а закопать – восемь?

Потом понимает, очевидно, что делает всё не то, снова плачет, но коротко. Хватает за руки бабу. Буквально волочит ее по белому полу, ясень. Баба округляет и без того круглые средне-русские простенькие глаза.

— Садись сюда, поняла! Тебя как зовут, никогда не знаю. Надя? Надя, вот сиди здесь. Жди меня десять минут! Поняла? Поняла? Надя! Ты поняла?!

Катино лицо рдеет неравномерным румянцем, слева гуще и обширнее, чем справа, она вдевает ноги в мягкие тапочки оттенка мяты и выбегает из квартиры. Надя осторожно переводит круглые глаза на меня и уточняет неспешно:

— Куда бы это она могла пойти?

Меня ситуация скорее раздражает, и я просто дергаю плечом. Катя возвращается скорее объявленного срока, она запыхалась, правая щека теперь сровнялась по цвету с левой.

— Держи, — выдыхает она, утирает лоб, кидает Наде на плотно сомкнутые колени деньги, пять тысяч одной бумажкой, еще пять тысяч, много тысячных и пятисоток.

Теперь краснеет Надя, она отстраняет от себя купюры, встает и пятится к двери, выражение лица ее испуганное и глуповатое, какое-то голубиное, и возгласы ее – птичий клекот.

— Забирай, я сказала! – Катя комкает деньги и кидает их Наде в голову, Надя уворачивается, прячет большое лицо за растопыренными ладонями, кажется, она тоже плачет.