Соня
Опять не произошло грозы, густо-фиолетовые, почти черные тучи унеслись с ветром, их место заняли любимые мечтателями облака разных форм, белогривые лошадки.
Первые дни, проведенные на даче, я боялась спать ночью и спала – днем. Ложилась под утро, около пяти становилось совсем светло, я накрывалась одеялом с головой и засыпала мгновенно, видела сны. Впервые смотрела сны с продолжением, реально – будто сериал, первый сезон и напряжение нарастает. Каждые пару часов выходила на улицу, проведывала свою новую машину, это безумие – покупать такой дорогой автомобиль, оформлять кредит и каждый месяц отстегивать банку порядочную сумму денег, но это же Audi A6, похожая на дельфина! — давно восхищалась ею, но вчуже, аккуратно управляя своим «саньком», который Renault Sandero. И да – я ввергла себя в пучину финансового кризиса, но заглянув в салон «ауди» и «на минуточку» усевшись в этот автомобиль, я не могла уже с ним расстаться, и лихорадочно подписывала и подписывала бумаги. С «саньком» рассталась без всякого сожаления, надеюсь, он отыщет себе хозяина получше.
Цвет моего нового автомобиля – красный, красный. Новый автомобиль, новый дом.
Для жилья выбрала себе две комнаты – маленькую под крышей, снабженную мансардным окном, Филиппов утверждал, что летом здесь невыносимая жара и надо как-то теплоизолировать с умом, но пока я никаких неудобств не ощущаю, косое окно очень милое, и я придумала систему штор. Ну, как придумала – подсмотрела в каталоге IKEA.
Вторая комната внизу – по сути кухня, но я назвала ее «столовая», мне нравится думать, что я обедаю в столовой, как профессор Преображенский, например. Здесь в углу размещается старинная газовая плита производства Румынии, с волшебной духовкой, снабженный как нижней горелкой, так и верхней, раньше мне не было дела, а сейчас я отчистила ее с применением даже соляной кислоты, любуюсь по утрам.
Кофе варю в медной турке, отыскала среди вещей, не вывезенных, очевидно, прежней хозяйкой – грузинской княжной, пациенткой Филиппова – отыскала турку, два медных таза, резной кувшин, солонку и перечницу на овальном миниатюрном подносе. Было неожиданно радостно приводить медную утварь в порядок, в кувшин я ставлю цветы, тазы пустуют и в них бликует солнце. Солонка с перечницей формы греческих амфор очень удобны в эксплуатации, поймала себя на том, что с удвоенным интересом добавляю соли и перца своей довольно однообразной еде.
Вскоре научилась спать на новом месте и ночью, и ничего страшного. Прав оказался Генрих (а Генрих всегда оказывается прав) — у кого есть собака, тот может не опасаться быть захваченным врасплох, о появлении людей мой новый питомец с именем Джон сигнализирует исправно. Генрих, разумеется, помогал в выборе и приобретении, его соседи по коттеджному поселку оказались заводчиками немецких овчарок, и как раз имели на продажу щенков. Мы подъехали вечером, что-то поздно, я сдавала дела и весь день провела, зарывшись в документы и справки. Соседи Генриха встречали нас, рядом стояла собака, ее спина находилась на уровне колена хозяина, широкая, угольно-черная, основательная спина. «Грета, вот познакомься, — сказал хозяин ей, — это к тебе». Грета смотрела на меня, не делая ни шага вперед, не издавая ни звука, потом ткнулась носом в ладонь хозяина, Генрихова соседа и заводчика немецких овчарок.
«Разрешает», — кивнул он, и мы вошли в дом. Вошли в дом, провели там немного времени, а вышла я уже с Джоном на руках, с номером телефона заводчика для экстренной связи, и с новым ощущением – не в груди, в животе, как будто даже в желудке. Новое ощущение появилось в желудке и рождалось в немного смешных словах, все эти «ути-пути», «у кого это такой носик» и так далее. Наверное, именно поэтому Джон укладывал свою небольшую еще голову мне именно на живот, задерживался на минуту, бежал дальше, а я оставалась проговаривать про «моего маленького» и «хорошенького», много лет не произносила этих слов.
Что я делаю еще, хороший незаданный вопрос. Мой ноутбук открыт на странице сайта справочно-правовой системы «Консультант-плюс», или на странице сайта «Российской газеты», у моего правого локтя аккуратно сложены учебные пособия горками: журналы «Российский адвокат», «Юрист на предприятии», «Юридический консультант», в стаканчике из проволочной сетки – простые карандаши, остро заточенные, простые ручки, самые дешевые, красный маркер и маркер лимонно-желтый. Орудия труда, я читаю, вспоминаю, заучиваю заново, ежедневно отчитываюсь по телефону перед Генрихом об успехах.
Это ведь Генрих, растаращив глаза, кричал на меня, что я теряю время, была когда-то приличным адвокатом, а теперь занимаюсь черт-те чем, спекулянтским маразмом. Это Генрих привел прекрасно одетого молодого человека в очках и при бородке: «познакомься, Соня, это Дмитрий, заведующий Юридической консультацией номер два». Это Генрих минутой позже положил свою ладонь на мой рот, заглушив поток слов на тему «я так давно не…» и «боюсь, что уже не…». Это Генрих сказал Дмитрию: «ну ты понимаешь, она просто волнуется». Понимаю, кивнул Дмитрий. Это Генрих нашел покупателя на «санька».
«Это Генрих» – отличное и полное смысла название для данного отрезка моей жизни, удивительно, почему я так мало внимания уделяла ему раньше, ведь мы сотрудничаем уже… сколько лет? Восемь, да. За восемь лет я ни разу не слышала ничего о его семье, только анекдотическую историю празднования нового года в генриховском коттедже. Это был первый или второй год, что они туда заселились, с соседями толком не познакомились, и вот праздник – елки, гости, фейерверки, торжественная еда и у калитки стоят соседи с шампанским, нажимают кнопку звонка. Генрих отворил, соседи вошли, откупорили бутылку, подняли бокалы за дружбу домов и так далее, пусть все будут здоровы, в ходе провозглашения тостов сосед громко поинтересовался, где же супруга Генриха, буквально ее не видно. Супруга Генриха при этом стояла двумя сантиметрами левее. Да вот моя дорогая Таня, сказал Генрих, как же, как же!
Простите великодушно, — приложил руку к сердцу сосед, — не хотел задеть, просто все время разные, все время разные, трудно сориентироваться!
«Трудно сориентироваться», — так вот весело начался один из январей для Генриха, что уж там сказала и подумала его супруга, дорогая Таня, не знаю; на своем месте наемной служащей несколько раз приходилось видеть рядом с ним женщин, Генрих предпочитал красавиц, высокого роста и худых, всегда разных.
Это Генрих, наконец, вооружил меня идеей переехать на дачу, что за дикая выдумка, возражала я, не принимая всерьез. Но он настаивал, и мне невольно приходилось возвращаться к этой мысли, и обдумывать, и соглашаться на перемену мест.
Здесь у меня нет большой комнаты, дальней и комнаты с балконом, зато есть колонны, нелепые и прекрасные, есть яблоня в окно, шиповник, заброшенное кладбище за забором, оттуда не приходят никакие мертвецы, но туда проваливается солнце ежевечерне.
Когда окончательно темнеет, я открываю почтовый ящик на Яндексе, просматриваю входящие сообщения, открываю рабочие, перенаправляю искателей квартир по актуальным адресам, добираюсь до личных, если они присутствуют. По четным дням пишу Филиппову, по нечетным – Елене.
Письма не отправляю. Ничего надрывного, губы не прикушены, зубы не стиснуты, пишу для себя. Пока не поняла, зачем, но не хочется раздумывать, процесс правильного размещения слов в предложении меня успокаивает, подыскиваю каждому нужное место, определяюсь с необходимыми знаками препинания, и совершенно не важно, получит эти сообщения адресат, не получит, и существует ли он вообще.
Филиппов регулярно звонит, бодрым голосом докладывает об успехах в экспериментальной программе. Задает вопросы. Отвечаю, конечно: снова похолодало, новая машина идеальна, здоровье в порядке. Он удивлен, он поражен, и даже немного раздавлен моим спокойствием — ожидал бури, извержения, цунами и скачек со всадниками Апокалипсиса – тогда, когда.
Он смотрел на меня, открыл рот, закрыл рот, закурил сигарету и произнес: «Соня, ты просила без подробностей, будет без подробностей, но в этот раз я обязательно скажу, потому что мне нужно твое осознанное прощение». И продолжал смотреть, внимательно изучать, выискивать признаки сейсмологических опасностей, оползней и селевых потоков.
Прекрасный французский город Тулуза, Филиппов четыре раза за десять лет отправлялся туда по делам службы, сроки были разными, самый продолжительный – полтора года, самый краткий – три месяца. Я никогда не бывала там, а его рассказы не затрагивали ни красот архитектуры, ни особенностей погод, розы ветров, оттенков неба или волнений моря. Поэтому когда я рисую себе в воображении Тулузу, она выглядит похожей на Рыбинск, милый город на Волге. В Рыбинске я провела пару часов проездом, но впечатлений осталось много, хватило и Тулузе.
Итак, Тулуза, похожая на Рыбинск, клиника Сlinique-Рasteur, похожая на все клиники из американских сериалов про врачей – «Скорая помощь», «Scrubs», «Доктор Хаус» и прочие; какой-то я смотрела еще в средней школе, насчет отделения ортопедии, комедийный. В бело-сиреневых приемных покоях перемещается Филиппов, стоп. Воображению на помощь готовно приходит современная оргтехника и оптико-волоконный кабель – фотографий Филиппова во французской униформе я видела не то чтобы много, но штук пять – точно. Белый костюм, куртка на пуговицах, свободные штаны пижамного кроя, ничего особенного, бейдж с цветной фотографией. Кардиомонитор, электрокардиограф, дефибриллятор, остальная их сложная машинерия, пульсоксиметр? — бог весть. Белые костюмы у медсестер, белые с синей окантовкой – у младших медсестер, белые с зеленой окантовкой – у вспомогательного персонала, например, секретарей.
Следовательно, французская любовь Филиппова тоже была в чисто-белых одеждах, «Жюстина — медсестра», пожал он плечами, «неплохая, кажется, мы не работали вместе». Французской любви Филиппова на фотографиях вполне объяснимо нет, поэтому можно вернуться к воображаемым картинам, в данном случае – портретам. Мне Жюстина представляется актуальной копией Мирей Матье: худощавая, темные глаза широко расставлены, прическа sassoon и непременно напевает песенки, хотя бы «Savez-vous planter les choux, a la mode de chez nous». Жюстина, славное имя. Рада ее существованию, это странным образом оправдывает меня. Но стоит ли забегать вперед.
В клинике Сlinique-Рasteur Жюстина служит медицинской сестрой хирургического отделения, тяжелая работа, ее рабочий день начинается в половине седьмого утра, она паркует автомобиль (Renault? французы настоящие патриоты), выключает радио, распахивает дверь, оставляя заметную царапину на крыле черного автомобиля слева. Далее все произойдет быстро.
Секундой позже она буквально согнется от воплей большого краснолицего мужчины в меховой шапке, Жюстина не знакома с ним, не понимает, на каком языке он кричит, Жюстина испугается и закроет глаза локтем.
Мужчина, не прекращая иноязычного скандала, резко взмахнет рукой, бурные жесты вполне в ходу у восточных славян. Жюстина пугливо отпрыгнет в сторону, оступится и упадет, повредив ногу. Нога окажется сломанной в двух местах (малоберцовая кость), язык — русским, а мужчина – одним из российских сотрудников, работающих по контракту, непосредственным руководителем Филиппова.
Филиппов, желая замять конфликт и тем самым заработать бонусные очки перед красным лицом непосредственного руководителя, возникнет у Жюстининой больничной койки, где она негромко скулит опять же в свой согнутый локоть. На полу – временно осиротевшие туфли-балетки.
Простое совпадение, конечно — в Жюстинином детстве большую и отрицательную роль сыграл ее дядюшка, по случаю имевший красное лицо, лет двенадцать подряд он просто лапал Жюстину за задницу, а потом полюбил целовать ртом в рот. Дядюшка был на редкость уродлив, месяцами не менял рубашек и белья, рот его казался Жюстине помойной ямой. Простое совпадение, конечно — он неизменно носил русскую меховую шапку, такой вот экспрессивный родственник, мудак обыкновенный.
Филиппов не принесет ей цветы, но кофе в бумажном стаканчике, с жестким акцентом спросит о самочувствии, Жюстина из-под локтя ответит свое tres bien, это будет настолько не соответствовать действительности, что лучше помолчать и она замолчит. Филиппов поставит кофе на край прикроватной тумбы, неловко передвинется чуть ближе к двери, еще ближе, лунная походка от Майкла Джексона, Жюстине нельзя вставать, нельзя нагружать ногу, пусть она поправляется, если какие-то проблемы, пусть звонит ему, Филиппову, он решит, поможет, всем будет лучше, если не привлекать лишних людей, полицейских. Полицейские – они часто лишние, мадемуазель Жюстина согласна? Столкнется с дверной ручкой, отлично вычищенной. Остановится, подождет ответа.
Я устала, скажет Жюстина, je suis malade, je suis fatigue. Вы сможете подойти позже, через два часа, через четыре часа? Хорошо, обрадуется Филиппов – кажется, есть вероятность избежать неприятностей для краснолицего брата.
Он зайдет в конце смены, найдет Жюстину ровно в такой позе, как оставлял ее утром – сгиб локтя через бледное лицо, изувеченная нога вытянута, здоровая притянута к груди, нелепо смотрится повседневная ее одежда – прямая юбка и что-то полосатое, многих слоев, система блузок.
На столике – нетронутый ужин, тарелка большого диаметра, заполненная вполне аппетитной едой, маленькие бифштексы и тушеные овощи.
Жюстина, вам нужно поесть, скажет Филиппов, тяжело вздохнув – ему хочется домой, принять душ, упасть на кровать, позвонить в китайский ресторан и заказать говядину в устричном соусе и рисовую лапшу с морепродуктами. Пристрастился к китайской кухне, а на подоконнике красное вино.
Je crains, я боюсь, ответит Жюстина, глухой голос, рот заполнен нежной плотью предплечья, je mourrai.
Ну, что вы, испугается Филипов, никто не умрет, что за ерунда, у вас всего-навсего перелом, никто не умирает от переломов. Жюстина тонко заплачет, даже завоет, негромко и страшно, Филиппов переполнится вязкой жалостью к этой странной женщине, такой непонятно-несчастной и брошенной одиноко на французскую больничную койку, «к ней ведь даже никто не приходил», несколько раз скажет он много времени спустя.
Никто не приходил – кроме Филиппова. Трое суток провела Жюстина в травматологии, он появлялся утром, обязательно – вечером, и даже в середине дня, если возникала возможность. Жюстина перестала скрываться за локтем, начала есть и разговаривать. Je suis
И совершенно естественным образом получилось, что Филиппов сопровождал ее до такси, до дома, до дверей. Жюстина жила в многоквартирном доме, четырехэтажная коробка, первый этаж и под окном маленький клочок палисадника, mon?
Филиппов кивает. Он до сих пор не очень понимает, зачем здесь находится, какая роль ему отведена. В комнатах сильный запах цветов, Филиппов не очень дифференцирует цветы, но что-то южное, помпезное.
Ceпоясняет Жюстина, J’adore ce parfum.
Она передвигается прыжками, на одной ноге, арендованное кресло покоится в сложенном состоянии, она не хочет им пользоваться, смеется и машет рукой, Jehandicapés.
Холодно — наверное, Жюстине приходится экономить и она не пользуется центральным отоплением, Филиппов машинально дует на окоченевшие пальцы, надо принести девушке каких-нибудь продуктов и вежливо попрощаться. Оглядывается, комната не более десяти метров, кухня практически отсутствует – часть коридора занята мини-холодильником и двухкомфорочной плитой. Ванная – проходная, это типично для тулузских жилищ, но Филиппов не знает этого и удивляется.
J’habite, говорит Жюстина, она пытается взобраться на довольно высокий вращающийся стул, но он уворачивается, мягко откатывается на своих резиновых колесиках, Жюстина теряет равновесие; Филиппов подхватывает ее вместе с гипсом, широко расставленными темными глазами и прической sassoon. Фоном звучит песенка о капусте: «Savez-vous planter les choux, a la mode de chez nous».
Мне нравится думать об этом, домысливать недостающее в сдержанном повествовании Филиппова, он честно обошелся без деталей. Опять не произошло грозы, густо-фиолетовые, почти черные тучи унеслись с ветром, их место заняли любимые фантазерами и мечтателями облака разных форм, белогривые лошадки.
