Соня
Через день Филиппов был готов, вероятно, забыть об эротической компоненте приключения, но ведь Жюстина оставалась в своей крошечной квартире совсем одна, без общества, помощи и свежих продуктов. «Я же врач, в конце концов, и я должен», — да, да.
Филиппов купил молока, йогурта и чего-то еще с пометкой bio – «все французы помешаны на био-продуктах, это просто национальная идея», приехал к Жюстине уже поздно, она стояла, опираясь на дверной косяк, в вязаном платье и клетчатом платке сверху, чтобы не мерзнуть. Несмотря на эти предосторожности, она дрожала, стучала зубами от холода, увидев Филиппова не заплакала, но опустилась кривовато на колени и поцеловала ему руку.
Филиппов замер. Ему и прежде целовали руки женщины, благодарные пациенты, целовали руки родственники пациентов, но это предназначалось вовсе не Филиппову, люди радовались вновь обретенному здоровью и хотели это выразить как-то, используя его как проводник. Своего рода причастие. Филиппову как Филиппову рук не целовал никто, это было ново. Жюстина ворошила темноватые волосы на его запястье своим дыханием, в помещении резко пахло уксусом.
Je cuisine, я готовлю, сказала она, когда Филиппов рывком приподнял ее. Она казалась такой хрупкой, под туго натянутой кожей прощупывались все кости, узкие, как у небольшого домашнего животного – кошки или комнатной собачки. И челка ее, отчего-то влажная, косыми прядями прилипла ко лбу, именно такие прически часто делают увлекающиеся хозяйки своим домашним питомцам, сверху украшают заколкой-бантиком. У Жюстины нет бантика в волосах, у Жюстины пальцы замазаны чем-то густым и белым.
Она спрятала ладонь за спину, это ничего, проговорила с испугом, немного обожглась, ожог, graver. Я готовила, плеснула кипяток. Хотела подать рыбу, poisson. Vous
Жюстина совершенно не умеет готовить, вспоминает Филиппов. Абсолютно, стопроцентно, я даже не знаю, зачем она установила в своей каморке эту плиту, заняла считанные квадратные метры. Ей хватило бы микроволновой печи, ей хватило бы края стола, чтобы установить тарелку с сыром и чашку кофе.
Да. Но Жюстина подумала, что красавец доктор захочет съесть что-то посущественнее сыра, он ведь работал целый день, он устал, и вот она просит соседа приобрести свежую рыбу, и «подходящие приправы», неуверенно дополняет. Сосед улыбается, произносит что-нибудь типичное: о-ля-ля! Французы, должно быть, часто так говорят. Жюстина кладет рыбу в холодную воду и тщательно варит, сырые продукты необходимо длительно подвергать тепловой обработке. Через час рыба разваливается на белые неаккуратные куски, Жюстина в ужасе плещет кипящим бульоном себе на пальцы, вот тебе и ожог, вот и порадовала красавца доктора. Неопрятные руины рыбьих тел, будто бы неопытный браконьер использовал в закрытом водоеме кастрюли слишком уж мощную глубинную бомбу.
Филиппов был тронут. У него даже заболело где-то в горле, заскреблось, перевернулось и упало в желудок. Не стоило беспокоиться, сказал он. Через день пришел снова. Запах уксуса все витал, смешиваясь с жасминовым.
Кровать Жюстины занимает три четвертых всего помещения, поэтому естественно размещаться на кровати, покрывало заткано цветами, Филиппов поддевает ногтем лепесток оранжевой маргаритки, тянет за нитку без малейшей надобности, Жюстина лежит на спине, худая, худая, провал живота чернеет, на дне скрывается пупок, он почти незаметен, словно Жюстина никогда не была связана пуповиной с матерью и всем миром.
Иногда Филиппову Жюстина представляется инопланетянкой, которой пупок не положен по определению, ведь они подчиняются другим законам рождения.
У Жюстины нет никаких родственников, у Жюстины никогда не было родителей, ей не доводилось задувать свечей на именинном пироге, сидеть на плечах отца, размахивая руками от восторга, обнимать вечером мамочку, желая вonne nuit. Она никогда не получала подарков на именины, не подписывала открыток числом пятнадцать, наивно выбирая, какая более подойдет для милого кузена Николя, cousin Nicola; она никогда не сиживала рядом с тетушкой Мари, большой затейницей, тетушке плохо подогнали вставную челюсть – при каждом неосторожном движении она норовит выпасть на тощие подагрические колени.
Если бы я посвятил ей стихи, серьезно говорит Филиппов, я бы их назвал: Жюстина никогда. Justine n’a jamais.
Плановый визит к ортопеду показал, что сращение идет отнюдь не правильным образом, необходима операция, лучше не тянуть. Жюстина слабо улыбнулась опять на больничной койке, бравая медицинская сестра в чисто-белом костюме проткнула ей вену и набрала три пробирки темной венозной крови.
Филиппов навещает ее, воровато оглядываясь, стесняясь коллег – разговоры, сплетни, все это лишнее. Но разговоры, разумеется, начинаются. Операция проходит неудачно и нужна повторная. Жюстина плачет, отвернувшись к стене. Жюстина кидает на пол стакан с минеральной водой. Филиппов говорит, что все будет хорошо – по-русски и по-французски. Жюстина повторяет: всио будьйет харашо. Филиппов ночным коридором клиники идет, осторожно ступает, в его руке коробка с персиками, Жюстина любит персики. Ее увозят в операционную на красиво оформленной каталке, мешок капельницы вздрагивает и кажется Филиппову ненадежным изорванным парусом.
Жюстина сидит неподвижно, гипс благополучно снят утром прекрасного дня, самое начало лета, на улице плюс двадцать пять градусов, мелкий приятный дождь сквозь солнце, Филиппов в светлом пиджаке и рубашке с коротким рукавом, пиджак распахнут, на дождь плевать.
Он рад, он искренне рад, что Жюстина обрела самостоятельность, выходит на свою сложную, но любимую работу, не будет больше бедной, беспомощной — вот с этого самого момента и не будет. Филиппов осторожно ставит на шаткий столик бокал с вином, отмечали конец периода переломов и начало новой жизни, полной кальция.
Жюстина легко улыбается, допивает молоко – ну кальций же, да не сократится его доза вовеки веков аминь, Жюстина говорит тихо и взвешенно: Je suis enceinte.
Ты беременна? Филиппов переспрашивает, не давится вином, не кашляет, не задыхается, его не стучат рукой по спине или в центре груди – по трахее. Но он задыхается, гортань смыкается, не пускает воздух, и на какое-то время он становится мальчиком, которого чуть позже закопают в землю, и одновременно – женщиной, так и не простившей себе этого.
Жюстина не замечает перемен, она гладит свой живот, все еще плоский, все еще втянутый, через полосатое платье, она говорит: ты не опасайся, я не буду ничего требовать от тебя, мать-одиночка это нормально и мне даже выгодно с точки зрения социального пакета и хорошей страховки; только давай договоримся — мы будем продолжать встречаться, просто встречаться, мне это важно. Je t’aime. Я люблю тебя.
Филиппов ничего не ответит, встанет, попрощается по-русски, куда-то пропали все французские слова, au revoir, à bientôt и другие.
Ушел, не вызвал такси, не воспользовался общественным транспортом, в июне темнеет поздно, неужели уже ночь? До сих пор, не переставая, шел дождь, круглые фонари ровно освещали мокрый асфальт тротуара, la grenouille lila – прочитал на вывеске незнакомого бара, французские слова понемногу возвращались, лиловая лягушка нагло подмигивала из-за чисто вымытого витринного стекла.
Пил коньяк. Выпил много. Кажется, заснул – голова на стойке, щека прижата к пузатой правильной рюмке. Сказал вслух: «Я же врач, в конце концов, и я должен», бармен равнодушно кивнул. Вернулся к Жюстине, барабанил в высокое окно, первый этаж, смял какие-то многолетние растения, что бесхозно набирали цвет в палисаднике, она открыла окно, облокотилась на подоконник.
Филиппов, в сильном волнении, но очень уверенно говорил на двух языках: Жюстина, я против того, чтобы ты донашивала эту беременность, у меня есть жена, у меня есть сын, у меня нет вариантов, я тебе говорил, мою жену зовут Софья.
Жюстина повторила: Sophie. Потом сказала: но ты вернешься. Филиппов упал, остался сидеть, грязными руками вытер лицо, оставляя ровные борозды чернозема на щеках, остро запахло водой и раздавленными листьями.
Ну, что еще сказать. Что еще сочинить. Пожалуй, стоит сделать небольшой перерыв – потому что следующим днем, тоже летним и тоже прекрасным, Филиппову позвонила я и сказала, что с нашим мальчиком что-то не так.
***
Соня.
Он не встречал Жюстину долго, месяца три; за это время произошло слишком многое – заболел и погиб наш мальчик, я закрыла себя дома наедине с пачками геркулеса, мать Алла Юрьевна лежала с гипертоническим кризом и в предынсультном состоянии. Вдобавок программа пребывания Филиппова в клинике подходила к концу, требовалось писать отчеты, в том числе и многотрудный финансовый, требовались еще как минимум две публикации в профильных изданиях, много мелких, но обязательных дел.
Сопровождая одну из пациенток на сопутствующее терапии исследование легких, он издалека увидел Жюстину – на стоянке такси она беседовала с невысокой полной женщиной в униформе медицинской сестры. Устроив свою подопечную с удобствами близ нужного кабинета, Филиппов ровным шагом вышел на улицу. Солнце стояло высоко, близился полдень, короткие тени и влажная жара. Жюстина закончила разговор и просто смотрела перед собой, в руках держала плоскую маленькую сумку, куда не поместился бы даже порядочный кошелек. Филиппов невольно сосредоточил взгляд на ее животе, никаких изменений. Худая, прежняя Жюстина с ее широко расставленными глазами и тщательно выполненной стрижкой.
Je vais attendre pour vous, сказала она быстро. Я буду ждать тебя, ты вернешься.
Я не вернусь, покачал головой Филиппов, удивляясь, почему он не сказал этого раньше, что тут сложного. Я не вернусь, я уезжаю через шесть недель. Я могу помогать тебе, переводить деньги. Оставь мне номер счета.
Мне не нужны деньги, Жюстина опустила глаза, поддала носком туфли скомканную бумажку, по виду – использованный рецепт. Филиппов развернулся, шагнул, остановился. «Я же врач, в конце концов». Как ты себя чувствуешь, спросил все-таки.
Хорошо, послушно ответила Жюстина. У меня все в порядке, у малыша – тоже.
Никаких малышей, молча сморщился Филиппов. Ушел. Как раз вовремя, его пациентку выкатывали из кабинета после рентгена, она утирала слезы, жаловалась на сердцебиении вследствие повышенной лучевой нагрузки. «Как вы считаете, господин доктор, мне стоит попить йодсодержащие препараты?».
Филиппов взял протокол исследования и заметил, что руки его дрожат. Купил бутылку минеральной воды, выпил в несколько больших глотков. К вечеру получил сообщение от Жюстины – номер счета, название банка, какая-то ссылка в формате URL. Посмотрел позднее – адрес фотографического альбома на сайте «Picasa», альбом Жюстины назывался «mon bébé» и содержал две фотографии – такие отдают восторженным будущим матерям в кабинете УЗИ, черно-белые снимки, можно рассмотреть тренированным взглядом голову у плода, а также ребра, сердце, ручки и ножки.
Через два месяца вылетел в Москву, еще через две недели был дома, с порога объявил мне, что работа в Тулузе закончена, и он намеревается полученный материал использовать для диссертации, приступает с завтрашнего дня. Плотно приступает, надо двигаться вперед и так далее. Кстати, приступил.
Через пять лет он снова поехал во Францию – «от таких предложений не отказываются», говорил возбужденно, собрался быстро, в рекордные буквально часы. О судьбе Жюстины осведомлен не был, деньги высылал не ежемесячно, но регулярно, фотографический альбом «mon bébé» просматривал редко. К ребенку, что рос от снимка к снимку, никаких чувств не испытывал. Не знал его имени, например, дня рождения, не говоря уже обо все прочем – особенностей сна и любимых блюд.
Жюстину увидел в клинике, разумеется, — со стопкой историй болезней в руках она торопилась занять место в служебном лифте. Филиппов ускорил шаг, вдруг зашел за ней, практически запрыгнул в кабину. Она прикусила нижнюю губу, истории болезни посыпались на пол, пластмассово стуча подложками и зажимами определенных цветов. Он нагнулся, собрал их в неопрятную груду, попытался выровнять края, снова уронил с шумом. Она что-то быстро говорила по-французски, он не улавливал смысла, не понимал ни слова. Лифт остановился на следующем этаже, вошли люди, со смехом и восклицаниями сложили, наконец, разрозненные истории, она благодарила, благодарила, розовея щеками. Мы сможем увидеться, неожиданно для себя спросил он. Мой адрес прежний, кивнула она, soir, nous sommes à la maison, обычно вечерами мы дома, учим русский язык.
«Мы дома». После семи вечера она была дома, зачем-то учила русский язык, причем это самое «мы» включало ребенка неизвестного Филиппову имени. Весь день он думал, как должен быть обставлен его визит к Жюстине, учитывая наличие этого самого ребенка, сколько ему вообще лет? Наверное, следует вручить подарок, машинку. Или медведя. Книгу. Или компьютерную игру?
Мonsieur Philippof, обратилась к нему секретарь, очевидно, уже не в первый раз, посмотрите, пожалуйста, вот эти направления, их вернула страховая компания и я не пойму, почему.
Да-да, ответил он, сейчас. Вы оставьте мне это, я посмотрю.
До конца дня, пожалуйста! – секретарь вышла, странно подволакивая ногу, Филиппов вспомнил обстоятельства временной хромоты Жюстины, его будто обварило кипятком изнутри, от позвоночника и наружу.
Какого черта я наделал, громко произнес он, начиная просматривать направления, по неясной причине не одобренные страховой компанией.
Филиппов досадовал, что вообще подошел к Жюстине, зачем, зачем, что это меня нахлобучило, повторял про себя, нервно посматривая на часы в своей квартирке, расположенной в жилом комплексе при клиниках. Очень удобно, каждый работник может занять такую – пятнадцать квадратных метров, кухня три с половиной, душ – и добираться до службы за две минуты пешком.
В дверь постучали, пришел коллега из Новосибирска с просьбой помочь в переводе такой-то статьи. «Прикинь, — говорил коллега с азартом, — вот как у меня мозг устроен? На слух прекрасно их лягушачий язык понимаю, а вот прочитать – не могу!». Коллега из Новосибирска прижимал к животу пузатую бутыль местных напитков с обширной этикеткой.
Филиппов напивался с невероятным облегчением, доставая в половине десятого вечера из кухонного шкафа дополнительную фляжку с коньяком, был вполне спокоен и доволен собой. Все правильно – он не обманывал Жюстины, она решала сама, и пусть всё так и остается. Никаких машинок, медведей, компьютерных игр.
В следующий раз Филиппов встретился с Жюстиной через четыре года. Около двух недель назад. И с ребенком, в этот раз — и с ребенком. Подарил ему модель воздушного змея – сказали ему, что такой подарок подойдет.
Два сына Филиппова, два мальчика. Один ходит по траве босиком, запускает воздушных змеев, путает русские и французские слова, его темные волосы густы и мать подолгу расчесывает их щеткой, а другому по эту сторону травы не осталось места, для него существует только её изнанка – земля сырыми жирными комьями.
