Игорь
В офисном здании начали ремонт, давно обещанный и запланированный; около года назад пришлось даже сдавать какие-то суммы денег на установку новых лифтов – мне, как арендатору, предложили поучаствовать, отказываться было бы некорректно, предпочитаю выглядеть предельно корректным. Честно сказать, я сам догонял по коридору организатора и главного местного владельца, намереваясь принять долевое участие в ремонте – первоначально с меня решили взноса не спрашивать, как с мелкого предпринимателя, это было обидно осознавать.
Или нет, прошло гораздо больше года – все эти их лифты были еще до Тины, следовательно, года уже полтора-два назад, время, время-то, опять время через меня, и я потерял ему счет.
Так вот, ремонт заключается пока в том, что небольшие по численности отряды гастарбайтеров в грязных одеждах колотят молотками по доскам, сколачивая строительные «козлы», такое впечатление, что это вообще их единственная задача и даже цель, с утра и до конца рабочего дня стук не прекращается ни на минуту. И все вокруг гвозди, если в твоих руках один молоток.
Клиенты пробираются между ведер с краской и ящиками с непонятно чем, прикрытыми ветошью с прорехами, боязливо здороваются и обязательно проверяют сиденье стула на чистоту кончиками пальцев. Задерживаются ненадолго, торопливо прощаются, обещая позвонить; пожалуй, мне даже нравится такой особый режим работы, слово «особый» я выделяю интонацией.
Провожаю очередного клиента до двери, сердечно пожимаю его руку, возвращаюсь за стол, удобно устраиваюсь в кресле и открываю «вордовский» файл с названием «разное». Название определенно лживое, файл содержит факты и мои комментарии к ним на одну лишь тему.
Тина пропала. Наверное, в иных обстоятельствах я бы сообразил быстрее, что она – пропала. Тина очень обязательна, и практически никогда не отменяла наших еженедельных встреч, эпизодами даже выступала инициатором дополнительных и внеурочных, правда, все это закончилось довольно быстро, её инициативы; мог бы сказать, что она искала что-то во мне, но не нашла, это обидно осознавать.
И тут Тина пропала, с моей женой начали происходить удивительные вещи, а в подъезде дома, где я снимал квартиру для наших встреч, была убита девушка. Мне самому странно собственное спокойствие, а если учесть, что это я обнаружил тело – поднимался по лестнице, обратил внимание на темные живые потеки. Такие ручейки, они змеились, проворно струились вниз, срываясь небольшими водопадами со ступеньки на ступеньку. Сумасшедшая старуха Надька Комарова часто рубила свиные головы и ноги непосредственно в подъезде, чтобы варить суп с головизной или холодец, рубила настоящим топором, хороший финский топор с желтой прорезиненной ручкой. Кровь проливалась вовсе не на алтарь, на плиточный пол лестничной клетки; так что удивился в первый момент я не очень, только досадливо подумал о том, какая все-таки она неприятная особа, эта Надька. «И почему, собственно, Надька, – сказал вслух, аккуратно переступая через небольшую лужицу формы полумесяца, — какая, к черту, Надька, ей в обед сто лет, а все Надька!»
Иногда проговариваешь свои мысли вслух, как бы оценивая их на пригодность и соответствие неопределенным стандартам, произносишь что-то такое вслух, и вдруг видишь за ржавеющим корпусом старой газовой плиты – ворох белых волос, настоящая копна.
Волосы не просто так, сами по себе волосы, они принадлежат девушке, лежащей ничком между как раз газовой плитой, облупленным холодильником древней модели и грязным окошком; рукой она словно держится за радиатор, но не держится. Светлые волосы – наполовину рыжие от крови, капюшон тоже . Сверкают черным лаком сапоги, кожаный плащ из дорогих, у Тины примерно такой, цена его стремится к бесконечности, сумка брошена, перчатки валяются рядом с белыми скрюченными пальцами, и это выглядит наиболее трагично. Стены забрызганы порядочно. Девушка мертва – понимаю сразу, или не понимаю, но уверенно предполагаю. Не паникую, бесконечно спокойно набираю 112 с мобильного телефона, называю адрес. Дожидаюсь милиции, невозмутимо отвечаю на вопросы. Да, снимаю здесь квартиру. Да, в обеденный перерыв развлекаюсь с подружками. Был бы рад сохранению этой информации в тайне, я человек семейный и не хочу неприятностей. Оставляю координаты. Уточняю напоследок: а она действительно умерла?
«Жива, — шутит толстый милиционер с красным лицом, — только прорезала себе второй рот, точно от уха до уха». И вот тут я начинаю понимать, наконец, весь ужас и неуклонность трагедии, скачками бегу из подъезда, наклоняюсь к асфальту в глубоких трещинах, меня рвет. Милиционер выходит следом и говорит с усмешкой: «нежный вы мужчина», он прав, но обидно это осознавать. Быстро покидаю место преступления (вот как, место преступления), утирая рот одноразовым платком.
Тем не менее, неделей позже возвращаюсь. За эту неделю происходят не поддающиеся объяснению вещи, и происходят они с человеком, которому совершенно не свойственна взбалмошность. Это моя жена, мой лучший, и, по сути – единственный друг. Она всегда рядом. Она надежна, поддержка и опора. Она успокоительно предсказуема, она глава семьи – да, глава семьи. Она – единственная радость для престарелых родственниц, матери, бабушки, тетки, она неизменна и точна, как какие-нибудь главные часы мира, эталон времени, интересно, есть ли такие? В палате мер и весов.
Так вот, с моей женой что-то не ладно. Сначала я просто отмечаю детали. Например, в тот самый день Обнаружения Трупа Девушки жена возвращается поздно, объясняет: протокольный обед с зарубежными партнерами. Не могу рассказать ей о происшествии, но ищу сочувствия, поэтому говорю: хорошо тебе, и работа-то вся в ресторанах проходит, а я целый день копаюсь в клиентском бумажном дерьме.
Жена не отвечает, молчаливая, проходит на кухню, щелкает кнопкой электрочайника, не произносит ни слова, это нонсенс. Она отвечает непременно. Она не может не отвечать мне, не умеет не отвечать мне, ни разу не пыталась. Такой закон: я шучу, она смеется, я спрашиваю, она отвечает, я тоскую, она утешает.
Теряюсь, стремлюсь к восстановлению порядка, пробиваюсь к человеческой интонации, говорю: а помнишь, как ваша безумная сотрудница как-то возникла во время корпоративной вечеринки, где присутствовали итальянцы, и удивилась, что никто не пляшет «русскую»?
Жена молчит. Без всякой необходимости пересказываю ей давнюю историю. Безумная сотрудница возмутилась, почему никто не пляшет «русскую». Положила сумочку на стул, отправилась танцевать, раскидывая широко руки и притоптывая. Музыка звучала не совсем подходящая, потом стихла и она. Сотрудница четко отбивала каблуками ритм. Лицо ее было серьезным, сосредоточенным. Ни на кого отдельно не смотрела. Потанцевала, села на стул, вытерла выпуклый лоб бумажной салфеткой. Сказала, чуть задыхаясь: «Развлекать иностранцев тоже надо уметь». Никто не спорил. Мы потом очень смеялись с женой, повторяя эту фразу: «развлекать иностранцев тоже надо уметь»…
А сейчас жена берет чашку чая и уходит в спальню, закрыв за собой дверь. Это впервые.
Наутро жена исчезает из дома еще до моего пробуждения, и это непонятно – ее рабочий день в офисе начинается поздно, каждое утро она трудится над документами дома, так удобнее, никто не отвлекает, можно сосредоточиться, потом только собирается и уходит, ближе к полудню. А сейчас ее нет уже в половине восьмого, и чайник холоден, и завтрак не сервирован. Достаю черствоватый батон, протягиваю руку за ножом. Взгляд, вероятно, тренируется отслеживать все новое, необычное, и в последнюю, более-менее нормальную секунду этого дня я замечаю отсутствие кухонного ножа. Стейковый нож, очень удобный, я предпочитаю его всем остальным, и вот он исчез.
«Доброе утро, — говорю жене в телефонную трубку, — слушай, я тут ножа не найду. Небольшой такой, для тонкой нарезки, мой любимый. Где бы он мог быть?». Жена реагирует очень быстро, тоже недоумевает по поводу ножа. «Мало ли, — отвечает возбужденно, её голос кажется шершавым, — ну мало ли, свалился куда-нибудь, подумаешь, какая потеря, у нас таких ножей…» Голос ее шершавый нов, торопливо прощается, слышу фоном уличный шум, визг тормозов, рокот двигателей внутреннего сгорания.
«Просто прорезала себе второй рот, и точно от уха до уха», — сказал вчера толстый милиционер. Я сажусь посреди кухни на табурет, отличный табурет, практически антикварный, родственные старушки жены притащили из своих закромов, а хороший мебельный мастер умело отреставрировал. Думаю в таком направлении: а что, если. И мне не нравится конечный пункт, финальная точка, последняя станция. Командую себе: стой, стой.
Но продолжаю. Естественно, что в имеющихся обстоятельствах меня не очень-то беспокоит исчезновение Тины, тем более, что она звонила, была вполне жива-здорова и обещала вскоре порадовать новостями.
Оказывается, для того, чтобы не думать о ней, всего-то и требовалось, чтобы моя жена по ошибке убила постороннюю девушку; это обидно осознавать.
