Узор Пенроуза. Глава 6

Больница св. Ксении петербургской.

— Вот ведь паразитка, — не слишком злобно ругается санитарка, желтея зубами, — наблевала. А я вот спрашиваю, зачем было с вечера бухать, когда скоблиться идешь?

Она гремит ручкой крупного цинкового ведра с надписью на боку «13 отд.», красные буквы, в потеках краски, будто кровоточит.  Пахнет проросшей картошкой.

Юная Корделия пустила меня на свою кровать с железной панцирной сеткой, кровать жидко застелена клетчатыми серо-желтым одеялом, на одеяле чернеют штампы «минздрав», «минздрав».  Очень полная женщина, не переставая раскачиваться взад-вперед, громко спрашивает меня. Или не меня:

— А вам что, докторша сразу разрешила? А мне отказала. По первому разу – отказала. А я потом, я потом, я снова!.. После карантина! И опять! Они теперь могут отказывать. Раз видят – с меня взять нечего, то откажут.

— Прекрати, ты! – прикрикивает санитарка, — сидит здесь! Умничает! Поди, как ноги раздвигала, не умничала больно!

Она ожесточенно плюет в цинковое ведро с кровавой надписью на боку и выходит, я закрываю глаза и думаю, что хорошо, что у меня есть дочка, в противном случае я бы повесилась  вчера, а теперь ничего, сижу рядом с юной Корделией. Она повязала косынку на манер комсомолки-доброволки, маленькое лицо кажется еще меньше, еще моложе. Ребенок, какой ребенок, это тоже разбивает мое сердце.

Очень полная женщина говорит, ни к кому конкретно не обращаясь:

— А давайте познакомимся. Меня Лариса зовут. Я ведь как. Я ведь не против, чтобы  еще дети. Просто у меня уже двое, и вот щитовидка, — женщина дотрагивается до белой шеи, ее палец проваливается в глубокую складку, — щитовидка. А с чего я забеременела, даже не знаю. Я ведь всегда… ну, предохранялась всегда. Не знаю. Просто трудно сейчас было бы еще младенца. Ведь мне операцию еще надо. На щитовидке. Поэтому получился такой… стресс.

Последнее слово она выговаривает с некоторым сомнением. Продолжает, уже более уверенно:

— Стресс, да. Ведь мне первый раз отказали. Было заседание врачебно-социальной комиссии. И решили, что я не могу делать аборт, потому что это пагубно повлияет на атмосферу семьи. Запретили. А я тогда вышла, и не знаю. Мне ведь на операцию надо, дополнительно к полису. В смысле, оплатить дополнительные расходы, лекарства, наверное, и чтобы наркоз качественный. Я ходила тоже, разговаривала с врачом, как это… анестезиологом. Говорит, чтобы качественно, надо доплатить. Немного доплатить…

Юная Корделия не слушает. Она достает телефон и набирает сообщение, ловко орудуя большими пальцами.

Голос полной Ларисы крепнет. Она рассказывает уже о свекрови, сразу заявившей, что будущего ребенка  невестка нагуляла, и тайно добывшей у имеющихся детей  волосы и ногти для экспертизы ДНК. Свекровь сшила шесть мешочков, по два на каждого, в первом хранятся ногти, во втором – волосы. Свекровь, это слово в устах полной женщины скворчит раскаленным маслом, а мне повезло со свекровью – Борькина мама чудесная, она родила сына довольно поздно, после сорока, ужасно любила, и меня тоже. Моя дочь названа ее именем.

— Нагуляла, — кисло повторяет полная Лариса, — нагуляла. Шляешься, говорит, проблядовка! Тебе сорок лет, говорит, а у тебя любовник! Эта свекровь, она полная дура, кромешная идиотка, на меня и у мужа-то не стоит!.. Я ему виагру толку, в чай подсыпаю… Сахару побольше, и все в порядке… С половой жизнью.

— Все в полном порядке, — резюмирует юная Корделия. – Судя по всему.

Она кивает головой в платке на огромный живот женщины, та отворачивается. Молчит. У азиатки мобильный телефон исполняет что-то восточное, в духе римейков  Ф. Киркорова. Она не отвечает, невозмутимо смотрит в окно. На жестяном карнизе ходит красноногий голубь, очень жирный. Кажется, ему и взлететь-то не удастся.

В палату заходит медсестра и строго смотрит вокруг, Корделия роняет телефон и подсаживается ко мне ближе, касаясь тощим горячим бедром, я чувствую ее дрожь; вероятно, это и есть страшная Доротея Марковна.  Ничего, стоит, очень прямая, бледная до зелени, крашеные в черный волосы, нарисованные черным брови, ярко-красная помада. Верхняя губа не имеет четких очертаний, необходимой излучины, и эту излучину Доротея Марковна смело начертала карандашом.

— Через пятнадцать минуточек, дорогушечки, — говорит она хрипло, и уменьшительно-ласкательные суффиксы непристойно выбираются из красного рта, — чтобы первые шесть человечек у операционной. Трусишки снять, пеленочки взять.  Бахилочки надеть. Все ясненько?

Жирный голубь с легкостью взлетает. Худая женщина тянет руку, будто примерная ученица с первой парты, согнула руку в локте и немного трясет ею в воздухе. Хочет спросить о чем-то. Мне не интересно.

Дочка весила при рождении три килограмма, при выписке – два килограмма семьсот пятьдесят граммов, вот только выписали ее на два месяца раньше, чем меня. Борька от волнения стукнул свой автомобиль о припаркованный под стенами роддома буквально кадиллак, к тому же — лимузин. Намечался скандал.

Из распахнутых многих дверей густо полезли смуглые и черноволосые люди, я полудохлая вышла уже на крыльцо, медицинская сестра неподалеку дожидалась  своих конфет, жадно высматривала коробку, но Борька с искомыми конфетами стоял, окруженный темной толпой. День был жаркий, середина июля, вершина лета, я потела в испорченном сарафане трехлетней давности, этот сарафан!..

Сарафан Борька привез из Франции, он долго предварительно названивал, уточнял размеры, требовал точных значений в сантиметрах, я злилась и грубила ему в трубку, называла занудой и в конце проорала, что ничего мне не надо! только отстань! ради бога, отстань! Шло первое лето года нашего знакомства с Ушаковым, мы встречались в чьих-то квартирах во время обеденного перерыва и никакого еще хутора, никакого эстонского озера Пюхаярве. Ради бога, отстань, повторяла я мужу.

Борька не отстал, сарафан приехал, шелковый в цветах и сердцах, мне нравилось надевать его; именно в тот период мы встретили Ушакова с семьей.  Нет, не так, не так!  я не способна сосредоточиться, оказывается!

Надо с начала. Борька привез сарафан, все ахали и охали, потому что сарафан оказался не просто, а из линейки «Simply Vera Wang», сочетал в себе все модные направления сезона, состав материала вообще оказался волшебным – лен и шелк в нужных пропорциях. Кроме того, этот фасон с узкой юбкой необыкновенно подошел мне, раньше была уверена, что могу выглядеть сносно лишь в гороховых платьицах беби-долл. Убогая, господи, но сейчас  важно вспомнить о Нине! Как мы встретились.  Это один из ключевых моментов, определенная точка отсчета, я часто хочу маркировать то или иное событие таким образом: «через год после Нины», но поймет меня только один человек.

Итак, Борька, я в сарафане и еще Борькин приятель, спортсмен Кутько. Продукты нами закупались в воскресенье вечером, вроде бы как должно быть свободнее у касс, а тут этот Кутько, он находился в приятной перспективе пьянства и каждую минуту дьявольски хохотал. «ХА-ХА-ХА» — оперным басом. Борька по обыкновению смущенно улыбался, он боится эмоций и предпочитает делать вид, что ни причем, у него это получается хорошо.

Я задержалась у холодильной витрины с расфасованным мясом, соображая, что бы такого выбрать, фарш или, к примеру, говяжью вырезку, и обязательно кусок  свинины; хотела поэкспериментировать с низкоуглеводной диетой, ее называют кремлевской или по Аткинсу. Диета требовала мясных блюд, яичницы с беконом, сосисок и сырокопченых колбас. Брала в руки пластиковые беленькие корытца, рассматривала, клала обратно; в помещении супермаркета вовсю пахали мощные кондиционеры и было прохладно.

Борька и Кутько на какое-то время пропали из моего поля зрения, я принялась крутить головой, совершать пробежки туда-сюда вдоль прилавков; повстречала двух мужчин в одинаковых черных шортах, одинаковых белых кепках и с обнаженными торсами, повстречала старуху в джинсах, жилете и высоких солдатских ботинках, повстречала девушку с собачкой на руках, девушка тихо спрашивала собачку о предпочтениях в еде.

Борька будто бы сквозь землю провалился, моя бабушка говорила: корова языком слизала. Вместо Борьки передо мной стояла Нина, хозяйски придерживая Ушакова за голый локоть, сзади прыгали её девчонки в пышных юбках. Нина тяжело смотрела на меня, прикрыв глаза, у нее странная форма глаз – внешний угол опущен ниже внутреннего, этим лицу придается особое выражение величия и силы, на мой взгляд.

Нина всегда смугла, а под солнцем лета её южные оттенки сгущались и концентрировались, волосы по плечам антрацитовыми кольцами, медные пальцы, коралловый маникюр, терракотовый румянец. Белое платье в духе Мерлин Монро,  на плечах заметен синеватый пушок, над верхней губой тоже, пристально смотрит на меня.

Я когда-то хотела знать о Нине подробности, наводила общих знакомых на разговоры, общие знакомые неизменно выражали восторг перед ее стойкостью и крепостью характера – Нина воспитывалась в интернате, с лишенной родительских прав матерью не общалась, но выстояла, выдержала, какая молодец! И школу закончила, и институт, и выучилась хорошей специальности – учитель истории и обществознания, это самая лучшая профессия! Что может быть естественнее, учить детей истории и обществознанию!

Нина не работала ни дня, это я тоже узнала. Дети обучались истории и обществознанию кем-то иным. К моменту сдачи госэкзаменов у нее все уже было, как надо – и свадьба с Ушаковым, и беременность двенадцать недель. Она поселилась в его квартире, оставшейся от родителей, она в течение года обменяла ее на другую и лучшую, каким-то хитрым способом, без доплаты, прекрасный район. Она за три года родила двух девчонок, и еще один младенец мужского пола умер в возрасте двадцати дней – синдром внезапной младенческой смертности.  Она сама ездила выбирать детский гробик, решительно отказалась от фурнитуры – фигурных ручек и сатиновой обивки, а также савана с изображением церковной символики, была атеисткой. Она печет хлеб и делает настоящий паштет из зайца. Она не знает, какой бывает счастливая семейная жизнь, но выстраивает ее упорно, собирает по атому, по молекуле, выращивает кристаллы.

У меня роман с ее мужем.

Нина молчала, проволочную магазинную тележку она катила правой рукой, а левой вела Ушакова, в тележке лежали упаковки трехслойной туалетной бумаги, несколько пакетов с рисом «арборио», тушка семги, сок, минеральная вода, бутылки вина, банки пива. Девчонки держали каждая по корзине, старшая заполнила свою наборами сухофруктов и диетической колы, младшая – шоколадными яйцами с сюрпризом.

— Какая встреча, — сказала, наконец Нина, перебираясь пальцами от локтя Ушакова  до его плеча, — милый сарафан. Такой смелый орнамент. А мы как раз планировали покушать в пиццерии наверху. Там в это время скидки на детское меню, получается выгодно. Где ваш очаровательный муж?

Она широко улыбнулась, будто бы уверенная, что никакого мужа рядом нет, а я одна, одна, одна. В милом сарафане. Испуганная, взяла с полки стеклянную бутылку с кетчупом, крутила в руках.

— Нина, — сказал Ушаков, — это не самая лучшая идея.

— Отчего же, — она улыбнулась еще шире, — но уверена, что у тебя найдется идея получше. Правда, милый?

Я покрылась мурашками. Подошел Борька. Он обрадовался Ушакову, и сразу начал говорить о каком-то тендере, для которого уже готов набор документации, в принципе, готов, вот только надо еще раз проверить спецификацию, и хорошо бы Ушакову завтра до обеда. Нина прервала его, громко проговорив:

— Мужчины! Предлагаю немедленно подняться в пиццерию.

— Нина, — повторил Ушаков, — не получится. Ты забыла, что мы должны еще заехать к Остряковым.

— Как хочешь, — она пожала коричневыми плечами и отъехала со своей телегой. Проходя мимо стеллажа с газетами и журналами, остановилась, взяла лоснящийся ELLE в целофановой оболочке. Ушаков, не глядя на меня, пожал руку Борьке, а Кутько подкрался сзади и залаял. Он посчитал, что это весело – залаять в торговом зале.

Я выронила из рук кетчуп. Бутылка разлетелась на веселые осколки, полные красного соуса, в каком-то отупении я принялась собирать их, выпачкав подол сарафана, да и не только подол. Спортсмен Кутько взял осколок покрупнее, и большим языком выел оттуда кетчуп.

Потом специально посмотрела на обложку журнала, что выбрала Нина. Между полуобнаженных грудей модели из Бразилии было набрано крупно и красно: «десять секретов секс-марафона для тебя и для него!».

После этой встречи мне стало предельно ясно: Нине все известно. Нужно было что-то решать, и я решила, сердце болело совершенно физически, или это межреберная невралгия, а вдруг желудок? Глотала корвалол, смекту и на всякий случай — аугментин.  Ушаков смотрел грустно, он ничего не мог предложить, мы оба знали об этом, и все же я ждала какой-то альтернативы, отчаянно надеялась на. Сжимала в кармане склянку с каплями, шестьдесят  капель на десять миллиграммов воды.

Альтернативы не нашлось, Ушаков уходил, ссутулившись, как раз в тот день он подстригся, и ореолом вокруг новой линии прически располагалась белая незагорелая окантовка. Я плакала, от слез болело еще сильнее, сковырнула с корвалола пластмассовый дозиметр и высосала обжигающую жидкость с запахом мяты и валерианового корня. Пришла домой, спала до следующего утра.

— Эй, пора, — юная Корделия колотит кулаком по моему колену. – Трусы снять не забудьте. Я уже.

Стоит, поправляет длинную футболку. На футболке протяженная надпись: HANDLE WITH CARE BECAUSE WE ARE WATCHING YOU! Кто за тобой наблюдает, девочка?

— Корделия, — почему-то оказалось неловко выговаривать ее имя, — извините, я как-то сразу не сообразила… А вы-то разрешение как получили? Я имею в виду, вам мало лет. Это непросто сейчас.

— А я – по медицинским показаниям, — юная Корделия нахмурилась, — конечно, по медицинским. Я их сама себе устроила. Знаете, есть такое общежитие от трамвайно-троллейбусного парка, там комендант – смешная старушка, живет с тремя собачками. Их даже больше, собачек, может быть – пять. Хорошие, воспитанные животные. Старушка практикует как бы.  Такое проворачивает, чтобы получился полу-выкидыш. Заливает смесь водки и шампуня. Ну, внутрь. Гарантированно что-нибудь, да  пойдет не так, у меня вот неразвивающуюся беременность установили, например. Вы трусы-то сняли?

Худая женщина дрожит, и слышно, как ее верхние зубы сталкиваются с нижними, с трудом разжимая челюсти, говорит вдруг, обнимая себя двумя руками:

— А знаете, я работаю в приюте для бездомных животных. Мы там работаем, одни женщины, в общем, волонтеры. Существуем на пожертвования, очень слабенько, конечно.  Но мы так смеялись, так смеялись! Я ведь хотела ребеночка-то, младенчика. Но мне спонсор сказал – тогда никаких денежных траншей. Вот и пришлось. А так я на комиссии сразу сказала: не замужем, временно безработная…

— А чего смеялись-то, — спрашивает юная Корделия. – Вас как зовут?

— Лариса, — худая женщина смотрит на полную, — мы тезки.

— Поздравляю, — огрызается полная.

Снимаю трусы. Вместо одного жирного голубя на карнизе уже два, двигают маленькими серыми головами, что-то клюют с голой жести, что?

Выходим в больничный коридор, он пуст. Опять находится время подумать. Я не люблю свои воспоминания, я бы хотела захоронить их, как радиоактивные отходы – поглубже, залить бетоном. Это, кажется, называется – могильник.

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.