Сын внезапно проявил интерес к старым фотографиям – ну как, старым. К бумажным фотографиям, аккуратно вставленным в пластиковые кармашки специальных альбомов. Последняя фотосессия датирована каким-нибудь 2005 годом, и это значит, что именно в 2005 году члены семьи твердо перешли на «цифру» и теперь семейные портреты следует искать на предназначенных для этого сайтах и в социальных сетях.
Сын подошел к вопросу серьезно: отобрал кадры, наиболее, по его мнению, наглядно отражающие жизнь семьи в то или иное время. Отобрал, и, пытаясь соблюсти хронологическую последовательность, начал сканировать. Сканер работал как адская машина, послушно насыщая память компьютера раз от разу взрослеющими детскими лицами и неуловимо меняющимися модами взрослых.
И вот уже можно сделать вывод, что в 1994 году я ношу длинную юбку из «вареного» шелка, сочетая ее с джинсовой курткой, а годовалая на тот момент дочь – клетчатое платье, пошитое мною лично из каких-то обрезков пальто, и еще джинсовый комбинезон, тоже моего производства. Здесь в расход пошли чуть не парадные чуть не джинсы моего папы, но папа ничего, не возражал.
2003-й. Вот маленький и кудрявый, как ангел, сын. Держит на руках уже покойную кошку, кошка размером с мальчика, даже чуть превышает. Мальчик неизменно серьезен. Гладкие щеки, прелестные маленькие уши, пальцы, точно повторяющие формой мои. Его принимают на улице за девочку. «Девочка, как тебя зовут?» Мальчик сводит брови и отвечает: «Сергей». На всех летних фотографиях мальчик в панаме – отказывается снимать. Это небезопасно, говорит. Солнечные лучи.
Другая фотография — мальчик сидит на стуле, пьет чай из большой синей кружки. Тычет в рисунок на кружкином боку пальцем и комментирует: написано – дооо-мик.
Мальчик боится, что его потеряет мать. Эта мать! Нужно держать ухо востро. Мальчик говорит: нет, я не подожду снаружи, а зайду в магазин с тобой, потому что наруже меня могут похитить на органы. Мальчик как-то там научивается читать, и в свой четвертый день рождения читает поздравительные открытки; гости шокированы и подозревают подвох.
Фотография, за которую сын сильно на меня обижается: в кадре он спит. Спит, в совершенно киношной позе для детского сна, руки под щечку, на щеках от ресниц рваная тень. А в этой пижаме с собачками Снупи он такой зайчик! Я, презрев всякую глажку, орудую утюгом только над детскими пижамами. Ну потому что невозможно же давать таким пупсам мятые, ну!..
Вдруг временной скачок назад, и опять 93-й — держу в руках неуклюже вышитый гладью платочек, это какая-то беременская глупость, вышивать я не умею, но упорно тычу иглой в клочок материи, туго натянутой на пяльцы. Упорно, вплоть до того самого момента, как на свет не появляется девочка — в белой густой смазке, я все вижу между растопыренных ног, вымазанных йодом. Длинные волосы, правильные черты лица, она сразу была очень хороша собой, только пожелтела через два дня – группа крови у девочки оказалась другой, не моей.
Вот фотография желтой девочки в пеленках. Именно в этот момент я вооружаюсь книгами по уходу за младенцами; одна из книг подразделена по временным главам, соответствующим возрасту. И я жду, никак не дождусь, когда смогу с основанием перейти к изучению главы «14-30 дней». Кормить грудью получается плохо, и на кухне пестрят боками упаковки молочной смеси; смесь трудно купить, я боюсь, что девочка будет голодать, наверное, в этот момент внезапно понимаю, что жизнь уже никогда не будет прежней.
Сижу в платье из еще небеременного прошлого, в решетчатой кроватке на боку спит девочка, похожая на куклу. Через полгода я стригусь коротко, очень коротко, и уже никогда не отращу волос.
Сын-первоклассник. Такой маленький, а ранец такой большой. Ему ставят диагноз «гастрит школьника», и врач, пожилая и мудрая, очень хорошо объясняет: когда ребенок не может понять, отчего ему плохо, он говорит, что у него болит живот. Через небольшую паузу продолжает: да и взрослый человек, в общем-то, тоже.
Чтобы помогать сыну делать уроки французского, я покупаю себе диск и пытаюсь учиться тоже. Вот мы сидим и держим на коленях большого формата рабочую тетрадь. Подготовка уроков – отдельное время суток. 2005 год.
Сын-одиннадцтиклассник прерывает мои мечтания.
— Так что насчет поездки в Питер, — говорит он. — Я могу договариваться с друзьями?
Появляется и дочь.
— Когда я была маленькая, — говорит она увлеченно, — я всегда думала, что у меня есть сестра-близнец, но нас разлучили при рождении.
Говорит, и вопросительно на меня смотрит.
— У тебя нет сестры-близнеца, — говорю я. — У тебя есть брат-близнец.
И указываю рукой на сына-одиннадцатиклассника, который как раз швыряется шапками. Мальчику не нравится ни одна из действующих моделей. Он поочередно примеривает их и отбрасывает за спину. За спиной громоздится небольшая трикотажная горка.
— Это твой брат-близнец,- говорит дочь, — мой был бы красавец.
— Твой был бы такой же толстый, как ты, — уточняет сын.
Моя дочь пинает моего сына. Сын уворачивается.
— Мама, — выкрикивает дочь, — ты слышала, что сказал этот твой сын? Я вообще не буду есть! Вообще не буду есть! И не тащись ко мне со своей едой! И никогда!
Шумно пробегает по коридору. Хлопает дверью.
— Я не буду носить шапок, — говорит сын, — особенно таких. Мне нужна нормальная шляпа к пальто. В котором, надеюсь, в январе я поеду в Питер.
Дочь стремительно выбегает из своей комнаты и дьявольски смеется. Сын собирается и уходит, под хохот. А вчера он забыл сменную обувь. О чем настойчиво звонилит то ли завуч, то ли дежурный преподаватель. Дочь с бойфрендом нового образца уходит тоже, заказав на ужин «что-нибудь легкое».
Я остаюсь с фотоальбомом нового формата. Думаю всякое хорошее: как правильно, думаю я, что у меня есть эти дети. И я честна с собой.
