Две девочки стоят перед большим зеркалом, школьный вестибюль, до начала уроков осталось семь минут, девочки никогда не опаздывают, не опоздают и сейчас. Поправляют пионерские галстуки, у первой девочки карман на черном фартуке пришит неаккуратно через край желтыми нитками, она держит в руках тонкую тетрадь ученицы шестого класса Черновой Екатерины. Вторая укладывает густую рыжеватую челку и с нажимом повторяет:
— Катька, ты что, не понимаешь? Ты дура совсем, да? Если ты сейчас сдашь это сочинение, она тебя запряжет со своим конкурсом на все каникулы! А у нас другие, наверное, планы!
— Ну и что мне теперь делать, — первая девочка мрачна, накручивает на палец желтую нитку и выдергивает ее. Часть кармана тут же провисает жалким треугольником, становится заметен ярко-малиновый флакон лака для ногтей.
— Ничего не делать! – вторая девочка округляет глаза, — ничего! Не сдавай ей работу, и все. Это вообще – дополнительное задание. И ты не обязана. Если спросит, скажешь – не смогла. И все! И все!
— Да, но я-то смогла, — возражает первая уже на ходу, поднимаются по недавно выкрашенной лестнице, отвратительный травянисто-зеленый оттенок, проходят просторной рекреацией к кабинету, дверь распахнута, клубятся коричневые ученицы в сборчатых юбках и синие ученики с букварями на шевронах, кабинет двадцать четыре, русский язык.
Занимают свои места в классе. Первая девочка смотрит в окно. Вторая смотрит строго вперед. Учительница в полосатом костюме указывает дежурным на недостаточно тщательно вымытую доску. Дежурные глупо хихикают и трут меловые подсохшие разводы грязными тряпками, отчего разводы распускаются с новыми силами.
На следующей перемене первая девочка стоит перед учительницей, сосредоточенно рассматривает полоски на ее пиджаке: светлая, темная, снова светлая. Одноклассники собирают портфели, в общем шуме выделяется пронзительный смех отличницы Клюевой.
— Чернова, ты подвела меня, — учительница строга, — ты очень подвела меня. Кроме того, ты подвела и себя! Это такой шанс, такой!.. Заняв одно из призовых мест на областном конкурсе, ты была бы допущена к всесоюзному состязанию!
Слово «всесоюзному» она произносит по слогам. Слог «юз» кажется девочке смешным. Она давит усмешку, но учительница успевает заметить неуместные эмоции.
— Все ясно, — говорит она с угрозой, — все предельно ясно. Что ж, не стоило вообще привлекать тебя к этому заданию. К счастью, есть и другие ученики, ничего, справимся. Маслова, подойти, пожалуйста, голубушка.
Вторая девочка оказывается рядом. Рыжеватые волосы причесаны аккуратно, загибаются вверх на уровне плеч.
— Маслова. Марина. Вот какое дело. Чернова, к нашему общему сожалению, с поставленной задачей не справилась. Я веду речь о сочинении для областной «олимпиады». Придется тебе спасать честь школы! Ты староста класса, и должна… Есть возможность стать победителем всесоюзного конкурса! Не упусти её!
— Конечно, Любовь Михайловна, — вторая девочка очень серьезна, — я буду очень, очень стараться.
Из кармана первой падает на вытертый линолеум флакон ярко-малинового лака.
— Эт-т-то еще что? – учительница окрашивается багрянцем, — ногти, значит, красим?! Вместо того, чтобы…Чернова, за мной. Немедленно!
Стремительно уходит вон, полное тело играет в движении с вертикальными полосками костюма: полоска светлая, полоска темная, полоска светлая. Первая девочка смотрит на вторую. Вторая произносит с вызовом:
— Нет, ну а что я могу, по-твоему? Я ведь и правда – староста.
Первая девочка уходит. Года через три она бы оглянулась и бросила через плечо:
— Смотри, возможности не упусти, — но сейчас просто уходит.
Пребывание в зимнем лагере окажется невыносимо скучным. Призового места Маслова Марина не займет. Три года пройдут вскоре.
***
— Ты плетешь какую-то галиматью! – вторая девочка заметно повзрослела. Рыжеватые волосы подстрижены модно. Глаза подкрашены нежно. Она застегивает пальто, нервничает, отрывает случайно пуговицу, расстраивается, — ну вот! Черт, черт! Так что ты молчишь, блин, Катька?!
Первая девочка уже одета, затягивает яркий шарф поверх теплой куртки.
— Я думаю, — отвечает она. – Думаю. Ты сама-то чего планировала добиться?
— О, блин! – вторая кривит бледные губы. Пользоваться помадой в стенах общеобразовательного учебного заведения она не рискует. – Я ничего не планировала!
Сует оторванную пуговицу в карман пальто. Продолжает нелогично:
— Планировала, чтобы Клюева подергалась! Попрыгала чтобы! Терпеть не могу Клюеву!
— Знаю, — кивает первая, — знаю.
— Лучше бы ты знала, как мне поступить сейчас, — вторая дергает первую за рукав, — вот смотри! Смотри: он пишет… Смотри… ага… Этот Федоров, я прям не могу…
Вторая расстегивает вместительный портфель лаковой кожи, золотисто поблескивают изящные замки, достает несколько нарядно обернутых учебников, тушь для ресниц, флакон лака для ногтей цвета фуксии и сильно измятый клок бумаги. Читает с легким выражением: «Мариночка! Скажи мне просто: да или нет?»
Первая слушает. Вторая несильно хлопает ее по пальцам:
— Что мне ответить? Что? Ты же понимаешь, что эти «да» и «нет» — не просто «да» и «нет»?
В дверях появляется отличница Клюева. Подол форменного платья на добрый десяток сантиметров выше квадратных мощных колен. Кудри воинственно стоят вкруг головы и отливают металлом.
Первая делает шаг вперед. Вторая придерживает ее за локоть.
— Говори, — требует она тихо и настойчиво, — сейчас говори. Мне ответ подготовить нужно. И настроиться.
Клюева надевает болоньевый плащ. Вбивает полные ноги в белые сапоги. Первая наблюдает за перемещениями ее крупных рук. Клюевой разрешается носить золотое кольцо, и серьги тоже. Мать Клюевой руководит ОблОНО. Отец Клюевой заведует гастрономом. Вторая сжимает в ладони записку, составленную официальным «мальчиком» Клюевой, красавцем Федоровым.
— Скажи: «да», — первая освобождает локоть. – Что тут думать. Конечно, да.
Клюева плюет в мусорную корзину клубничной жвачкой. Даже металл ее волос кажется тяжелым.
Неделей позже вторая с позором предстанет перед лицом своих товарищей на утренней линейке, будучи уличена администрацией школы в курении (половина пачки болгарских сигарет «Ту-134») и распитии спиртных напитков (бутылка «ноль, пять» Жигулевского пива). Администрация школы получит исчерпывающую информацию о времени и месте грехопадения второй, информация подтвердится. Вторую снимут с должности председателя учкома, привлекут к процессу внимание родителей, долго будут грозить исключением вообще, «в ГПТУ у меня пойдешшшшь», — прошипит директриса, капля слюны вылетит из ее тонкогубого рта и упадет второй на гладкую щеку. Первая протянет грязноватый платок.
Она не чувствует себя виноватой – ну, кто же знал, что Клюева окажется такой ревнивицей, да еще и доносчицей.
***
— Ничего не получается, — первая с досадой отталкивает от себя недавно приобретенный миниатюрный набор для выполнения «французского маникюра». Ногти ее облеплены бумажными деталями для образования соответствующего рисунка. Рисунок выглядит скверно.
— Сотри скорей, — вторая заботливо протягивает большую бутыль с техническим ацетоном, — а то правда, немного похоже на говно.
— Не задался у меня французский маникюр, — подтверждает первая.
— Это тебе во Францию надо ехать, чтобы учиться, — говорит вторая.
— Очень смешно.
Первая локтем рушит на пол стопу «общих» тетрадей, весенний семестр, рядом валяются разноцветные ручки для оформления лекций, остро заточенные карандаши, стоит кружка с остывшим чаем и какие-то пряники на плоской тарелке.
— Ты как слон в посудной лавке, — отмечает вторая, — разметала свой «сопромат»… Слушай, а помнишь, ты говорила, как там забавно расшифровывается ваше это… мммм… забыла! Название предмета. Что-то такое про могилу. Веселое, ну?..
— ТММ и ДМ, — первая яростно взбалтывает ацетон без конкретной цели, — тут моя могила, и друга моего.
Вторая смеется. Первая выходит из комнаты. Слышен плеск воды, шорох полотенца и звонит телефон. Вторая берет трубку. Гримасничает беззвучно. Потом говорит:
— Да, я слушаю. Катя сейчас не может ответить. Никак не может. Она уехала. Во Францию. Совершенствоваться. Как это: в чем? Во всем! Всего доброго. Кстати, а кто это говорит?
Кладет трубку. Проговаривает вслух:
— Ярослав. Офигенские имена встречаются.
Возвращается первая. Глаза ее приобрели неожиданный розовый оттенок. Садится на диван, подтягивает колени к груди и жалуется:
— У меня так все хорошо было продумано. Черное платье. Жемчуга эти длинные. Колготки в сетку. Скромный, но изысканный маникюр. А теперь без ногтей буду.
— Как Бухарин, — вторая смеется. У нее хорошее настроение, очень хорошее. Такое весеннее. – Так куда ты там намыливалась вечером?
— Ой, это Снежкова. Помнишь Снежкову? Высокая блонда. Мы на физкультуру вместе ходим. Она познакомилась с каким-то мальчиком, а у мальчика – брат. Двоюродный. Ярослав. Или троюродный. Или вообще не брат, но они придут вместе.
— Братья вместе?
— Ну да. Ярослав, и еще один. Говорят, какой-то классный. Не знаю. Вот, типа должны позвонить. Мне, собственно, все равно. Ты же знаешь о моем разбитом сердце.
Вторая знает — пожалуй, даже слишком хорошо. Она уходит, отказавшись от чая-кофе. Первая валяется на разобранном диване, читает детектив, заваривает свежего чаю, пялится в окно. Утром следующего дня к ней подойдет блондинистая Снежкова, крайне недовольная.
— Франция, значит, — скажет она, — ну ты и трепло.
— С чего бы, — первая недоумевает.
— Да пошла ты! – Снежкова в гневе изламывает бровь.
***
Вторая укачивает младенца. Сразу после родов она растолстела, потом похудела, жир исчез, преувеличенная кожа осталась, свисала мягкими складками. Вот и сейчас она горестно трогает себя за бока, рукой, свободной от младенца.
— Жирная я? – спрашивает шепотом.
— Перестань, — говорит первая, она отпивает джин-тоника из алюминиевой банки, горько, хорошо, — ты не жирная. Кстати. Она уже уснула, клади.
— Положишь её, — говорит вторая, — проснется через десять минут. Пусть лучше так.
Садится на стул с высокой спинкой, утомленно прикрывает веки. Ее ресницы полосатые, как костюм учительницы русского языка когда-то: полоска светлая, полоска темная, полоска светлая и всё.
— Ты хотела что-то рассказать, — напоминает первая, ставит алюминиевую банку на стол, к ней подбегает смышленый мальчик лет трех и прыгает радостно, она гладит его по голове, — Алешенька, иди, играй. Посмотри, спит ли брат.
Мальчик уносится. Через несколько секунд кричит: мама, он спит, спит! Первая кивает в никуда и повторяет запрос:
— Ты поговорить хотела о чем-то. Важном. Вызвала меня. Мы всю дорогу шли пешком. Денег не было на транспорт.
— Ах, да, — вторая не открывает глаз, — попросить тебя хотела. Ты ведь в начале месяца появляешься в своей конторе?
— Да. Сдаю работу.
— Не смогла бы ты зайти в нашу с Борюсиком квартиру? Там близко. Я тебе ключ дам. Просто посмотреть. Жильцы меня забодали вообще, Борюсик с них третий месяц арендной платы не может вытрясти. На телефон не отвечают. Может, они свалили уже. Может, квартиру сожгли! А я не могу доехать. Посмотреть.
Вздыхает и продолжает:
— То мама капризничает, то Ксюша болеет… То папа, блин!.. А еще этот массаж, просто наказание какое-то. Каждый день, каждый день!..
— Я посмотрю, — дергает плечом первая, — конечно. Послезавтра.
— Уфф, спасибо, — вторая открывает глаза, причем сначала левый, потом правый. – Всегда выручаешь меня.
— Фигня, — первая и правда так думает.
Через день она выданным ключом откроет квартиру подруги, временно превращенную в финансовый актив – худо-бедно, а пять тысяч в месяц получаешь за аренду, — откроет дверь, поведет носом. Пахнет какой-то хренью, скажет вслух, не задумываясь над формулировками. Хрень окажется арабским благовонием, навстречу выйдет Борюсик без трусов.
— Ты блин вообще?! – отпрыгнет первая, она не хочет видеть мужа второй – голым.
Борюсик пятится назад, его член уныло никнет среди пригоршни негустых волос. На заднем плане возникает неясная фигура женщины: руки, ноги, голова, грудь. Голова издает звуки, напоминающие человеческую речь, но первая слишком ошеломлена, чтобы идентифицировать их.
— Катька! – проорет Борюсик, — Катька, ты только Маринке не говори. Она же рехнется. Рехнется! Это – так, коллега по работе… ничего такого… Не говори Маринке, прошу!
Первая, все еще сжимая связку ключей в руках, упирается взглядом на идентичный комплект, брошенный прямо на пол прихожей, только вместо девочковых брелоков с цветочками и грибками – миниатюрная модель автомобиля. Опускается на корточки, поднимает ключи, выходит на площадку, закрывает дверь на четыре оборота. Клац-клац-клац. Клац.
— Катя, — бешено донесется изнутри, — Катя!
Спустится по лестнице, придерживаясь рукой за перила. Доберется до второй. Скажет в её растерянное лицо: «Странная штука, дверь открыть не смогла, но вроде бы внутри кто-то есть. Нет, точно – есть. И, знаешь, такой запах, ну чуть ли не газом чуть ли не пахнет… Конечно, езжай. На такси – дело тридцати минут… Да, я займу тебе…Охотно».
Вернется домой. Возьмет на руки годовалого сына. Протянет руку трехлетнему. Пойдет на вечернюю прогулку, на обратном пути купит перловой крупы, замочит на ночь, чтобы утром быстро сварить кашу.
А лака для ногтей в этом эпизоде нет. Вообще нет, ни одного оттенка.
***
— Что ты закажешь? – первая не открывает меню, постукивает уголком кожаной папки по столешнице.
— Жрать хочу ужасно, — вторая достает из сумки пачку сигарет, закуривает и придвигает к себе пепельницу в виде сердца. Еще можно курить в местах общепита. Вторая небрежно держит сигарету между двумя пальцами, ее ногти достигают почти двухсантиметровой длины, на них нарисованы карточные масти: большой палец — пики, указательный — бубны, средний – крести, безымянный – черви, на мизинце не в тему – роза. Официант записывает заказ, первая просит подать коктейль сразу и нетерпеливо прикусывает нижнюю губу.
— Мальчишки-то уехали? – спрашивает вторая между двумя затяжками.
— Вчера. Довольны. Старший во втором отряде, младший — в пятом.
— А я свою не знаю, куда на лето. К бабушке она не хочет, к отцу в Питер не хочет, в лагере отдыха — ноет. Сидит одна целый день, смотрит мультфильмы по кабельному. Не читает ничего. Им по внеклассному чтению Оскара Уайльда задали! Обалдеваю от этой программы. Ты меня слышишь?
— Слышу.
Первая кивком благодарит официанта за коктейль, выпивает в несколько больших глотков, сразу же просит повторить, вторая неодобрительно цокает языком:
— Решила накидаться? С какой радости? Середина недели…
— Я завтра не работаю. Юру провожаю.
— Мне нравится твоя личная жизнь, такая насыщенная, — вторая оглядывается в поисках официанта, — ну, какого черта они так долго? Хоть бы хлеба принесли. Мужа ты проводила в Москву, а куда любовника провожаешь?
— Мужа я уже из Москвы встретила. Кстати. Не называй Юру — моим любовником.
— Хорошо, — покладисто соглашается вторая, — не буду. Какая ты нежная. Буду называть его твоим возлюбленным.
— Марина, я вообще не хочу об этом разговаривать. Ты не понимаешь, нет? Я. Не. Хочу. Разговаривать. Об этом.
— Пожалуйста! Пожалуйста! Так уезжает-то он куда? Твой Юра. – Вторая выделяет мужское имя интонационно. Йуррра.
— К месту службы. Ты знаешь, куда.
— Забыла.
— Военный городок под Читой.
— Далеко.
— Да.
— Очень далеко.
— Да.
— Ну и что ты думаешь?
Официант беззвучно составляет тарелки большого диаметра перед второй: спагетти с продуктами моря, чесночные хлебцы, салат с сырыми шампиньонами и рукколой. Вторая улыбается. Капли оливкового масла преломляют свет не хуже брильянтов в ее ушах. Хватает чесночный хлебец и откусывает половину, пики и бубны ногтей мелькают перед широко открытым ртом, розы тоже мелькают, крошки падают на клетчатую скатерть.
— Ничего я не думаю. Если я буду думать, сдохну.
Первая выпивает коктейль и заказывает коктейль еще.
— Сразу два, пожалуйста.
Вторая ест, выговаривает полным макаронами ртом:
— Слушай, а я тебе говорила? В Одноклассниках нашла Клюеву. Прикинь? Она в Швеции живет. В городе Стокгольме.
— С Карлсоном на крыше?
— Замужем за шведом. Я ей написала: «как твоя многочисленная шведская семья?». А она, дура, отвечает: «шведская семья – это один швед и одна шведка!» Дура. И скучная при том.
— То есть, она себя шведкой уже считает? – уточняет первая. Щеки ее пылают. Их подогревает алкоголь, внутривенно и подкожно.
Смеются вместе.
— Кстати, — говорит первая, она часто так начинает фразы, — кстати, помнишь мою однокурсницу, Снежкову? Девочка с белыми волосами.
— Не помню, — врет вторая.
— Неважно. Так вот мы тут с Юрой совершенно случайно выяснили… Я буквально офигела. Офигела, говорю! До сих пор в себя не могу прийти.
— Что выяснили? – вторая делает перерыв в еде на перекур, официант заблаговременно заменил сердце с пеплом на свежее сердце.
— Как-то Снежкова меня приглашала типа на двойное свидание – она с каким-то там хреном Ярославом и хренов друг. Так вот, хреновым другом оказался Юра! Он тогда в отпуск приезжал. Из военного училища. К родителям. Ужасно хотел с кем-нибудь познакомиться, одичал в своих казармах. Ну и вот.
— Таких историй у каждого – вагон и маленькая тележка, — говорит вторая разочарованно, — я-то думала, что-нибудь такое. Нетрадиционное.
— Не знаю, — первая мрачнеет, несмотря на ровный румянец, делается слегка прозрачной, — мы бы могли быть вместе. Если бы тогда.
— Слушай, совсем забыла, — вторая поспешно доедает уже остывшие спагетти, маленькие каракатицы выглядят беззащитными, — обещала матери фильтр для воды купить. У них сломался, и она просила… Побежали, а?
Первая молчит. Она специально пригласила вторую в кафе, чтобы занять время, времени внезапно сделалось избыточно много, первая вдыхает его с воздухом, глотает вместе с водой, жует вместе с пищей, первую тошнит от времени, ее рвет временем, но облегчения не наступает.
Первая боится утра нового дня – это будет насыщенное событиями утро, приедет такси, погрузит первую, чуть позже погрузит Юру, они поедут в аэропорт, шестьдесят километров, ровно час в пути, еще два в здании аэровокзала; а после того, как первая выйдет из здания аэровокзала, она сядет на скамейку, или ступеньку, или в газон, или на асфальт. Откашляется, привычно отплевывая время.
Достанет из сумки ежедневник, он морально устарел, позапрошлогодняя разметка, но что это меняет, она перестала доверять цифрам, когда-то обеспечившим ей высшее образование. Запишет цифру «восемь», обведет ее кривоватым кружком, восемь раз Юра приезжал к ней, восемь раз уезжал, прошло пять лет. Пять минус восемь – равняется минус три, ровно столько у них шансов на что-то общее, типа дома, комнаты, одеяла и будущего. Минус три.
Официант приносит счет. Вторая держит наготове банковскую карту:
— Сегодня моя очередь платить!
— Спасибо, — вяло отзывается первая. Она уже как бы сидит на завтрашнем асфальте. Может быть, повезет, и пойдет дождь.
— Ничего, ты – в следующий раз, — смеется вторая. — Ну, все, я помчала!
И действительно – вторая почти бежит, задевает бедром угол стола, стеклянно звякнув, падает крупная солонка, сталкивается с пепельницей формы сердца. Вторая цепляет телефон из кармана брюк, ломает ногти, краснеет червовая масть, чернеет – пиковая, открывает «контакты», спешит, всегда есть вероятность передумать, изменить решение, но первый порыв – самый благородный, и она вызывает намеченного абонента. Разговаривает, покусывая кончик мизинца с розой не в тему.
Первая тем временем медленно поднимается, тщательно задвигает за собой стул, прощается с метрдотелем, с постера напротив ей усмехаются исполинских размеров губы, кто только сочиняет эти интерьеры. Не отводя взгляда от пугающей стены, убедительно говорит почти что вслух, но только себе: «Всё, надо заканчивать, я пять лет выкинула из жизни, пять лет просрала, медитировала на военную форму, надо заканчивать, я ведь ни лета не вижу, ни зимы, мне ведь пофигу времена года, мне бы только вычеркивать дни до его дурацких визитов, у меня семья, в конце концов, у меня дети и муж, я пять лет не помню об этом; всё, сейчас позвоню и скажу, что завтра не поеду на аэродром, всё».
Трубка в ее руках взрывается популярной мелодией сезона: дети, желая видеть мать модной, регулярно обновляют ее фонотеку. «Алло, — скажет она мужу, — привет, да мы тут с Маринкой… лапшу ели… Что? Ну, минут через тридцать-сорок смогу… Отчего такая спешка? Что-то случилось?..»
