Станция Томилино, светает. На платформе от холода топают ногами утренние пешеходы, поглядывают на часы в ожидании электрички. Скорый поезд №9 Самара-Москва громыхает мимо, прибытие через пятьдесят минут; к умывальнику очередь. В вагонном коридоре прижимает к себе объемистый портфель бородатый мужчина в скверном костюме. Смутно-рыжий галстук поник ухом охотничьей собаки. Смотрит в окно: бетонные заборы, сплошь граффити, внезапно новая станция – Панки. «Мамуля, — взвизгивает в телефон, — тут платформа называется – панки!» Смеется нервно.
Мамуля строга, возвращает мужчину с портфелем к реальности. «Да-да, — кивает он послушно, — сначала – в гостиницу, плотный завтрак, потом – в министерство». Командированный. В портфеле – бухгалтерская документация нарастающим итогом, или что-то такое же, асексуальное. Бок о бок тонко усмехается сосед по купе, холеный блондин — перстень с желтым брильянтом, дорогие туфли и джинсы по размеру. Едет в столицу «по делам», на вокзале его встречают, вечером запланирован хороший спектакль и модный ресторан. Постоянная спутница предупреждена, все под контролем. Блондин скупо улыбается.
В скором поезде Самара-Москва не обнаружить москвича, лишь гости столицы пялятся почетверо в окна, обращающиеся ночью зеркалами. Отчего москвичи не ездят поездом номер девять? Возможно, они просто не возвращаются из Самары. Командированные взволнованы, готовят себя к встрече со столичным работодателем, не спят на узких полках, давят прыщи, бреют щеки. Возможны качественные прорывы вроде окраски волос в сортире.
«Хрустящий огурец! Великолепный кабачок! Ароматный помидор!» — граффити мешается с рекламными банерами и торговыми стеллажами. Люберцы-1, и уже совсем светло. Люберы, так в девяностые называли специально натренированных ребят, что колотили металлистов. Командированный опасливо поводит плечом, провожая вывеску взглядом. Сложно представить его металлистом. Прижимает портфель теснее к сердцу — определенно, помимо нарастающего итога он везет в Москву взятку. Жмет на клавишу быстрого набора. За девятьсот километров мамуля регистрирует телефонный звонок и отвечает, ура. Бородатое лицо светлеет. «Я вот что думаю, — говорит вполголоса, — не слишком ли мой наряд официален? Не покажу ли я тем самым, что рассматриваю только формальные методы общения?»
Непроиязненно осматривает себя. «В прошлый раз, — продолжает рассказ, — меня встретил Павлов, но руку ему первым протянул я …»
Платформа Ухтомская, малое строение, возможно – будка обходчика или другая собственность железных дорог. Будка неистово раскрашена граффити, выделяется многократное повторенное «МАМА», других слов не разобрать. Снова бетонный забор, «Пр-к Мухаммед сатанист и педофил», нетолерантная надпись. Знак анархии, и рядом дата – 1917 год, грамотно. «Мамуля, я абсолютно спокоен», — врет бородач.
Наливает кипяток, макает усохший пакетик, уже заваренный с вечера; подстаканник в логотипах РЖД отражает электрический свет. Не расстается с портфелем, держит на коленях, поминутно оглаживает рукой. Пышный блондин заказывает, натурально, кофе. Получает за сто пять рублей в толстенькой белой чашке. Листает страницы на айпаде. С ленивым интересом посматривает на берегомый портфель соседа. «Никак бомба у тебя», — барственно усмехается.
Косино, Выхино, Вешняки, Перово, Новая – поезд ускоряет ход; загадочный «салон красоты МЦО» посреди степи. Кто посещает его, какие красотки, что означает аббревиатура МЦО? Новостройки, декорированные серыми полосами. Новостройки просто, без полос. Строительные краны с опущенными стрелами, как ночные безымянные животные. Платформа Фрезер – касса в виде часовенки, кружит первоапрельская метель. «Мамуля, необходимо, чтобы ты одобрила эту стратегию: Звонареву я в лицо говорю, что он не справляется со своими обязанностями, а Плигиной…»
Сортировочная, здесь состоялся первый субботник, Ленин лукаво улыбался, еще живой. Пассажиры с баулами проходят к выходу. Проводница кокетничает с отставным военным. Тайные любовники держатся за руки. Пышный блондин ставит «лайки» красивым женщинам в фейсбуке. Электрозаводская, Москва-Казанская, приехали. Бородач, опасаясь сойти на перрон, балансирует вокруг сияющего поручня, и звонит телефон. Мужчина дергается, рвет трубку из кармана, ценный портфель падает вниз, по законам жанра раскрывается в полете, брызгает пестрыми шариками марблс. Стекляшки в невероятном, несчитанном количестве прыгают по асфальту перрона, где медленно тает последний снег. «Мамуля? Да, все в порядке…»
Хорошо бы, чтобы задавака Павлов первым протянул руку. Москва привычно вдыхает новую человеческую порцию.
