Зима в квартирах. Глава 17

Игорь

Встретились, как обычно, в это раз я продуманно не тащил с собой ни цветов, ни шоколада, или еще в последние месяцы у Тины возникла трудно объяснимая страсть ко всему, содержащему какао в порошке. Какаовый коктейль, она говорила, и смеялась, и смешивала в пол-литровой кружке с холодным молоком ликер Бейлиз и какао.

Когда я вижу Тину, мне трудно говорить о чем-то, генерировать могу одну мысль, хочу эту женщину, хочу эту женщину, и всё. Это мешает. Она еще не позвонила в дверь, еще только входит в подъезд, я уже чую ее обязательный аромат свежей рыбы и воды, я уже бессмысленное существо, только и способное на частое дыхание и частое сердцебиение.

И нет определенного момента, о котором можно было бы сказать: вот он! только что было так, а уже сейчас – иначе! Словно  выходишь в летней куртке под мелкий дождь, даже не дождь, а так – изморозь, гуляешь, наслаждаешься,  и вроде бы все благополучно, да только куртка уже мокра, тяжела, и неприподъемна на плечах.

Сегодня твердо решаю отстраниться по максимуму и поговорить, я начинаю сразу же, она еще стоит у дряхлой вешалки, обитой вишневым дерматином, снимает высокий блестящий сапог, я закрываю рот и нос рукой, это слабая попытка защититься и дистанцироваться.

Не совсем понятно, чего я ожидал, Но Тина смеется, смеется, от смеха как бы слабеет и садится на низкую табуретку, трясет ногой и сапог съезжает.

Привычно ощущаю время в себе, вот оно подходит, забирается в рот, щекочет горло, падает ниже по пищеводу, ведет себя по-хозяйски, вызывая «вздутие живота, тяжесть в желудке и тошноту», и никакие патентованные пилюли не помогут. Через час, или два, или вообще через пятнадцать минут она встанет и уйдет, блистая сапогами, источая рыбный запах, а мне останется этот вздутый живот. И разбитое сердце, мог бы я закончить, будь сценаристом мелодраматических сериалов.

Опускаюсь на колени там, где стоял. Хорошо, что никто не видит, хоть мне все равно. Тина все смеется, но несколько тише, вновь обувается и уходит, размеренный ход по ступеням, держится за кованые кружева перил, я стою на коленях – ну что, с разбитым сердцем, как в мелодраматических сериалах.

Соня

Встречаю совершенно случайно на улице свою бывшую учительницу музыки, пожалуй, ей сейчас лет восемьдесят, в музыкальной школе была знаменита тем, что била учеников железной линейкой по пальцам, все ходили с синяками и характерными ссадинами, все ненавидели фортепиано.

Прекрасно помню ее длинное татарское имя, но не подойду и не поздороваюсь, просто смотрю, она в паре с какой-то посторонней старушкой стоит у фонарного столба и читает вслух объявление, обе замотаны пуховыми платками, несмотря на календарную весну.

Я в этом районе просматривала несколько квартир, заявленных хозяевами для почасовой и посуточной аренды, одна произвела сильное впечатление. Так сложилось, что мы там оказались вместе со Стрижекозиной, начальницей агентства «Квартирный магазин». Эта Стрижекозина пришла в профессию уже после сорока лет, даже после сорока пяти, и сразу сделала очень хорошую карьеру, про нее говорятся всякие слова и ходят слухи, руки в крови, буквально по локоть руки в крови.

Якобы она прекрасно заработала на первой уже расселенной коммуналке, роскошная 150-метровая  квартира в самом центре, три балкона и зимний сад;  расселяла она жильцов старыми добрыми способами девяностых – вывозила на личном автомобиле в глухую деревню и всех в один дряхлый дом ссыпала; разумеется, стояла зима.  Беременная внучка одной жилицы с небольшим опозданием прознала про Стрижекозинский беспредел и поехала спасать бабку, но в пути начались роды, никого рядом, она испугалась, вероятно. Ребеночек родился, но она обессилела и отказалась от мысли куда-то идти. Замерзли в километре примерно от этой самой глухой деревни, их нашли, причем, только весной. На милицейском сленге это называется – подснежники.

Стрижекозина ничуть не гнушалась и  «куклами», и двойными продажами, и все складывалось для нее удачно, только раз пришлось поволноваться, хоть и не наверняка. Дело касалось именно «куклы», пачки денег, где внутри вместо купюр – резаная бумага или купюры меньшего номинала.  Такой «куклой» Стрижекозина расплатилась с одним алкоголиком, который в результате оказался младшим непутевым братом  большого начальника в системе МВД, который остался инцидентом недоволен,  и принял свои меры.

Но обошлось как-то, Стрижекозиной вообще ничего не страшно, она даже не на танк похожа, а на танковую колонну, не люблю сталкиваться с ней по работе, но приходится.

Сегодня стоит, жилет из чернобурки, кожаные штаны, хохочет во все горло; квартира, что мы смотрели, оказалась странно отремонтированной – стены выложены кафелем, во всех помещениях,  включая две жилые комнаты.

Это какая-то прямо у вас операционная, хохочет Стрижекозина, прямо оперблок! Владелец ничего внятного не мог сказать о побудительных мотивах  для такого прогрессивного декора, а я давно перестала удивляться чему-либо. Приходилось видеть квартиру, сплошь отделанную изнутри минеральными панелями для утепления фасадов, как-то хозяин пол засыпал гравием – ему нравилось шуршать камнями при ходьбе, вечерами он медитировал, прокладывая ровные параллельные дорожки натуральными граблями.

Сегодня удается Стрижекозину обойти, хватаю хозяина и быстро везу его в Генриховский офис, пока не передумал.

— Слушай, убери его отсюда, — свистяще шепчет Катя, сводит чудесные брови на переносице, — от него потом  разит, слов нет… Зачем ты его вообще приволокла, не совсем понятно…

Любитель кафельной плитки ерзает на офисном стуле, на нем ватник цвета глины. Читает договор аренды. Иногда вслух, особо яркие пассажи: «Стороны освобождаются от ответственности за невыполнение своих обязательств по настоящему  договору,  если причиной этому явились события непреодолимой силы и факторы, не поддающиеся их  контролю, как-то: стихийные бедствия, вооруженные конфликты…».

Катя закатывает глаза, ее зрачки пропадают под верхними веками, и страшные полупустые белки  мертво таращатся. Я отворачиваюсь.

— Соня, дай мне, пожалуйста, свою сумку еще раз. Саквояж.

— Хорошо. Завтра привезу. После двенадцати дня. Куда едешь?

— События непреодолимой силы. Нам ДС разрешили, — Катины зрачки вернулись на место, теперь в них горели маленькие локальные костры, в каждом. Не берусь сказать, что мне понравилось больше. Пожалуй, пустые глазницы неприятнее.

— Что за ДС?

— Я тебе уже говорила! – обижается Катя.

— Прости, пожалуйста. Наверняка говорила. ДС. Просто у меня голова плохо работает. Кстати. Когда я училась в университете, на кафедре русской литературы висела стенгазета. Каждый месяц – новый выпуск. Называлась — «Аббревиация и жизнь».

— Тебе не интересно, — догадывается Катя, — про Пола, меня и ДС тебе – не интересно.

— Я извиняюсь, — предварительно поперхав, говорит будущий наймодатель, — мне про ключи непонятно, ключи-то, они же – того.

— Чего – того? – в Катином голосе бряцает холодное оружие, наймодатель  снова перхает в страхе, подыскивает убежище круглыми глазами.

— Дак уж я отдал-то ключи, — бормочет он чуть не из-под стола, — отдал уже давно ключи-то…дак…

— Это вы с риэлтором будете разбираться, — Катя нелогично хватает меня за руку и увлекает в кабинет Генриха, пустой в настоящее время, пальцы ее горячие и странные на ощупь, излишне гладкие, вот что меня удивляет. Хотя повода для удивления нет —  Катя неразлучна с баночкой крема и  даже специальный скраб для рук у нее есть.

Прикрывает дверь, после пожара Генрих  ничего не стал предпринимать с подкопченным участком стены, помимо всего прочего остался и существует неизменный запах гари, он не делается слабее, в нарушение любых положений о газе как агрегатном состоянии  вещества.

-Длительное свидание, — говорит Катя, поправляет свои волосы, золотые, как солнце.

Длительное свидание, понятно. Катя в короткие сроки сделалась отличным специалистом по вопросам тюрем, колоний и лагерей, оперировала сленговыми определениями, уже дружила с хорошим адвокатом на тему УДО (условно-досрочного освобождения) Пола, который по паспорту – Павел. Правда, хороший адвокат ничего не обещал, качал большой головой и сетовал на плохую Полову статью. Все это Катя усиленно скрывала от своей родственницы Серафимы Гуцуляк, так как совершенно предсказуемо ожидала ее негодования.

Она немного даже пугала меня, Катя, открывая свои бездны одну за одной, на корпоративной вечеринке по поводу окончания старого года она вот так же затащила меня в кабинет Генриха, и, делая большие глотки из бутылки с ликером Гранд Марье, говорила сбивчиво и жарко:

— А вот ты представь, как проходят дни, заполненные твоими письмами и его, ничему другому места уже не хватает, ты рассеянно работаешь, рассеянно общаешься с кем-то. Или ни с кем. Ночью обдумываешь, о чем завтра будет твое первое сообщение к нему, предвкушаешь возможную реакцию. Ты видоизменяешь действительность, конструируешь новое «я. Сочиняешь себя специально для него, этим можно увлечься, важно не переусердствовать. Ты придерживаешь себя, строго командуешь, устанавливаешь границы дозволенного. Темнеет рано, уже в пять вечера зажигаешь свет, удивляешься — неужели уже прошел месяц? Ходишь, улыбаешься. Соглашаешься безусловно со всем, что тебе могут ответить друзья. Да, он меня разводит, да ему от меня нужны только деньги и услуги, да, у него таких как я — двести человек, да. Получаешь  письмо, зажмуриваешься от радости. Ожидаешь ответа и смотришь на телефон. Воображаешь себе его мысли, оформленные в слова, превращенные в радиосигналы, мчащиеся к тебе по радионебу, мимо радиозвезд. Слова высвечиваются перед тобой черными буквами. Черные буквы на белом экране, даже засыпая, ты видишь их строгий строй. Говоришь себе: нет! Я не могу считать главным в своей жизни черные буквы, я взрослая женщина, повидала всякого, все эти виртуальные знакомства в мистификация, мошенничество и онанизм. Потом признаешь, что буквы победили.

Катя грохает пузатой бутылкой в красной ленте о Генрихов стол. Ее дыхание ощутимо пахнет апельсинами.

Я молчу, потрясенная. Новый роман Кати, мой старый брак, Елена в платье растительного узора, и ничто, кажется, не идет впрок, ничто не может отворотить тебя от этого человека, иной раз  ведь и в живых остаешься только для того, чтобы продолжать его любить.

Помнить, ни с кем не говорить о том, как замирала перед экраном, оглаживала мизинцем новое сообщение, набирала в легкие воздуха и держала его там, пока читала.  Как выпускала этот перегретый воздух, как тряслись руки, как клавиши путались, как вместо точки выпрыгивала некстати «ю». Как реальность теряла очертания, скукоживаясь до размеров крутящегося кресла и участка пола под ним. Как не было поцелуя, но он был, и эти вскрытые за многие километры губы соединялись надолго, и сталкивались зубы, и выкрашивались пломбы, только не надо останавливаться.

И вроде бы это все о Филиппове, о ком же еще, но почему-то думаю, что Елена вполне может мне написать, ведь визитная карточка содержит электронный адрес. Например: «Как успехи в расселении квартиры?». Или любой другой текст. Оказывается, я жду от нее письмо.

В армии, для введения противника в заблуждение, используют надувные танки. От обороны я перешла, видимо, к нападению, скоро останусь среди рваных кусков резины. Видимо.

Пол же, по паспорту Павел, был настроен энергично. Его можно было понять: людям, находящимся в местах заключения очень может быть полезной влюбленная Катя, она пришлет посылку, положит денег на телефонный счет, приедет на свидание и скрасит жизнь, как сумеет.

Катя не хотела, чтобы их роман оставался виртуальным, и поцелуев на расстоянии, пусть даже с выкрошенными пломбами, ей было недостаточно. Уже в январе, в первые чистые дни нового года, Катя, набив мою дорожную сумку одеждами из кашемира и шелка, садилась в поезд Пенза-Владивосток; она не находилась в Пензе, она не направлялась во Владивосток, а в некий населенный пункт между. Катя не говорила, никому не говорила, она устала от неодобрения и порицаний. Для всех Катя отдыхала в Сочи, а что? Зимний Сочи, изысканно и в её стиле.

Поезд прибывал на станцию ранним утром. Катя очень устала за трое суток в купе, и много раз ругательски ругала свою боязнь полетов, помешавшую сократить время пути более чем в десять раз. Поезд дальнего следования мало был приспособлен для  деятельной подготовки к свиданию, пусть даже короткому – КС, особенно учитывая Катин перфекционизм относительно собственного внешнего вида.

Она чуть не плакала в  чудовищном вагонном сортире, пытаясь вымыть свои волосы, золотые, как солнце, потому что привыкла делать это ежедневно, вопрос с душем и интимной гигиеной стоял так же остро и решался так же плохо. Единственное, что укрепляло Катю и придавало сил – это были черные буквы в телефоне от Пола.

Бездны, бездны.

В городе Кате нужно было отыскать улицу старорежимного названия Советская, там она сняла на сутки квартиру – очень даже просто, связалась с коллегами, риэлторское агентство «Новый адрес», оплатила банковской картой стоимость проживания, дешевле, чем в гостинице, нужно экономить.  Катин бюджет трещал по швам от напряжения, на приобретение новинок гардероба и парка косметики, необходимых для правильного первого впечатления, пришлось занимать у Генриха;  долгов Катя не любила.

В съемной квартире (вполне приличная хата, кабельное телевидение, сантехника не убита, тысяча сто рублей сутки) Катя легла спать, и проспала семнадцать часов, ей казалось, что кровать под ней качается в традиционном ритме вагона.

Катя могла бы обратить внимание на необычайно высокое небо – такого не бывает западнее Уральских гор,  но Катя не обращает внимания.

И вот, наконец,  она надевает свой знаменитый костюм: черные узкие брюки, черный узкий пиджак, в нем Катя – копия Марлен Дитрих, это общепризнанный факт, а тонкая сигарета в небрежно отставленной тонкой руке  не только добавляет сходства, а еще и многократно усиливает впечатление. Как катализатор, часто так случается с самыми вроде бы неожиданными вещами — когда я впервые увидела Филиппова, он был в белом халате и с фонендоскопом, и именно фонендоскоп все решил, кажется.

У Кати такой деталью, таким восклицательным знаком спереди и сзади предложения – испанцы так делают при письме – были сигареты. Она предпочитала разноцветный «Vogue».

Надевает знаменитый костюм, один из четырех-пяти в ассортименте, белую простую рубашку, жемчуг в уши, жемчуг на шею, но без перебора – все-таки путь лежит в колонию строгого режима, особое место. Жемчуг ей  велит снять надзирательница. И кольца, у Кати все пальцы унизаны. И цепочку с бриллиантовым крестом, подарок Катиного первого мужа, он был лучшим из бывших.

В особом месте, колонии строгого режима существуют определенные правила. Чтобы тебя отметили в списке, как прибывшего  на свидание, нужно ровно в семь утра присутствовать на контрольном пункте, с паспортом, подтверждающим личность.

Катя, воспользовавшись услугами местного таксиста, прибыла на место без пяти минут семь; замерзший канал, мертвые трубы промышленных предприятий, большой снег и тишина. Ночную сиреневую темноту резко вспарывает свет фонарей, прикрепленных к стене пропускного пункта, безобидно отделанной сайдингом  двух тонов. За стеной — спец. учреждение номер такой-то. Пластиковая дверь, красная официальная табличка, полукруглое крыльцо, около крыльца  человек десять женщин, ни одного мужчины.

«Если Комарихин опять дежурит, — сказала громко одна, молодая, очень полная, пальто с меховым воротником не застегивалось на ней и проглядывал свитер грубой вязки, — то проморозит здесь до девяти, как в прошлый раз. Девки, есть у кого спички? Пошукайте, что как!»

Катя нерешительно протянула зажигалку «Zippo».

«Да не, — отвергла та, — я за костер спички ищу, чтобы греться, что как. Тут доски были припасены, я сама складывала, вот в беседке там. Только с…ли, ясный перец».

Но  уже минут через пятнадцать Катю отметили, сравнили с паспортом, переписали и провели в комнату ожидания, большой довольно зал, вдоль стен  —  скамейки без спинок, на полу  — истертый линолеум, укрепленный во многих местах для дополнительной стойкости металлическими полосами.

«К  личному  досмотру откликаться немедленно, проходить в помещение три», — позевывая, объявила женщина в военной форме, массивные  бедра распирали недлинную юбку цвета хаки, торчали квадратные колени.

Полная молодая женщина — та, что просила спичек — достала из огромной клетчатой сумки подушку, положила на лавку, легла. Закрыла глаза. Почувствовав Катин недоуменный взгляд, проговорила: «Ихний магазин откроется  в десять. Еще три часа добрых можно спать».

«А вызовут когда же?» — спросила Катя. Она думала, что вот уже сейчас, сейчас.

«Часов в двенадцать, — полная наморщила нос и чихнула, — господитыбожемой, в час. А могут и вообще отменить».

До двенадцати оставалось четыре часа. Они получились не самыми счастливыми в Катиной жизни, но самыми длинными. Личный досмотр был унизителен. Катя глотала слезы бессилия и стыда, раздевшись догола и стоя перед надзирательницей, командующей расставить ноги на ширину плеч и нагнуться вперед, именно в этот момент Катя совершенно потеряла ощущение места. Касалась пальцами пола, а знаменитый черный костюм траурной кучкой валялся около. Украшения описали и закрыли в железном ящичке. От надзирательницы оглушительно пахло мятной жвачкой и она сказала, имитируя дружескую интонацию: «У нас есть кафе-бар, для КС. Называется «У камина». Да вот только не работает он сегодня. Придется через стекло. Прям жаль».

В тюремном магазине все товары стоили в полтора-два раза дороже, чем где бы то ни было.  Пачка печенья «К кофе» — семьдесят рублей, колбаса сырого копчения – восемьсот за килограмм. Но их можно было, по крайне мере, передать. Другие продукты администрация не принимала.

Молодая и полная храпела, не оглушительно, но все-таки, остальные женщины вели несколько отдельных разговоров, иногда разговоры сливались в один общий, проистекало бурно, многие были неплохо знакомы, Катя убеждала себя, что она с ними – вовсе не одна компания. Телефон у нее отобрали еще на пропускном пункте. Окна забраны решетками, крученый прут, крашеный белым, рисунок – клетка.

Одна из женщин, неопределенного возраста, с ярко и неровно накрашенными губами вдруг заорала просто так: «Суки, бляди, суки, бляди!» Дежурный боец с лейтенантскими погонами вывел ее довольно грубо, волоча за рукав, надзирательница минутой позже вернулась за поношенной верхней одеждой.

«Е…ая она, чего вылупились», — бросила хмуро.

Вызывать на свидание начали в половине первого, и когда Катя услышала фамилию Пола, потом свою фамилию, она решительно встала, решительно пошла, и лишь ощутив сильное головокружение, осознала степень своего волнения. Высокую степень.

Комната для свиданий была перегорожена  толстым стеклом, по обе стороны от него стояли стулья, столы, на столах – телефонные аппараты с трубками на витом проводе.

«Трубки не работают», — сказала надзирательница удовлетворенно.

«Опять орать, что ль?»  — сказала молодая и полная.

«Так не ори», — разрешила надзирательница и улыбнулась. Зубы ее отливали даже не желтым, а оранжевым.

Молодая и полная что-то отвечала, умеренно дерзкое, Катя все слышала, она не оглохла от внезапно преумножившейся любви, она опустилась на стул, черная амазонка, через стекло сидел Пол.

Для симметрии хорошо было бы заключить, что следующие четыре часа стали самыми короткими в ее жизни, но что толку в симметрии, особенно, если ее нет.

Как будто она репетировала и хорошо изучила этот жест, Катя положила обе ладони на грязное в потеках стекло, а Пол медленно поднял и положил свои, с другой стороны, длинные пальцы, никаких татуировок, но запястье перехвачено бинтом.

«Что с рукой», — спросила Катя громко.

«Не обращай внимания», — ответил он. Кажется, эти реплики были единственными произнесенными.

Когда Катя вышла вон, ветер переменился и оглушительно пахло птичьим пометом с соседней птицефабрики, запах казался видимым, как свет, и нещадно озарял приземистые строения колонии и высокий сосновый лес напротив.

Теперь же Катя заманивает меня в кабинет Генриха и говорит, блестит глазами и говорит:

— Длительное свидание. Трое суток. Пол уже оплатил, это стоит пять тысяч. Трое суток! С тебя сумка. И у меня столько планов!..

Вслед за грохотом дверей появляется Генрих, свирепо смотрит, Катя подхватывается и бежит к рабочему месту, двигает мышью, рядом на чистом листе бумаги гроздь винограда. Катя раскусывает фиолетовую ягоду, проглатывает мякоть, выплевывает косточки.

Художник:  Рикардо Гуаско

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.