Елена
Иногда я вспоминаю ту поездку и ругаю себя за некоторую чёрствость и ошибки поведения, но ругаю мягко, с оттенком иронии, это помогает посмотреть на ситуацию как бы глазами человека со стороны; таким человеком могла бы быть и ты, дорогая.
Ты могла бы стоять на перроне и встречать мой простой поезд, посматривать на часы или дисплей мобильного телефона, я бы спустилась с железных ступеней вагона, на плече дорожная сумка, маленькая – я ненадолго, и больше всего места занимают туфли на каблуке. Мы бы поцеловались при встрече и тут же отправились бы в какое-то такое место, которого не знаю в столице я, и которое знаешь, конечно же, ты.
Но вышло так, что именно в тот день тебя отправили инспектировать какие-то удаленные поликлиники области, речка Шоша, смеялась ты, вот это название, и на перроне я стояла одна, соображая, в какую сторону начать движение. Я не хотела, чтобы меня встречали люди, свидание с которыми было целью поездки, пусть они и предлагали — не хотела выглядеть растерянной провинциалкой, каковой, собственно, и являлась. Заранее настраивая себя не пугаться расценок и смотреть равнодушно, я лихо уселась в разукрашенную как новогодняя елка машину и назвала адрес. Назвала адрес, записанный в последний момент на обрывок какого-то чека, в страхе внезапно забыть, но помнила, конечно. Хостел «Приют странника», место я зарезервировала заранее и даже уже внесла оплату, удобным оказалось еще и то, что можно было заезжать сразу, рано утром, не дожидаясь полудня. Назвала адрес, твердым голосом. «Да ты что, красавица, — шофер недовольно посмотрел на меня, — это же центр!», и принялся гундеть о пробках на дорогах, знаменитые московские пробки, будто бы он вовсе не водитель такси, а дирижер, но вот приходится по доброте. Я смотрела в окно.
«Приют странника», такое вот романтическое название выбрали хозяева, гостиница располагалась на первом этаже крепкого дома дореволюционной постройки, я заранее знала, куда идти, куда сворачивать, все изучила на яндекс-картах, какая арка, какая вывеска рядом, зеленая аптечная, тридцать шесть и шесть. Около витрины плясала гигантская таблетка, метнула в меня рекламной листовкой, я уклонилась, листовка угодила в лицо пышноволосой девушке, следующей за мной. «Вы из меня просто всю почву выбили своим поведением», — строго сказала девушка, таблетка засмеялась глухо.
«Кофе?» — предложила администратор, очень худая и очень кудрявая, она вежливо присутствовала, пока я раздевалась в прихожей, снимала плащ, развязывала платок – спрятала под платком волосы, потому что прическа сильно истрепалась в поезде, и не было возможности исправить ситуацию. В зеркале рядом отразились всклокоченные кудри – мои, и нарядно уложенные – ее, рассмеялись вместе. Разные оттенки рыжего.
«Ужасно страдаю, — сказала администратор, — ненавижу эти волосы! И ведь никакие «утюжки» не берут, ничего».
«Не берут, — кивнула я, — я как-то делала химическую завивку как бы наоборот. Результат некоторый был, но не идеал».
«А в жизни, — сказала администратор, — вообще редко встречается то, про что можно сказать: вот оно!»
Тут я не знала уже, что ответить, просто улыбнулась. Из прихожей неширокий коридор вел в невероятных размеров гостиную, там стояли в ряд три дивана, перед ними был постелен ковер, на ковре покоился открытый ноутбук. По противоположной стене располагались закрытые двери, четыре или пять, на каждой табличка с номером.
«Меня зовут Ира, — администратор указала на одну из закрытых дверей, — и вот ваша комната. Номер шесть. Можете выбрать любую кровать. Следующие гости будут к вечеру только. Или даже к следующему вечеру. И насчет кофе – предложение в силе. Приходите на кухню».
Я поблагодарила, она добавила: «Это бесплатно».
«А можно принять душ», — спросила я.
«Я провожу вас, — Ира подождала, пока я поставлю сумки. – Шампунь и мыло имеются. Полотенце можно взять в шкафу около. В общем, и тапочки там есть, а то прохладно – отопления еще не включили. – Она махнула рукой, — простите, я много болтаю. Это нервное, нервное. Просто очень рада, что вы приехали. У нас тут небольшой инцидент случился ночью… В общем, одного гостя милиция забрала. Арестовали. Он оказался крупным бандитом, чуть не террористом. И комнату его опечатали. И нас вызвали в милицию, завтра в девять ноль-ноль. Вообще, Федор говорит – это начало конца. Федор, владелец хостела. Он говорит, что сарафанное радио, злая молва и к нам никто не поедет теперь. Сегодня утром пять человек досрочно съехали. Если честно, то девять человек. В общем, все. Им не понравился обыск».
Я слушала, но не очень внимательно, меня ждала важная встреча и ответственное мероприятие, ты же помнишь, дорогая, речь шла новом проекте, станки из Германии, станки из Италии – мы еще удивлялись, что итальянцы умеют делать станки – кто бы мог подумать; фамилия их главного человека была Uccellino, что значит – птичка. В общем, до бандита ли было мне, волновалась, да еще Игорь не брал трубку – вдруг авария? вдруг что? другая женщина? – ну, ты понимаешь.
Закрылась в ванной, гигантская ванная комната, две душевые кабины с непрозрачными стенками, две стиральные машины, одна сушильная, очень чисто и пахнет хлоркой – в принципе, какая мне разница, что здесь мылся бандит и почти террорист, если потом продезинфицировали. Так я размышляла и прекрасно провела минут тридцать под душем, до сих пор не знаю, что случилось в этот довольно-таки значительный промежуток времени; когда вышла, буквально ткнулась коленом в согнутую спину Иры, она то ли упала в коридоре, то ли примостилась специально, но все это выглядело странно и пугающе: женская фигура на коленях и лицом в пол. Кругом волосы, рыжеватые завитки и спирали.
«Ира, Ира, — глуповато сказала я, — что-то случилось?»
Она молчала, зато начала раскачиваться, вперед-назад, монотонно раскачиваться, и немного постанывать: тихий, очень тихий звук, нечто среднее между «ууууу», и «ыыыы». И немножко еще от «оооо». А я ведь даже не знала еще, где у них кухня, чтобы принести хотя бы воды! Совершенно невозможно стало находиться рядом с мычащей Ирой в коридоре, и я побежала сначала в одну сторону, через огромную гостиную, обнаружила отдельную комнату, плотно уставленную шкафами-купе, потом вернулась, побежала в другую сторону – там была, была кухня! Немногим меньше, чем гостиная, какие-то столы, низкие диванчики, еще столы, барный табурет. Двадцатилитровый баллон с водой, на нем стопкой – одноразовые стаканы, я наполнила доверху один, хоть Ира, как местная жительница, наверняка имела собственную фарфоровую чашку, или глиняную кружку. Наполнила стакан. Пролила воду. В луже утонул солнечный луч.
«Меня Федор выгнал, — захлебнувшись, откашлявшись и утерев рот о мою руку, сказала Ира, — Федор сказал, чтобы я собирала манатки. Что это за слово-то еще, манатки. Чтобы я шла в жопу, сказал».
«Вы подождите, — сказала я, присев на корточки, — расстраиваться. Может, он ляпнул сгоряча, а теперь сам переживает. Может, он из-за инцидента с арестом взволнован слишком. Может, покоя ему не дает этот инцидент».
Наши головы оказались на одном уровне. Кудри соприкасались.
«Нет, — Ира не плакала, продолжала раскачиваться, — вы Федора не знаете. Он если сказал: манатки, то надо собирать. Если сказал: в жопу, придется идти. Я ведь и жила здесь, и работала здесь. И вообще, он мне за две недели еще должен денег! Денег заплатить!»
Она вдруг с силой схватила за руку, которой я опиралась на пол. Потеряв от неожиданности равновесие, я чуть не упала; покачнувшись, стукнулась о стену. Ира внимательно смотрела, как я балансирую, руку не выпускала, а напротив, тянула ее к себе, клала на сухую шелковую щеку, на извитую прядь волос, закрывала глаза, веки вздрагивали, ресницы росли необычно – строго прямо и вниз.
Я осторожно высвободила пальцы и встала в два приема. Спина болела. «Прошу прощения. Пожалуй, мне пора». Хотелось быстрее оказаться на улице, где весна, утро, скоро будет солнце и все проще. Господин Uccellino опять же, деловой обед, надеюсь, в меню не будет омаров.
«Еще минуту, — сказала Ира, не открывая глаз, — пожалуйста. Вы, наверное, думаете, что Федор – мой любовник, так вот, это не так. У меня вообще нет любовников, я не занималась сексом пять лет, или шесть – перестала считать. Или семь. Там была такая история… ну, дело не в этом. Точнее, в этом, но… Черт, я сбиваюсь. Короче: вот когда вы мне положили руку на лицо…» — «Но я не клала!» — «Неважно» — «Положили мне руку на лицо, и я впервые захотела, чтобы меня кто-то обнял, обнимите меня, пожалуйста» — «Простите, я не тот человек, что вам нужен, простите, я не могу» — «Не уходите».
Ушла. Сделала несколько аккуратных шагов по направлению к комнате номер шесть, сейчас надену деловой наряд, думала в смятении, и сразу выйду вон, ничего страшного, погуляю по городу. И я так и сделала, дорогая, на переговорах планировала быть в горчичного цвета костюме и бледно-лиловой рубашке; когда проходила к выходу, вполне могла показаться Ире сосиской в тесте исполинских размеров. Немного просроченный хот-дог. Ира так же стояла на четвереньках, разметав кудри поверх сомкнутых рук, но уже не стенала, молчала. Вокруг было очень тихо, невозможно тихо, тишина вламывалась разом в уши и в нос и в рот и буйствовала там, организуя вакуум внутри и панику снаружи. Бегом выскочила на лестничную площадку, бегом преодолела расстояние до оживленной улицы, отдышалась.
И нисколько мне не было стыдно, что я оставила девушку, попавшую в переплет, наедине с ее неприятностями и на коленях в прихожей. У меня своих проблем – сколько угодно, у меня через три часа важнейшая встреча, от которой зависит будущая работа и, следовательно, благосостояние пятерых человек на ближайшие годы. У меня дома лазарет, я всю зиму носилась из одной больницы в другую, маме удаляли желчный пузырь и ранили печень, бабушке выстригли толстую кишку почти целиком и теперь организм рискует остаться обезвоженным – ведь вода усваивается именно толстой кишкой. А ещё у меня болит голова, так болит голова, и дома я хожу зачастую, плотно обвязав ее платком, так кажется легче, но на самом деле – нисколько не легче. У меня муж почти сутки не отвечает на телефонные звонки, наконец! И нельзя разрешить себе такое расточительство, как сочувствие Ире, посторонней женщине, все мои силы принадлежит семье. Единственное, что допустимо – перераспределять энергию между её членами, в зависимости от сезонных потребностей каждого, но чаще всего я нужна всем одновременно: муж лишается лицензии адвоката и отказывается выходить из дома, мама уличена бабушкой в сексуальной связи с соседом, бабушка ударяет маму по затылку железным прутом, мама ночью с пробитым затылком приходит ко мне пешком, а чуть позже приходит еще и тетка. Они тихо плачут на кухне, муж не выходит из своей комнаты и повторяет, глядя в темное окно: «Моя жизнь, моя жизнь».
Где-то бродила два часа, пару раз заходила в кафе, и, привычно уже командуя себе не ужасаться ценам, обязательно ужасалась и пила кофе по цене хорошего жаркого. Ты можешь догадаться, дорогая, о чем я думала. О чем вспоминала.
Ботанический сад, начало лета, большие деревья, густой мох равномерно прорастает как на северной стороне стволов, так и на южной, два небольших пруда смыкаются друг с другом, образуя в плане знак бесконечности. «Или восьмерку», — говоришь ты, как-то незаметно подошла, ни ветка не хрустнула, ни трава не прошелестела.
«Я эту математику просто со счастьем забыла, — говоришь ты, — вот бы еще и физику забыть! Так нет, зачем-то в медицинском есть эта физика, целый год».
«А ты в медицинском учишься?», — спрашиваю я, голос звучит хрипло, потому что я слишком долго молчала, наверное, неделю, или две – а просто не с кем было разговаривать.
«Ну да, — отвечаешь ты, — а толку. Все одно физика. Вчера вот лабораторная работа была. Тоска. Единственное, что спасает, так это спирт».
И ты достаешь небольшой флакон спирта. И мы вместе выпиваем этот флакон, надсадно кашляя и запивая грязной водой из пруда, ты делишься какими-то тайными знаниями: главное, не дышать, главное, не держать во рту, сразу глотать, чтобы не обжечь десны, — и мне становится жарко, будто внутри меня зажгли костер. И пламя бушует. Пламя ревет, я спешу сообщать тебе об этом, и очень смешно, что язык «не слушается», раньше считала эту фразу просто фигурой речи, не имеющей под собой реальной основы. Непослушным языком говорю тебе о пожаре, ты соглашаешься и со словами «Бьется в тесной печурке Лазо» снимаешь тесную футболку, узкие джинсы, я смотрю на твой нежный пупок, светлые волосы лобка, ты ложишься в траву, и муравей ползет по твоему плечу, и желтый мелкий цветок лежит на твоей ключице, сурепка, наверное.
«Класс, пошли купаться», — через минуту или полчаса предлагаешь ты, немного мешкаю, помогаешь снять платье, расстегиваешь сзади молнию, расстегиваешь застежку бюстгальтера, а в трусах я безнадежно как-то умудряюсь запутаться, ты поднимаешь мои ноги и освобождаешь их от бельевого плена, потом долго, долго ведешь пальцами от лодыжки и вниз, до бедра, потом не помню, потом твоя рука в моем теле, а мой язык – меж твоих зубов.
Необычный из способов обрести лучшую подругу, но я давно хотела тебя спросить, да все как-то не складывалось – откуда они знают? Как они чувствуют, эти девочки, почему выделяют меня среди прочих, что позволяет им брать мою руку, гладить ею себя по лицу, говорить «обнимите меня, я так хочу, чтобы вы меня обняли», или «какие плавные у тебя линии груди», а потом стоять на коленях в коридорах, бежать вслед за автобусом, слать письма с фальшивых почтовых ящиков и звонить по телефонам с неопределяющимися номерами.
Когда я вернулась в хостел вечером, Ира была умыта, причесана, варила в огромной кастрюле спагетти и делала к ним томатный соус, а два дивана в гостиной были заняты новыми постояльцами. Очевидно, Федор одумался, пересмотрел избранную позицию, и Ира могла уже свои манатки не собирать. «Добрый вечер, — поприветствовала она меня прохладно, — через двадцать минут прошу к столу». «Благодарю вас», — отказалась я.
Легла на кровать, закрыла глаза и стала представлять свою новую жизнь при новой хорошей работе, высокой зарплате и полезных знакомствах, поскольку мою кандидатуру одобрили. К слову сказать, господин Uccellino оказался госпожой Uccellino, роскошной блондинкой лет сорока пяти с синими глазами – вот ведь, оказывается, есть среди итальянцев и такие фенотипы.
Художник: Анна Савкина
