Соня. Иркутск
Филиппов настоял на том, чтобы лично отвести меня в аэропорт, ну как лично – водитель, он, я. Автомобиль, выделенный министерством здравоохранения области.
Марфа накануне приходила прощаться, за ней плелся Женечка с лицом унылым и заносчивым, левое запятье его было перебинтовано. Марфа обняла меня и в ухо посоветовала не брать в голову, «по-любому Тинке мужик с баблосами нужен, твой не очень подходит», я улыбнулась.
Уже перед выходом выключить свет, в темноте обойти обе комнаты, кухню. Потрогать пальцем диковинных павлинов на синих обоях, посмотреть на шелковую поверхность хорошего матраса, постельное белье снова лежит ровной стопкой, ты выстирала и выгладила его. Птичья клетка без всяких птиц, подсвечники без свеч, загрустить.
Филиппов сдержанно покашлял в прихожей, на его плече висела дорожная сумка, в руках — дополнительный пакет. Мы вышли, и по пути с третьего этажа вниз, до служебного автомобиля с шофером я спросила, очень легко:
— Хорошо. С Тиной, допустим, все понятно. Тина, допустим, сумасшедшая, она выдумала ребенка-врага и все такое. Но ты с кем-то встречаешься там, дома. Я замечала. Были признаки. Это не Тина?
На площадке между вторым и первым этажом Филиппов ответил:
— Не Тина.
Открывая тяжелую подъездную дверь, добавил:
— Там все кончено, дома.
Закрывая тяжелую подъездную дверь, стараясь не допускать громкого её стука, я спросила:
— А где не кончено?
И Филиппов ответил:
— Да везде уже кончено.
Размещая дорожную сумку в багажнике служебного автомобиля, выдохнул:
— Я рад, что мы поговорили. Я не хочу оставаться без тебя и боюсь этого. А ты?
Молчать. Просто смотреть перед собой. Уже выпал снег, он облепил ветки деревьев, скрипел под ногами, пах огурцом и казался по-праздничному нарядным; разные по мощности светильники луны и звезд сияли, рождая своеобразный оптический обман – то ли клочок зимнего города притих в окружении темного неба, то ли небо свалилось в каменные чаши домов.
— А ты? – повторил Филиппов, он казался взволнованным.
— Мне надо подумать, — сказала я.
— Ты хочешь подробностей?
— Нет.
Водитель просигналил нетерпеливо. Из своего окна высунулась по пояс Марфа, рядом маячил и подпрыгивал Ману. Они рьяно махали чем-то светлым, наверное, полотенцем.
Люся
Люсина дочь Зоя, официальная хозяйка двух щенков-далматинцев, ранее уверяла, что они рождаются абсолютно белыми, а пятна приобретают потом, в виде бонусов. Так ли это было в действительности, осталось неизвестным, потому что щенки появились в доме не новорожденными, а полных трех месяцев и пятна имели, превосходные пятна, не превосходящие в размерах двухрублевую монету, как и требует стандарт породы.
До получения необходимого набора прививок щенков не рекомендовалось выводить на улицу, они носились по дому и справляли нужду в самых необычных местах. Поначалу Люся пыталась закладывать пол специальными прорезиненными пеленками, аналог одноразовых подгузников, потом перестала. Убиралась терпеливо, не раздражаясь, щенки были ей симпатичны.
Кто оставался недоволен, так это кот без имени. Он жаловался Люсе, жаловался эмоциональному банкроту, жаловался детям, дни проводил в уединении, между портьерой и оконным стеклом. Если брал себе за труд прогуляться куда-нибудь по квартире, то непременно нападал на одного из далматинцев, кусал за ухо или царапал нос.
Дети строго указывали коту на эгоизм и животную распущенность. Люся кота жалела, нарезала ему сырой говядины, совала кусочки жирного сыра эмменталь, почесывала за ушами, он засыпал на ее коленях и во сне храпел. Люся не любила гладить кота, заставляла себя, прилежно считая движения, нужно, чтобы было не меньше ста, ста пятидесяти — послушание своего рода, давняя история.
Давняя история: практически одновременно с новым ребенком в семье появилась новая кошка, другая, не кот без имени, обидчик далматинцев. Как это произошло: Люся шла, кошка сидела, падал снег; кошка, наполовину занесенная снегом, выглядит крайне трогательно, и надо иметь веские основания пройти мимо и не предпринять что-либо. У Люси таких оснований не было. Через тридцать минут кошка сидела уже в ее ванной и принимала обязательные процедуры по дезинфекции, Люся организовала их опытной рукой химика.
Кошке дали имя самое простое – Мурка, оно подошло ей чрезвычайно. Мурка сначала дичилась, гадила на коврике и пряталась под шкаф, но вскоре поверила в теплоту атмосферы и из шкафа вышла, пользуясь терминологией геев. Получилось удачно, новый ребенок рос, кошка позволяла ему драть себя за уши и немного кататься верхом, Люся наблюдала, она собиралась вернуться на службу в медицинский колледж, только вот подыскать бы хорошую, ответственную няню.
Но внезапно Люсю уведомили со службы, что в связи с определенной реконструкцией штата ее место упраздняется на два ближайших семестра. Таким образом, Люсю практически уволили, и ее мужа уволили тоже, неприятное совпадение. Люся быстро отыскала временную работу в круглосуточной прачечной, а муж все никак не мог, не поворачивался случай, но он все ждал, когда подвернется случай, очень верил, вот-вот, в один прекрасный день.
Но пока ходил аккуратно на собеседования, а также ежедневно посещал тренажерный зал, знакомые ребята позволили ему это делать бесплатно, он резонно замечал своей жене, что человеку в хорошей форме всегда улыбается удача. А также уготованы наилучшие вакансии.
Наверное, форма его была все же не хороша. Денег в семье не стало совсем. Старшая дочь ходила в детский сад, мать радовалась за нее, что сыта в группе. А вот сынок питался кашами, пюре и детскими сборными супами, эти блюда обязательно должны были быть на кухне; а еще сынку приписали сложный лечебный массаж, массаж стоил дорого. Люся старалась. Она нашла дополнительную работу на дому – репетитором. Приближалось лето, школьников ждали экзамены, а Люсю ждали счета за квартиру, газ, электричество, детский сад, медицинские услуги, и конечно, пустой холодильник и рваные дочкины туфли.
Мурка заболела неожиданно. В какой-то день она стала вялой, скучной, перестала играть и грызть кресло, потеряла интерес к еде, обнаружила все это старшая дочь. Что с нашей кошечкой, тревожно спрашивала она, мама, посмотри. Люся обычно отвечала, ну что с ней может быть, поболеет-перестанет.
Все так и шло, потом кошка прекратила вылезать из-под кровати, дочь испуганно хныкала, Люся Мурку все-таки вытащила, обнаружив при этом вздутый, увеличенный живот. Сама кошка заметно похудела, рыбьи торчал хребет, мордочка осунулась. Животное имело вид, характерный для страдающего тяжелым заболеванием. Мама, что это, мама, Мурке ведь не больно, нет? – дочь прятала глаза за ладонями, благословенные детские прятки. Мама, Мурке надо в больничку.
Люся крякнула, в прямом смысле, произнесла что-то такое «кряк», открыла внутренний карман сумки и пересчитала деньги. Отловила мужа, свежего после тренажерного зала и пахнувшего хорошим одеколоном. Я собираюсь на собеседование, сказал с достоинством муж, будущий эмоциональный банкрот. Где моя синяя рубашка, такая английская, с отверстиями для запонок?
Ветеринар, неразговорчивый крепкий парень с ямкой на подбородке, взял крупный шприц и воткнул кошке в живот. Подвигав поршнем, извлек несколько миллилитров жидкости соломенного цвета, через несколько секунд жидкость свернулась прямо в теле шприца, превратившись в гель.
«FIP, — сказал ветеринар, — коварная болезнь. Инфекционный перитонит. Лечению не подлежит. На далеко зашедших стадиях наблюдается воспаление внутренних органов брюшной полости, при котором они срастаются между собой с образованием спаек между кишечником, печенью и почками. Вашей пара-тройка недель осталось. Но молодая, может промучиться и дольше. Острая, непрекращающаяся боль в животе, агония и смерть. Рекомендую эвтаназию».
Взял деньги за визит. Люся с Муркой вышли на улицу, на улице гулял май, и сильно пахло сиренью. Денег на паллиативное лечение не было, денег на эвтаназию не было. Дома ждали сын, дочь и ученики, поклонники химии. Ветеринар вынес из кабинета кожаную сумку, забыла. Ямочка на подбородке, напоминает актера Тимоти Далтона, вот что.
Люся погладила кошку по носу, нос был горяч. Надо было что-то делать. Люся плакала, слезы соленым ручьем омывали ее лицо, такое же горячее, как кошкин нос. Чуть успокоившись, она позвонила домой и упросила, умолила мужа выйти с детьми погулять на час. Муж был рассержен, ему необходимо готовиться к собеседованию вообще-то, ну ладно, но только час!
Только час, только час, Люся плакала на бегу, кошка плакала в сумке, сейчас, говорила Люся, о господи, сейчас.
Дома она вытащила упаковку феназепама, ах, как же так, почему всего две таблетки, было же больше, двух не хватит, никак не хватит, вытащила таблетки, скормила их кошке, быстро-быстро, уже сорок минут осталось, уже тридцать, уже двадцать. Кошка уснула, болезненно передергиваясь даже во сне, корежась животом, «наблюдается воспаление внутренних органов брюшной полости, при котором они срастаются между собой с образованием спаек между кишечником, печенью и почками», Люся зарыдала в голос, но быстро укоротила себя. Рыдать буду потом, твердо пообещала. Из спальни принесла подушку мужа, будущего эмоционального банкрота, кошка лежала на кухонном диване, Люся неумело сказала: помилуй меня господи и прижала подушку обеими руками к кошкиному лицу.
Держала плотно. Зажмурила глаза изо всех сил, уши заткнуть рук не хватало, и она боялась, ужасно боялась услышать кошкин хрип или стон, поэтому закричала сама, ну что обычно кричат, мама, вот и Люся кричала: мама.
Потом замолчала, охрипла. Прошло десять минут. Отняла подушку. Долго прислушивалась, дрожа от страха обнаружить сердцебиение и дыхание.
Не обнаружила. Выстлала кошке наволочкой просторную коробку из-под набора кастрюль, положила внутрь. Прибрала на кухне. Открыла дверь своим детям, обняла дочь и долго плакала, но тихо. Говорила, что вот наша Мурка умерла, девочка, но ты не переживай, она не мучилась нисколько и теперь вот в этот самый момент родилась котеночком, у кошек ведь девять жизней.
С тех пор Люся сторонится кошек, ощущая вину, однако по этой же самой причине гладит своего безымянного кота минимум сто раз по теплой спине, стараясь не видеть перед глазами то шприц, полный свернувшейся жидкости, то подушку, зажатую крепко в ладонях.