Воскресный вечер прошел в разговорах. Моя племянница Оля, живущая с родителями в Харькове, приехала в столицу, чтобы пройти недельные обучающие курсы, и остановилась у меня.
Оле 22 года. У нее в активе высшее образование, три иностранных языка, и по английскому сданы, кажется, все международные экзамены из возможных. Она рассказывает о своих планах на жизнь и о Харькове, где я не была с конца мая.
В Киеве нет войны, говорит Оля. В Харькове — есть. Там не ведутся боевые действия, но война идет полным ходом. Я возражаю: в Киеве даже на свидание сходить нельзя, чтобы речь не зашла о войне. Киевляне массово собирают деньги и вещи, везут все необходимое на Восток, расселяют беженцев, хоронят погибших, выхаживают раненых. Да, — отвечает племянница, — Киев делает очень много, наверное, намного больше, чем Харьков. Но там мы живем почти на самой войне. Все-таки пятьдесят километров от зоны боевых действий — не шестьсот.
По ее словам, больше половины автомобилей в Харькове сейчас — с донецкими и луганскими номерами. Проезжая по Киевской области, а затем по самому городу, она считает такие номера здесь и приходит к выводу: приблизительно каждый пятнадцатый с Востока.
Это правда: Харьков принял на себя основной наплыв беженцев и переселенцев из соседних областей. Летом их численность превышала сорок тысяч, сейчас — еще больше. Многие не регистрируются, кто-то приезжает к родственникам, кто-то — так. Им всем, как и харьковчанам, нужны деньги на жизнь, а значит, и работа. И без того не очень богатый город такого потока не выдерживает, и, учитывая общее состояние экономики, рискует надолго погрузиться в депрессию, если ситуация не изменится в ближайшее же время.
Но она изменится вряд ли: все давно указывает на то, что антитеррористическая операция переродилась в затяжной изматывающий конфликт. К тому же, масштаб разрушений в городах и поселках соседних областей вряд ли позволит людям быстро вернуться к своей привычной жизни.
Оля продолжает рассказывать: даже руководители крупных харьковских фирм проводят свои дни в спортзале, потому что больше им заняться нечем. Многие организации потеряли большую часть заказов из России, а это очень серьезный сегмент местного бизнеса: Харьков расположен в сорока километрах от российско-украинской границы, деловые связи с соседями были многочисленные и тесные.
Выпускникам вузов не позавидуешь тем более: они вынуждены либо уезжать, либо устраиваться на любую работу, без малейшей связи со своей специализацией. И оплачиваться эта работа если и будет, то по минимуму — но без опыта теперь сойдет и такая.
Я волнуюсь, что большое количество переселенцев и общие мрачные настроения чреваты беспорядками; как бы ни началось и у вас, — говорю я племяннице. Что ты, — машет она руками, — люди, конечно, подавлены, но не слепые. Все видят, что происходит прямо под боком. Через Харьков непрерывно идут колонны боевой техники, военный госпиталь уже несколько месяцев переполнен ранеными, доставленными на экстренные операции. Даже перед президентскими выборами антиукраинский митинг набирал пару сотен человек, а сейчас их и вовсе не стало. Местные в большинстве своем настроены патриотично, а у тех, кто не был, сейчас многое прояснилось в голове насчет последствий. Ну, а приезжие, вне зависимости от своих убеждений, понимают: начнутся волнения — и они снова окажутся в эпицентре войны, от которой бежали.
Мы говорим о старшем поколении, о том, что война всегда воспринималась нами отстраненно, как давняя страница их биографии и общей истории: где-то вместе с древними греками и татаро-монгольским игом. Кто бы мог представить еще год назад, что вот эта красивая и умная девчонка, сидящая за моим столом над очередным домашним заданием, будет жить в прифронтовой области, начинать свой день с военных сводок и работать волонтером. Мне очень жаль — не ее, она толковая и справится. Мне очень жаль свой родной город. В конце недели мы отправимся в Харьков — мне нужно поучаствовать в выборах в Верховную Раду, и я своими глазами увижу, что там происходит.
Я жалуюсь, что время от времени вижу сны про войну. Оля смотрит удивленно: знаешь, а мы уже как-то привыкли.
До чего ж отвратительно и страшно к такому привыкать, думаю я.