Я думаю, самое интересное, что мы можем узнать о другом человеке, – кем он является. Если бы этого не было, жизнь потеряла бы свой смысл. Вот в этом «Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» интересно узнать, куда он ходил, не зная, куда ходил, и что принес, не зная, что принес. Особенно приятно рассуждать на эту тему по отношению к КАТЕ СПИВАКОВСКОЙ – моему очень-очень давнему другу и очень близкому мне человеку.
У Кати выходит книга. «Оливки с воском». И это должно было случиться значительно раньше. Я надеюсь, краска пунцового стыда сейчас зальет щеки всех, кто хотел, собирался, обещал Кате издать эту книжку, но не сложилось, не сдержал обещания. Ведь это могло случиться и 10 лет назад, и 15, и 20 – и было бы справедливо. Чего греха таить, у нас в городе мало людей, которые пишут не скучно.
Когда-то Ильф и Петров потешались над миром маленьких вещей. Они жили в эпоху, когда увлечение маленькими вещами всем казалось мещанством, нужны были большие идеи, большие проекты. Смеялись, смеялись, а потом мир больших вещей взял и раздавил их – их еще в меньшей степени, чем многих их друзей. А в мире маленьких вещей Ильф и Петров замечательно разбирались. У человека, который (в который раз!) начнет экранизировать «12 стульев» или «Золотого теленка», не будет проблем с воссозданием мира эпохи в предметах, деталях, интерьерах.
Катя – гурман мира маленьких вещей. Я часто вспоминаю Катю, когда стою в какой-нибудь антикварной лавке, нахожу там старую открытку, и мне ее страшно хочется купить, что я чаще всего и делаю.
Ты смотришь: вот есть телега. Это оказывает сильное воздействие, потому что телеги-то уже нет. Она такая крепкая, рядом мужик, лошадь… Теперь ни лошади, ни мужика, улица перестроена, контуры только узнаются. И нащупать вещь – значит одновременно нащупать эпоху, ее состояние. Так будут судить и по нашей эпохе, в которой вещей почти нет. Она у нас безликая: офис, стулья, столы – вещи без физиономии, и люди без физиономии, и эпоха без физиономии.
***
Один великий поэт написал: «На бледно—голубой эмали, / Какая мыслима в апреле, / Березы ветви поднимали. / И незаметно вечерели». Этот человек мыслит вещами. А вот другой великий поэт: «На свете счастья нет, но есть покой и воля. / Давно завидная мечтается мне доля – / Давно, усталый раб, замыслил я побег…».
Два великих поэта. Один мыслит миром вещей, говорит сквозь вещи. А второй говорит сквозь то, чего на свете нет (и на это же указывает в своем стихотворении) – сквозь счастье. Перед нами разные типы талантов.
У Кати, конечно, первый. Она говорит сквозь вещи, которые есть. И невозможно не заметить, не обратить на это внимания. Ведь что от Кати остается, когда ты ее долго не видишь? – интонация.
Сквозь интонацию говорит жизнь. У мертвых домов нет интонации, или она одна – там нет движения интонации, нет симфонии, нет лада. А у Кати интонация есть. Она в этом смысле часть того невидимого, но звучащего и позволяющего нам сохранять себя самарского оркестра.
Эта интонация цепляется за вещи. По Катиным «вещам» абсолютно точно можно увидеть эпоху. Вот ты ее забыл, ты ее уже себе заново придумал и вдруг открываешь какие-то вещи. Так же эпоху можно увидеть по Зощенко, по Аверченко… Я не случайно эти имена перечисляю. Мне кажется, Катя куда-то к ним тяготеет, с ее сарказмом, иронической интонацией и одновременно нежностью, очень трогательной лирической нотой.
Когда читаю Катю, часто вспоминаю Тэффи. Никого не хочу «приподнять» или обидеть, просто вспоминаю. Мы же мыслим какими-то ассоциациями. У нас вообще любой человек, как и любая звезда, складывается в созвездие. Мы мыслим созвездиями. Про одинокие звезды мы знаем только от поэтов-романтико
Если человек долго говорит сквозь вещи и умеет это делать, то в определенные моменты вещи сами начинают говорить сквозь человека, как сквозь медиума, открывать некое скрытое в них сияние.
Что значит открыть скрытое сияние в вещи? В японском космосе в каждой вещи живет бог, у каждого он свой, но они все одушевленные, все, в том числе те, что сделаны фабрично. Нет ничего неживого. Я себе часто пытался представить, как живет японец, если он это чувствует. В мире, где каждая вещь разговаривает, посылает сигналы, у каждой своя биография, свой роман с какой-то другой вещью, каждая в себе что-то скрывает. У них свои темперамент, сознание и подсознание, быть может.
У Кати талант это услышать, поэтому ее статьи, эссе, фельетоны очень часто начинаются с истории о том, что Катя куда-то пришла, что-то увидела и что-то начало происходить. Мне это всегда нравилось.
Такое ощущение, что у мира вещей, который она описывает, нет иерархии. Любая вещь, даже отвратительная, может у нее «заговорить». Любая имеет слово и право жить в этом оркестре. И это упоительно.
Авторы Катиного склада и таланта в некоторой степени заправляют метемпсихозом, переселением душ. Что-то такое есть, безусловно. Я ее присутствие всегда чувствую. Интонационно. Причем сейчас я говорю не про голосовые интонации и не про то, как Катя строит фразу. Это более глубокая вещь: интонация как основа существования человека.
В том, как человек звучит, есть какая-то музыка, но что это за музыка? Как на рояль положить человечьи ноты? Совершенно неясно. Но всегда ощущается.
***
Теперь о пространстве. Мне очень нравится категория, которую я выдернул из арабской культуры, культуры Ближнего Востока, – вместимость. Сначала формируется место: должен быть стол, на который можно положить книгу, нет стола – не положишь. И с людьми точно так же: если нет места, куда можно положить любовь, знания, чувство юмора, – это все пройдет мимо. Необходима вместимость. Поразительно! Что же мне это раньше в голову не приходило? Ведь я еще и педагог, и мы как раз этим и должны заниматься – формировать некое место, куда может что-то лечь, поместиться.
Если человек своим присутствием формирует вместимость, то рядом с ним ты становишься умнее, талантливее, красивее, тебе хочется говорить. В данном случае сам человек существует как некое лицо пространства, конфигурация, фигура пространства, которая соткана из этого пространства и дает пространство всем остальным.
У кого как сложилось, но мне с Катей никогда не было тесно. Ни в одном городе, ни в одной стране, ни в одной Вселенной. Потому что она предоставляет пространство. И в этом пространстве ты тоже можешь чем-то стать. Нам всем известны эпизоды, когда Другой – это полное отсутствие пространства. Сартровское «Ад – это другие» как раз об этом. Там ничего нет. Тебе некуда длиться. Ты просто, как об стену, расшибаешься о другого человека, и на этом все заканчивается.
Когда мы не понимаем друг друга, мы просто закрываемся. Вместимости нет. Я не слышу тебя, ты не слышишь меня. А у Кати это всегда было. И я рад, что мы с ней сделали «48 часов Nostalgie». Без нее такой проект, именно в такой форме, не состоялся бы. Потому что рядом с ней, когда у тебя кончаются силы и перехватывает дыхание, вдруг возникает то самое пространство. Это огромный дар.
***
Катины вещи всегда обрастают пространством. Это свойство ее уникальности, как я ее вижу. Так и с ее книгой. Большой праздник, что она, наконец, выходит. Исправлена несправедливость
Чудесный культуролог Михаил Эпштейн собрал все русские слова, начинающиеся с приставки «не» – их огромное количество. Такое ощущение, что половина русского языка имеет в себе нечто отрицательное. Я часто слышу, как люди вокруг произносят фразу «у нас нет». Мы почему-то сразу должны заявить о том, чего у нас нет. А у нас почти всего нет: нет экономики, нет музея кино, нет какого-то навыка или привычки, у нас нет того, нет сего. Прямо сейчас и прямо здесь хочется прервать эту традицию и учредить новую: у нас есть Катя!
Валерий Бондаренко *
* Киновед, литературовед, поэт, член Союза кинематографисто
Записала Юлия Авдеева
Опубликована в издании «Культура. Свежая газета», № 3 (91) за 2016 год
фото: Сергей Осьмачкин