Девятого мая Самара просыпается рано. Просыпается березовыми сережками на асфальт, тополиными клейкими тоже просыпается; молотым кофе в кружки, крупнолистовым чаем в фарфоровые чайники. Центральные улицы перекрыты в разные стороны, и горожане свободно шастают по дорогам, семьями, компаниями, и по одиночке тоже.
Солнце светит, но прохладно, ветер подхватывает жирную пыль и ловко мечет ее в глаза многочисленным прохожим. Все идут на парад. Пустят не всех. К пропускному пункту на Красноармейской-Фрунзе змеится многохвостая очередь. Из аптеки на первом этаже жилого дома выходит девочка-фармацевт, из окна высовывает большую голову в старомодных круглых бигуди местная жительница.
— Когда хоть это закончится?
— Никогда.
Лохматая собака непонятной породы скалит большие желтые зубы и рычит с поводка. Тут же начинает рыдать мальчик в миниатюрной гимнастерке, его берет на руки папа, утешает, а ближайший полицейский немедленно велит собаке уходить. Вместе с хозяином. Хозяин, высокий худой старик в тельняшке, плюет под ноги и просит у полицейского десять рублей.
— Тебя не спасет десятка!
— Так у меня с вечера еще одна припасена…
Полицейский воровато оглядывается, бряцает в кармане мелочью и сует старику пригоршню, опасаясь, как бы друзья-однополчане не заподозривали в излишнем добросердечии.
Оштукатуренное в нежно-зеленый здание «Ростелекома» выстроено в духе советского конструктивизма и напоминает сооружение из пластин советского же железного конструктора с болтами и гайками. Рядом старинные домики-почти-пряники; торжественны башни католического храма, невозмутим особняк Курлиной, похожий на торт. Чугунные кружева ворот, балконных решеток, проплешины дранки, старый город.
Громадина агитационной колонны на Льва Толстого-Чапаевской: десяток грузовиков, каждый увешан плакатами на тему «здесь тыл был фронтом», это про Куйбышев.
Колонна примыкает к преграждённой Молодогвардейской. За проволочным заграждением шеренгой полицейские, а чуть справа – авангард Бессмертного полка.
Ветер рвет из рук щуплого юноши стопку бумаг, оказавшихся нотами. Ноты ловко ловит мужчина в военной форме и парадных белых перчатках, на его плечах гордый малолетний сын – у остальных ребят просто папы, а у него настоящий солдат.
Шум авиационных моторов, над головами пролетают четыре вертолета, потом еще четыре, люди задирают головы, фотографируют беззащитные подбрюшья тяжелых машин. Взволнованные, кружат голуби.
Выдвигается Бессмертный полк; плывут над головами лица мертвых, смотрят строго, весело, удивленно; в пилотках, фуражках, простоволосые, разные. Поют «Катюшу», поют «Последний бой». Мы так давно, мы так давно не отдыхали, нам было просто не до отдыха с тобой. Мальчишки сидят на заборе, все как положено. Смотрят.
— Когда же пустят на площадь?
— Маша! Маша! Подойди сюда, я тебе говорю! Вон там тетя Галя! Помаши ей! Помаши ей!
— Я тебе вот что скажу, Зоя: никогда мы к твоей матери на 9 мая не ездили, и сегодня тоже не поедем.
— Да пропустите вы народ! Аааа, гады какие! Народный праздник! Жандармы!
В небе тройка военных самолетов. Каждый оставляет пенный четкий след – белое на сером. Шустрые девицы продают флажки – красные с желтым девятомаем по центру. Флажок стоит двести рублей; многие покупают.
По Чапаевской уже возвращаются с парада, пускают в одну сторону – с площади. В узкую калитку по одному проходит полгорода: девушки в каблукастых туфлях, девушки в солдатских берцах, девушки в кроссовках и даже одна босая. Небольшой цыганский табор идет, блескучие монисто, красные губы, юбки метут с тротуара бумажный мусор. Старушка во всем желтом и розовых резиновых шлепанцах идет, несет флажок «Стройфарфор». Женщина в платье неописуемой красоты, туго перепоясанном шелковым поясом, волосы затейливо уложены косами вокруг головы. Если присесть на обломок газонной ограды, и просто пялиться перед собой, то можно коллекционировать лица, собрать хорошую коллекцию. Так много людей.
Растекаются по улицам, сворачивают во дворы, спускаются на Набережную, бродят по Ленинградской, где поет-голосит ансамбль десантников-ветеранов: «расплескалась синева, расплескалась, по петлицам растеклась, по погонам». Ветераны-десантники краснолицы и полосаты тельняшками. На головах голубые береты.
Парад окончен, заградительные красно-белые ленты сорваны и пластаются по газонам, их топчут дети, которые по какой-то причине не карабкаются в данный момент на единицы боевой техники, выставленные перед Домом офицеров. Так много детей на броне, в два этажа, в три, в четыре слоя, некуда приткнуться, но родители суют и суют ребят еще.
Трибуны заново занимают гуляющие, достают фляжечки, стаканчики, вытягивают по возможности ноги. В скверике солдатская каша закончилась, но в достатке хлеба и сладкого чая; к туалетным кабинкам змеится очередь.
— Юра, привет, это Света, помнишь, мы вчера познакомились. В смысле, когда? Ночью, конечно. В «Звезде». Да, да, ты меня выводил пьяную из клуба, привет.
— Нет, я до сих пор в себя прийти не могу: что за трибуна нам досталась? Ни какого же рожна видно не было. Я в шоке.
— Мама! Мама! А мы сегодня к папе поедем? Поедем? Давай поедем! Нет, поедем, не поедем! Нет, не замолчу, не замолчу!
Вдруг начинается дождь. Стеснительный, раз капля, подождите, еще две. Какая-то женщина грозит небу кулаком и смеется: а мы все равно не уйдем!
Но уходим, конечно, по дороге домой докупаем острого соуса к, допустим, шашлыкам. Или соленых огурцов, недостающего ингредиента салата оливье. Пущен общественный транспорт, можно сесть в трамвай и выложить в социальную сеть тематическое селфи. Танки уезжают из города.