Жизнь и развитие любого города невозможно полностью описать одними только официальными законами и нормативными актами; загадочные и, на первый взгляд, стихийные процессы и явления составляют значительную часть городской атмосферы. Легенды, поверья, привычки и традиции местных жителей мудрый градоправитель не станет искоренять квадратно-гнездовым методом, но примет на вооружение и тактично направит в нужное русло.
Взять, к примеру, блошиные рынки, иначе называемые барахолками. Для одних это источник хаоса и рассадник антисанитарии, для других — место, где сбываются мечты; концентрированные воспоминания о прошлом, сборник отслужившего свое хлама, возможность дешево обустроить дом, источник вдохновения для рукодельниц, страна чудес, естественная среда обитания коллекционеров, шанс подзаработать, одновременно избавившись от ненужных вещей — в общем, явление, мягко говоря, неоднозначное.
Любой уважающий себя блошиный рынок возникает стихийно; дальнейшая же его судьба во многом зависит от городских властей. Так обстоит дело и в Киеве. Местная барахолка самозародилась около Куреневского птичьего рынка, теснясь чуть ли не на проезжей части. Такое положение вещей не устраивало ни большую часть самих обитателей "блошки", ни посетителей, не говоря уж об официальных лицах. Но вот, почти три года назад, осенью 2011-го, блошиному рынку отдали на откуп территорию на улице Вербной, около станции метро "Петровка".
Начинается все сдержанно — с книжных рядов прямо возле выхода из метро. Здесь установлены крытые павильоны, в которых можно найти классическую художественную и специализированную литературу в неплохих изданиях, мемуары, легкомысленные детективы и любовные романы, учебники — все новое. На одном из рекламных щитов — портреты Гоголя, Достоевского, Чехова в стиле шарж. Кое-где мелькают вкрапления канцтоваров и товаров для детского творчества.
Дальше — больше: появляются слегка потрепанные букинистические лотки и прилавки, художники продают свои работы, некоторые из них выполнены здесь же. Но и это еще не "блошка"; самое интересное начинается чуть дальше. Зато уж когда начинается — смотри в оба.
По сути, киевский блошиный рынок представляет собой два ряда, растянувшихся на всю длину Вербной улицы. Благоустроенным он не выглядит: по большей части, товар разложен прямо на асфальте и иногда — на раскладных столах. Продавцы прячутся в тени зонтиков и тентов, вещам и покупателям везет меньше. Зато ассортимент впечатляет.
В основном, продаются вещи не старше середины прошлого века: игрушки, фаянсовые статуэтки, изображающие юных пионеров, фигуристок в пышных юбочках и румяных гармонистов, аудиокассеты, россыпь значков, массивные будильники строем, виниловые пластинки фирмы "Мелодия" (для тех, кто помнит: "Дип Пепл. Дым над водой" и иже с ними), посуда — от сахарниц с разрозненными щербатыми крышечками до зловеще мерцающего перламутром сервиза "Мадонна", проклятия всех более-менее зажиточных домов 80-х.
Впрочем, я прощаю и "Мадонну", и битые крышечки, заметив рядом фрагмент собственного детства: графин в виде рыбы, стоящей на изогнутом хвосте, с позолоченным шариком-пробкой во рту, и шесть маленьких стопок того же образца. Такой набор стоял на буфете у моей прабабушки, в старом харьковском доме. Стопки я, конечно, в свое время разбила по одной, тайно играя ими в бочке, где собиралась дождевая вода для полива прабабушкиных клумб и грядок; на мгновение я вижу и бочку, и куст жасмина, и буфет, и панцирную кровать с шишечками и уютной периной, и кружевную салфетку на пианино; слышу, как дребезжат оконные стекла, шум проходящего мимо поезда — но это уже на самом деле, сейчас: поблизости от Вербной курсируют электрички.
Попадаются артефакты постарше: фотографии начала прошлого века окончательно теряют сюжет под лучами июльского солнца; примусы и керогазы выглядят хмуро. Тут же продается граммофон без корпуса: обнаженный и хорошо начищенный механизм увенчан грандиозной трубой. Говорят, работает. О цене спросить боюсь. Сияют самовары; сапоги не прилагаются. На одном из самоваров прикреплено пояснение: редкая модель, "Кремлевский". Почему бы, собственно, и нет. Другая записка гласит: "Воровство карается по законам шариата".
Медные тазы для варенья, отменного качества чугунные утятницы и сковородки, фонари изящной ковки, деревянные прялки соседствуют с устаревшими каталогами английского аукциона Christie’s ("Очень хорошо берут, ведь они такие красивые!") и внезапной, сакраментальной подшивкой журнала "Нива" за 1913-й год — хотите, верьте, хотите — нет. Старинные пуговицы, мельхиоровые столовые приборы чуть ли не на вес, тусклые подстаканники перемежаются бабушкиными кружевными воротничками и бижутерией, от эмалевых брошей до откровенно пластиковых серег времен Перестройки. Среди винных никчемных пробок, синих погонов с буквами ГБ и химической посуды сверкают алым лаком туфельки на высочайшем каблучке и почти кукольного тридцать третьего размера.
Само собой, найти на блошином рынке что-нибудь по-настоящему редкое и ценное без подготовки почти невозможно; разве что раз в жизни, мимолетом улыбнется удача, небрежно сунув в руки сокровище за смешные деньги. Но полагаться на такой фантастический случай не стоит: гораздо вернее завести знакомства среди продавцов и перекупщиков и приходить сюда регулярно, как на работу. Если, конечно, вами руководит сильное, яркое чувство. Большинство же посетителей — праздношатающиеся собиратели, и им вполне достаточно того беспорядочного, но очаровательного товара, что доходит до широкой публики.
Кое-где поношенный пейзаж разбавлен новым и недорогим ширпотребом, в основном, одеждой и обувью. Вот на застеленном пленкой тротуаре лежит в неестественной позе лысый манекен, одетый в леопардовой расцветки легинсы и такую же полупрозрачную блузку; выглядит это натуралистично и оттого жутковато. Некоторые продавцы предлагают современные украшения и безделушки из нефрита. Другие, не отходя от торгового места, тачают симпатичные сапоги-"казаки". Третьи, устав от суеты, полистывают журналы несколькодесятилетней давности — и, право же, почти не теряют в плане новостей. Время застыло, смешались эпохи, и солнце, кажется, будет вечно стоять в зените над этой выставкой сентиментального, милого нашего мещанства.