Невероятная история о том, как я перепутала Романа с посторонним покойником. В лучших традициях черного и профессионально циничного юмора. Я долго зрела, чтобы рассказать, хоть с самого начала люди в теме говорил мне: да ты что, какая прелесть, ты представляешь, как бы Ромка смеялся? А я представляю. Он бы хохотал, валялся от смеха, снимал бы очки и утирал прозрачные свои глаза; он бы пересказывал всем желающим: «Уже слышали, как Наташка вместо меня чуть кого-то другого не похоронила?» Он бы рассказал по «скайпу» своему другу в Израиле, он бы рассказал по телефону Кате Спиваковской, он бы рассказал очно своему товарищу, бездомному татарину с шестого причала, который, несмотря на бездомность все положенные разы встает к молитве, лицом на Мекку. Рассказал бы маме, рассказал бы папе, и вам – обязательно бы рассказал, если бы вы подошли к нему, сидящему на лавке, где-нибудь на Ленинградской, около фонтана, с книжкой; последнее время он читал «мифологический словарь», очень громоздкий.
Вы же понимаете, я готовилась. В полночь я закрылась в спальне, чтобы не превратиться в тыкву; утром мне предстояло узнать Романа мертвым. Познакомиться с ним таким, каким он никогда еще не был. Мертвого человека нельзя разбудить, а вот мертвецки пьяного — можно, мертвецки пьяные люди теплые, в душе добрые и способны издавать ободрительные звуки. Мертвые люди не говорят, просыпаясь и шаря рукой вокруг: «я без очков не вижу очков», мертвые люди не шутят: «если мы поссоримся, ты всегда сможешь петь «это был короткий Роман любви моей», мертвые люди не курят, выдыхая дым пижонскими кольцами, или просто выдыхая.
Да что я вам говорю.
Поэтому ко встрече надо было основательно подготовиться. И я готовилась: положила рядом ноутбук, первой мне попался в поиске материал Романа «Судья ни в чем не виновата», я смотрела, чтобы не забывать любимых интонаций. Я хотела открыть его письма, но поняла, что лучше пока этого не делать, время для личного общения еще не пришло. Положила рядом книжку Улицкой «Веселые похороны», пусть там не совсем о том. Сто раз повторяла наизусть обещанного Роману Бродского: «Завтра ветрено и волны с перехлестом». Одну из строф обещала прочесть на похоронах. Сбиться было бы недопустимо. И еще вот это, Гумилева: «Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, не проси об этом счастье, открывающим миры. Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, что такое темный ужас начинателя игры». Роман последние дни часто повторял именно его. Все это необходимо было напихать в голову, чтобы хоть немного потеснить «умер умер умер». Наливала себе в кружку красного вина и пыталась глотать, но вино на вкус было как хина, и я некрасиво сплевывала обратно. Что касается сердца, если сначала было удивительно, что оно прекрасно работает, и легкие тоже, то за два дня уже стало привычно.
Утром приехала хорошая подруга, зачехлила меня в платье, оторвала лишнюю пуговицу на пиджаке, с пристрастием оглядела как собственного ребенка, отправляемого в пионерский лагерь, и попросила не позорить семьи. Хорошая подруга подняла цветы, темно-красный букет, который с каким-то тяжелым стуком выпал из моих рук – ну, взял и выпал. И мы поехали. У морга было многолюдно. Парадное крыльцо подпирал катафалк вип-уровня, я знаю, мы такой и выбрали для Ромы, видела в каталоге. Вокруг катафалка сновали рабочие, делали что-то похоронное, не разобрала. Настроение у всех было бодрое. Слышала, как один парень в ритуальном облачении сказал другому: «Вчера Светка такие помои вместо борща сварила, даже унитаз с трудом смывал».
Мы с хорошей подругой так тесно прижались друг к другу плечами и бедрами, что в другом месте это могло бы выглядеть слегка вызывающе. Я думала с большим, как ни странно, облегчением, что скоро я познакомлюсь с мертвым Романом и за полтора часа езды на кладбище узнаю его хоть сколько-нибудь. Хорошая подруга думала, что вот бы хорошо всем нам очутиться совершенно в другом месте, даже в пробке на Московском. Она пребывала в ужасе. Она боялась, вдруг я возьму и помру, вот вам и хлопоты.
К нам подошла распорядительница похорон, милая женщина в, разумеется, черном. Есть такая услуга, две тысячи рублей, и похоронами распоряжается милая женщина. Распорядительница тепло сказала мне, что в ритуальный автобус мне бы лучше не садиться, там поедет сын покойного. Она держалась безукоризненно вежливо. Несомненно, две тысячи рублей в данном конкретном случае милая женщина отработала.
Распорядительница ушла, а мы с хорошей подругой остались. Я была готова к знакомству с мертвым Ромой, а к такому – готова не была. Поэтому я основательно затупила, вцепившись с одной стороны в горячую подругину руку, а со второй – в темно-красный букет.
Были, разумеется, варианты. Не хочу сейчас, все неприятные. Подруга повторяла, четко артикулируя, словно учила русскому языку своего приятеля-гастарбайтера: поедем отсюда, зачем скандал, Роме бы не понравилось, думай о нем, поедем отсюда.
Я все прекрасно слышала, но не могла перепрыгнуть с одной мысли на другую. И тут произошло. В катафалк вип-уровня загрузили нарядный полированный гроб. Дверцы захлопнулись и автомобиль отъехал от парадного морговского крыльца, встав чуть поодаль, на забетонированной площадке, где ритуальные служащие приняли суетиться, чтобы гроб снова выставить наружу, для первой церемонии прощания. Туда же потянулись люди, немного, я не удивлялась, что никого не узнала. Во-первых, я плохо вижу.
«Пошли, — сказала я подруге, — это же он».
Подруга покрепче меня перехватила, сомкнув пальцы на локте. Мы пошли, взъерошивая пыль нехорошей улицы Лунной, волоча темно-красный букет по гравиевой дорожке. Какие-то люди общего типа прихорашивали покойного, копошились с покрывалом. Я слышала, как молодая женщина со стоном сказала: «И не пожил ведь совсем! Что же так рано!», и абсолютно с ней согласилась.
Мы с хорошей подругой подошли для начала не слишком близко, потому что нужен же человеку простор, чтобы набрать воздуха и пойти знакомиться со своим мертвым возлюбленным. Я смотрела на гроб, смотрела на жухлую траву левее гробовых подставок, смотрела черт-те знает куда, и голова вновь стала пустой, без строчек стихов, а просто «умер умер умер». В этот самый момент, когда я пыталась набить себя кислородом до горла и сделать шаги, хорошая подруга, чуть привстав на цыпочки, сказала странную из вещей: «А ты уверена, что это Рома?»
Вот что сказала моя хорошая подруга, а у меня даже не было добрых свежих сил, чтобы треснуть ей по заднице за такой оголтелый цинизм.
«А кто же это по-твоему», — сказала я самым трагическим голосом в мире. У меня такой и сейчас есть, приходите, поговорим.
«Сейчас спрошу», — сказала хорошая подруга, радуясь возможности отвлечься.
«Это Роман?» — светски спросила она самую негрустную участницу церемонии. «Дмитрий», — с полагающейся случаю печалью ответила та. Подруга поблагодарила.
Через минуту, а то и меньше, мы надежно спрятались в машине хорошей подруги. А еще через десять минут – стояли в теплой толпе около подъезда роминой мамы. И тут было все уже правильно: в катафалке (вип-версия) привезли именно Ромку, и дружеские руки держали меня поперек живота, и стихотворение я не забыла, и второе тоже. И познакомилась с ним мертвым, очень холодным, веки в тональном креме, розовая рубашка, что он надевал на одно из первых свиданий, ах, Господи, упокой душу раба твоего некрещеного Романа. И спасибо, что мне есть, что вспомнить, есть, о чем плакать.
Это вообще я все к чему: нет ничего случайного.
фото: Гор Мелконян
Моя хорошая. Снова обнимаю.