Самара, отель «Холидей Инн».
Раевский шел по гостиничному коридору. Он был зол. Рядом шагали председатель регионального отделения партии и начальник избирательного штаба, время от времени они обменивались выразительными взглядами. Взгляды не выражали ничего хорошего. Председатель регионального отделения партии был молодой человек в косоворотке с вышивкой, а стекла очков начальника избирательного штаба выглядели столь заляпанными, что казалась удивительным его способность хоть как-то ориентироваться на местности. Раевский остановился.
— Ну что, — сказал громко, — в штабе сегодня была прекрасная, прекрасная планерка. Мне просто захотелось конспектировать выступление фактического руководителя кампании, и я конспектировал.
Раевский жестом провинциального фокусника вынул из внутреннего кармана сложенный гармошкой лист бумаги. Неторопливо развернул.
— «Хочу выразить благодарность, — с пафосом зачитал, — двум сотрудникам за то, что сегодня ночью я не спал». – Бешено посмотрел на начальника штаба, тот робко снял очки. – Твою же мать, не спал он! «В жесткой схватке один блок победил другой. Сегодня ночью наши юристы добились того, чтобы органами правопорядка была захвачена наша типография с чернухой…»
Начальник штаба сильно покраснел и надел очки. Раевский поднял предостерегающе палец:
— Сейчас тоже будет неплохой кусок. Мой любимый отрывок! Имею в виду эпизод, когда вы ровно пятнадцать минут с руководителем медиа-блока обсуждали волнующую тему: кто кого вчера отвлекал от работы. Я знаю, — Раевский нахмурился, — компания тяжелая, все вымотались. Но осталось немного и надо поднажать. Вы же понимаете, что канатоходцу, блестяще преодолевшему шесть седьмых дистанции, никто не аплодирует.
Председатель регионального отделения партии с восторгом согласился. Двинулись дальше.
— Складывается мнение, — сказал Раевский, — у нас что консультанты, что исполнители, что партия — куча говна… но все друг другу глубоко симпатичны. И тем не менее! Надо доработать. С типографиями разобрались?
Председатель регионального отделения партии кивнул. Если детализировать, вышивка на его рубахе состояла из маленьких птичек с цветными опереньями.
— Насчет вчерашних дебатов. Этот лидер местных эсеров — красавчик! Но такое впечатление, что плотно сидит на стимуляторах.
— Эх… не в той партии он себя нашел. Ему бы в ЛДПР! – воскликнул председатель, оживляясь. Он недолюбливал лидера эсеров.
— Может, Жириновский лет сорок назад случайно заезжал в Самару? Может, он его внебрачный сын?
— Или дочь.
— Или дочь. Некрасивая получилась девочка! – Раевский нажал кнопку вызова лифта. – Я забыл, мы сейчас куда?
— Винный бутик «Поместье», — склонил голову начальник штаба. – Здесь недалеко. Тематическая party, все очень солидно. Будет действующий мэр, бывший губернатор и масса депутатов городской думы.
— Прекрасно! – рявкнул Раевский, — массы депутатов мне сейчас не хватает. Городской думы.
— Простите, — начальник штаба приподнял плечи, как бы скрывая голову. – Мы подумали, что вы не откажетесь хорошенько отдохнуть… Костюмированный вечер… Тематический. Тематическая. Вечеринка.
— Какая тема.
— Простите?
— Тема, спрашиваю, какая? Вечеринки.
— Ах, это. Америка времен восемнадцатой поправки к Конституции.
Раевский в двух словах объяснил соратникам, почему не считает для себя возможным посещать мероприятия подобной направленности. Начальник штаба грыз дужку очков. Председатель молча обожал Раевского.
— Да имел я вашу Америку, — закончил Раевский, — и конституцию ее тоже имел. Вместе с восемнадцатью поправками.
Председатель кивнул. Начальник штаба уточнил, что американская конституция имеет более восемнадцати поправок. Раевский крепко сцепил челюсти, на скулах его опасно заиграли желваки. Председатель попытался сделать такое же лицо, втянул щеки и сощурил глаза. Начальник штаба подышал на очки, но протереть не успел, потому что выронил их на серый пол из керамогранита. Одно из стекол отскочило на несколько метров, поразительно далеко. Начальник штаба красиво прыгнул вслед, не поймал. Лифт приехал, открыл дверь, закрыл и уехал вниз, с готовностью загудев.
— Ах ты ж черт, — сказал Раевский, — и лифт упустили. Хоть для чего нам лифт, раз мы коллегиально решили проигнорировать непонятные проамериканские вечеринки. Тут ведь есть столовка внизу? Хотя нет, поедем в Прибой, или как там называется эта ваша забегаловка на воде.
Забегаловка на воде называлась — Старая Пристань, там принято было заказывать блины с икрой. Имелась и черная, контрафактная. Раевский задержался на входе – Волга под ногами лежала неподвижной серой массой и выглядела заасфальтированной. Официанты сновали с полотенцами через левую руку, и называли себя половыми. Хотелось откинуться на спинку стула и скомандовать: эй, человек, водки, грибов и побыстрее! Раевский, выпив рюмку, пристально смотрел на девушку за столом у окна. Одна, прекрасно одетая, выпрямив узкую спину, девушка отпивала из бокала белое вино небольшими глотками. Черные волосы, черное платье без рукавов и черные сапоги до колена.
— Это проститутка? — спросил Раевский.
— Нет, конечно, — сказал начальник штаба. Без очков он стал похож на Алла Пугачеву в старом кинофильме «Женщина, которая поет».
— А то кто ж, — одновременно с ним произнес председатель. Вольно расстегнул косоворотку с мелкими птицами.
Оказался прав.
«Молодец, парень — рассуждал утром следующего дня Раевский по пути в аэропорт, — рубашка только ни в дугу. Невредно будет присмотреться к нему. После выборов сделаю». Позвонил в штаб-квартиру партии, позвонил знакомому советнику президента, позвонил основной любовнице. Жене не позвонил. Доложили ему вчера о ее участившихся визитах на «явочную квартиру» в Спиридоньевском, опять шлея под хвост попала, только бы не сорвалась, не загубила выборы.
Санкт-Петербург, Набережная Обводного канала.
Ну, в общем, я говорила, что моя мамаша сошла с ума, и это вовсе не преувеличение; пыталась рассказать о том что дорогой и любимой подруге детства, подруга принялась тупо ржать и повторяла: прикинь, твоя мать-то, давай дадим ей имя Ганнибала Лектора. Дура, даже не хочу про нее, не подруга, а говно на лопате.
Однажды мать принесла с работы – а вот сейчас думаю, и не однажды, просто расставшись с Илюшенькой, я стала больше времени проводить дома, и тут эти пакеты. Она, как вошла, бросила в передней, а из пакетов натекло крови, как из полковой лошади – ну мясо и мясо, поволокла в раковину, а мыть подняла страшный крик, вырвала сверток у меня из рук, визжала. Я уже и тогда задумалась, а уж когда она отчеркнула в дикой книге какого-то Джерри Хопкинса «Экстремальная кухня» рецепт приготовления паштета из плаценты, то просто офигела, и даже охуела – блядь, паштет из плаценты! Перестала есть вообще все её прекрасные блюда, даже чайник в руки не брала заварочный, может, у нее и чай из плаценты или там сушеных человечьих почек. Боюсь даже представить.
Далее она привела домой безобразного на вид пса, породы в нем не было никакой, зато здоровой собачьей свирепости хватало, и первым делом он тяпнул меня за лодыжку. Мать разоралась, причем на меня же, напирая на то, что «животному претит табачный дым», претит ему! Назвала — Чипполино, купала в специальных шампунях и обещала умильно все победы на всех соревнованиях собак, «включая международные», это цитата. Я ей прямо сообщила, что к любой собачьей выставке пса не подпустят за два–три квартала, но она не слушала. Наверное, планирует сожрать и собаку. В дальнейшем. Когда наметятся перебои с плацентами.
Уверена, что мать тайком пьет, недаром от нее последнее время постоянно пахнет мятной жвачкой, этот запах сопровождает ее, летает следом, и остается надолго после. Вдобавок к домашнему питомцу и каннибализму мать обрела мужика, чудовищную сволочь – красавец, прямой нос, рубленые скулы, на подбородке – значительная ямка; сволочь целыми днями курит кальян, смотрит кабельное телевидение, естественно — не работает, и лет ему примерно тридцать. Зовут Иван. Когда Иван хищно переключает каналы, я просто чувствую пульсацию разрушительной энергии в кончиках его пальцев. Встречает мать с работы, идут пешком, асфальт стелется под ноги, ведет ее за руку по поребрику, она шаловливо смеется и капризно просит мороженого из фруктового сока, а он тащит пакеты с частями тел, очевидно. Какое мороженое, какой в жопу сок, страшная непогода и бесконечный дождь; сырые ветки могут и хлестнуть ее по счастливому лицу, но ей все равно, только трудолюбиво жует мятную жвачку, и запах раскрывается с новой силой на мокрой улице.
Так что из дома я ушла.
Артем относится с пониманием, чувствую, у него тоже родители проблемные, единственная разница – денег хватает, весь бумажник завален кредитными картами, штук пять – точно. Или десять, не считать же, это неприлично. Спросила:
— Зачем такая прорва?
Когда я после одиннадцатого класса работала секретарем в компании, занимающейся медицинским страхованием, зарплату чудесно переводили на одну-единственную карту, сбербанковскую; как-то спросила у отца, помню: где здесь в округе можно найти сбербанковские банкоматы? Он немедленно ответил: в Сбербанке. Такой, типа, шутник.
Артем промолчал, он предпочитает молчать, мне это нравится. Прикольное у него обиталище – бывший элеватор; не просто элеватор, конечно, с горами зерна, наглыми голубями и мохнатыми крысами, а переоборудованный под жилой дом – огромные помещения, стеклянная крыша, пол вообще не поймешь, из какого материала, смотрится, как лед, и такой же скользкий.
Я и скольжу, хватаюсь руками, если надо затормозить. Хвататься руками особо не за что. Картины Артема стоят лицом к стене, все, кроме одной. К слову сказать, я не очень-то разбираюсь в современном искусстве, в единственную нашу семейную поездку в Чехию родители затащили меня в музей, где в первом же зале размещалась инсталляция – женщина с открытым красным ртом под грудой коричневого говна, натурально. Я дальше просто не пошла, а мать шипела на меня, что неграмотная, малокультурная и даром она меня родила в колыбели трех революций. Тогда она еще не являлась поклонницей экзотических блюд из человеческой плоти, и каждую свою нотацию завершала каноническим: «вот только залети мне, лохудра».
В подвалах элеватора торгуют шинами, на первом этаже медленно загибается рекламное агентство, а второй полностью занимает Артем; понятия не имею, сколько может стоить аренда, цены на недвижимость растут и растут, побегами бамбука разрывая и плоть, и кошелек потребителя. Такое полное ощущение, что последнюю фразу сказала не я, а кто-то внутренний, очень сильным и полным голосом. Может быть, Артем?
Он как бы пишет портреты луны, каждый день смотрит на небо и пишет, но на самом деле лицо его луны совершенно не похоже на общепринятое – то самое, что принадлежит естественному спутнику Земли, имеющему обратную сторону, кратеры и все дела.
Его луна похожа скорее на пустыню без края, песчаные горы и барханы пониже, неприятно холодные — сразу вспоминаешь, что основной составной частью песка является оксид кремния, и его формула силициум-о-два.
Еще Артем варит из обломков железных труб, газонных решеток, ступеней эскалатора и баскетбольных корзин – корзин две! – варит с помощью ацетиленовой горелки «мобиль». Не знаю, что получится в итоге, сейчас конструкция похожа на симбиоз железных труб, газонных решеток, ступеней эскалатора и двух баскетбольных корзин. Название: Good Bye, America. Надевает маску, перчатки и занимается сваркой, ему идет делать что-то такое, безусловно мужское.
Сформулировала вопрос, сидя на матрасе – Артем спит на обычном матрасе, ну, может быть, ортопедическом и дорогом, но матрас лежит без кроватной решетки, без ничего – сформулировала вопрос:
— Good Bye, America. О чем это? Ты имеешь в виду United States of America?
Антон не отвечал, как обычно, довольно долго. Стоял у стеклянной стены и смотрел вниз, на мусорную кучу из старых шин, оттуда разлетались вороны с шумом. Потом сказал:
— Нет. Я прощаюсь с так и не открытой собственной Америкой. Внутренней. Понимаешь концепт?
— Нифига, — сказала я.
— Ну, как у Пелевина. Он писал о Внутренней Монголии. А вообще это понятие имеет нормальный географический смысл. Есть такой регион на севере Китая. Понимаешь?
Промолчала. Не вру Артему, да и вообще стараюсь. И так-то тебе нет места в этом мире, а если врать, то и уцепиться будет не за что – ни ниши, ни выбоины, гладкая идеальная ложь. Мать специалист в этом деле, да и отец, как выяснилось – тоже.
Его новая любовь – молодая вдова, вероятно – веселая, впрочем, мы не знакомы. Живут у нее, присутствуют дети, более одного, пол не выяснен, но младшего школьного возраста, по поводу чего отец пребывает в невероятнейшем восторге — можно подумать, что никогда ни одного ребенка не качал на колене. Все его разговоры о «тех» детях – поехали на дачу, вернулись с дачи, губительный климат и нужно непременно в Крым, Крым, зарываться в горячий песок.
В Крым, тоскливо вторила я, в Крым. Еще из нового: отец полностью сменил свой чертов гардероб, теперь щеголяет исключительно в полосатых костюмах и черном пальто, шляпа прилагается, вдове покупает ужасные бисквитные торты с розами из крема: «пожалуйста, оберните бечевкой». Приходит к ней, они спускают абажур и пьют гнусный чай с жирными треугольными кусками торта, а дети неразъясненного пола собирают конструктор ЛЕГО или слагают стихи, японские.
С Артемом мы просто спим на одном матрасе – и все, пробовала было повести себя по возможности игриво или как там? кокетливо, он сдвинул брови, молча убрал мою руку со своей ширинки. Наверное, я даже обрадовалась, сказала: «Страшно хочу курить», и он протянул мне свои личные сигареты, ментоловый «Voque». Чаще всего он готовит спагетти, и делает это очень хорошо.
У Артема никогда никого не бывает в гостях, я вообще сомневаюсь, что кроме меня он общается с кем-то, часто кажется – они меня не помнит в лицо, а вычисляет на улице по одежде, или когда я подхожу сама и громко здороваюсь: хай, пипл! Одежду он запоминает хорошо, может сказать: тебе к лицу тот двубортный кардиган цвета жженой умбры, а я сижу и думаю, о чем вообще речь.
Поэтому я так и удивилась, когда пришел этот чувак, пинком открыл дверь и ввалился.
— Здорово, — сказал, — брат!
Очень высокий, худое лицо постоянно подергивалось, кожа лежала на костях, обтянутые скулы и длинноватые волосы – кудри до плеч. Прошел, не снимая обуви, плюхнулся на кресло-мешок, провалившись и разговаривая оттуда – голова на уровне острых колен, джинсы, понятно, замысловато порваны:
— Ты мне нужен. Наконец-то замутим что-то путное, прикинь? У меня такая программа – это жара!.. ты слышишь?
Не услышать его было трудно, поскольку сдерживать себя в децибелах он не пожелал. Артем подошел ко мне и сказал:
— Юлия, познакомься, брат Антон.
— Здорово, Юлька, — сказал брат Антон. — Мы тут поболтаем с братом, немного. Короче, у матери там говенные неприятности, я случайно узнал. Она устраивала митинг, и на митинге приключился просто лютый пипец. Вот я и подумал, что на этой теме можно хорошо приподняться. Ты хочешь хорошо приподняться?
— Давай по порядку, — нахмурился Артем, — какие неприятности у матери?
— Так, ты меня путаешь. Ты меня запутал сейчас! Это здесь не причем, гребаные материны неприятности! Ты мать, что ли, не знаешь? У нее сегодня неприятности, а завтра все шоколадно, и это закон. Просто у меня по аналогии возникла идея… Идея! Идея!
Антон раз пять выкрикнул преглупое слово «идея», затем принялся идиотски ржать, и спросил, есть ли выпить и трава. Артем покачал головой, Антон обозвал его уродом, я закурила. Певца Стрыкало напоминал этот Антон, вот. Того и гляди, сейчас примется петь: мама, я гей, папа, я гей. Дерзкое лицо, крупный нос. Если присмотреться, братья похожи, но Антон – будто бы первая копия, а Артем – четвертая; ничего удивительного в сравнении нет, в нашем медицинском страховом фонде я печатала на пишущей машинке марки «Olivetti», перекладывала копировальной бумагой бумагу «Снегурочка». Директор был просто помешан на пишущих машинках, и захлебываясь слезами радости, рассказывал про каждую: вот эта 1999-го года выпуска, а эта – 1995-го.
Четвертая копия Артем вежливо предложил брату чаю, кофе или минеральной воды, в ответ раздавались лишь неразборчивыеругательства из глубины кресла, потом прекратились и они.
— Заснул, — отметил Артем. – Идея у него. Боюсь себе представить. Какая именно.
— Антошка-Антошка, — сказала я, — пойдем копать картошку.
Артем улыбнулся и тоже закурил.
Я не говорила? Он предпочитает с ментолом.