Две самые страшные истории про рожениц и роды я наблюдала предсказуемо в родильном доме, они абсолютно совпали со временем, идеально наложились, для чего-то это было нужно, наверное, чтобы ужас одной минимизировал ужас второй. В общем, мой дорогой сын часа четыре как появился на свет, я сидела на кровати и ела, уплетала за обе щеки – и тефтели, и курицу, и ветчину, и какой-то еще пирог, запивая всё это дело чаем со сгущенкой, благословенным для святой лактации. Всё было не просто хорошо, а хорошо тем единственным образом, какой может быть достигнут после выполнения главных дел в жизни. Еще я читала любимую книгу, и было тепло от радиаторов, и уже под окнами попрыгала старшая дочка, такая прикольная в фиолетовом финском комбинезоне со светоотражающими полосками.
На кровати напротив спала недавняя соседка по родовому залу, на её тумбочке цвели три хризантемы, пушистые, как болонки; в остальном палата пустовала, пока маленькая худая санитарка не прискакала и не начала свирепо кидать белье на ближнюю к умывальнику приземистую койку. На простынях переплетались вензели «минздрав». Рыжая клеенка ломалась на сгибах.
«И чего ее здесь держать, — отрывисто выкрикивала санитарка, — задолбали вообще. И сюда успей, и туда! И за жратвой! И ладно бы по делу. А эту-то! Нафиг домой, и пусть там, как хочет, корова».
Вообще она говорила не «нафиг».
Санитарка покричала и вышла, а криво и косо застеленную койку вскоре заняла полная, очень полная женщина в казенной распашонке с печатями и вафельном халате, который не застегивался на её большой пологой груди. Она заговорила сразу, будто бы её включили, как радио или лампочку.
«Ничего не поняла, — сказала женщина, увязывая на макушке узел из слабых волос, крашенных в желтый, — чего мне сказали. Сказали, что глаз нету у младенчика. Как это – глаз нету? Не бывает так, чтоб глаз нету, вот у меня есть, и у тебя есть, это я перепутала чего-то, мне ж наркоз давали, чтоб зашить».
И вот это всё она сначала повторяла по кругу, постепенно увеличивая дозы информации, так что через примерно минут сорок я знала, что женщину зовут – Люся, что работает она продавцом на рынке, овощи-фрукты, что имеет довольно взрослую дочь двадцати с чем-то лет, а мужа не имела никогда, и откуда взялся младенчик, толком сказать не может; вполне вероятно, — задумалась и затихла на минуту Люся, — что это Гарика сын, а почему нет.
Гарик – Люсин хозяин в плане овощей-фруктов; такой жучила, — сказала Люся с восхищением и рассмеялась, — я вообще даже хочу, чтобы это его сынок оказался, чтобы в отца пошел, чтобы по головам ходил, чтобы рвал руками и зубами.
Люся вспоминала, что узнала о новейшей беременности случайно, уж было решила, что климакс, а потом как-то закрутилась, потому что осень, самая торговля, пять дней в неделю она стояла на обычном своём месте, а шестой и седьмой – на городской ярмарке, баклажаны, болгарский перец, картофель и помидоры. Тыквы еще, зелень на вес, и самой нужно закрутки сделать на зиму. А потом пузо на нос полезло. Полезло и зашевелило ручками, ножками. Кто бы мог подумать, в общем. Люся даже и на учет не успела встать, в эти ваши консультации, сразу в роддом пошла. Какое счастье, какое счастье, говорила Люся и смеялась, она уже и не верила в новых младенцев семьи, а тут такое счастье, когда твой живот превращается в космос.
А Гарик что. Гарик – ничего.
Гарик, — говорила Люся, — он молодец, конечно. Бывало, машина подъедет, а грузчиков нету, и жадть никто не собирается, вот и таскайся с этими ящиками, как последняя проститутка. А вообще он денег не жалел, нормально все получали. Я вон дочь даже в Сочи отправила, с подругой, а то она с малолетства моря не видала.
Люся ритмично взмахивала рукой, изображая, наверное, плеск волн.
Правда, — говорила Люся, — вернулась из Сочей избитая. Поссорилась там с кавалером, а он возьми ей да ракеткой для настольного тенниса и раскрои лицо, сучонок краснодарский.
Нос ей профессор Князькин вправлял, — говорила Люся с подъемом, гордая выгодным медицинским знакомством, в этот момент она согласилась съесть моего пирога. Сладкий какой-то был пирог, не помню. С заблаговременно приготовленной начинкой из яблок, что ли.
Какой пирог, какой пирог, — радовалась Люся, устраиваясь поудобнее на дохлой кровати, — у меня теперь тоже каждую субботу будут пироги, а еще такие маленькие расстегайчики с рубленым ливером и острой подливой!
Тут-то, под подливу, и зашли два врача, мужчина и женщина, мужчина раскачивал в руках смешную трубку в духе доктора айболита, а женщина ничего не раскачивала, а прямиком шагнула к Люсе и сказала, глядя ей поверх желтой головы: анофтальмия — отсутствие глазных яблок; в вашем случае имеет место анофтальмия ложная, обусловленная остановкой развития глаза на стадии глазного пузыря, и в глубине орбиты мы обнаружили рудиментарный глаз.
И, возможно, имеет место порок сердца, но это скажут уже специалисты в первой детской, — сказал мужчина-врач.
Чего, — спросила Люся. Поворачивала голову направо-налево.
Он слепой, — сказала женщина-врач.
Кто? – спросила Люся.
Сын твой, — перешел на ты мужчина.
В вашем случае уместным было бы отказаться от ребенка, — сказала женщина-врач.
Отдайте мне малыша, я его выхожу, — сказала Люся.
Мужчина-врач качнул плечом. Ему, конечно, не было вот прям чтобы всё равно. Но грамотное узи давно бы насплетничало о проблеме. А тут никто не обращался буквально в медучреждения, вплоть до рождения урода. Ну, блин, ну надо же быть хоть как-то взрослым человеком, отвечать за себя и своих детей. Мужчина-врач дернул плечом сильнее. Уродов.
Где младенчик, — сказала Люся.
Ну не здесь же, — женщина-врач уже шла к двери, — в первой детской, я же сказала.
Дайте мне, я его выхожу, — сказала Люся еще раз.
К вам дочь приехала, — вспомнила женщина. Спуститесь, её впустили, хоть уже не время.
Врачи вышли, Люся встала, завернулась поверх халата еще в одеяло, пошла вниз, вернулась быстро; она не паниковала, спокойно повторяла, я его выхожу, я его выхожу, мы с дочкой справимся, назову по отцу, Гариком, Гариком, будет сильным.
Вообще это было уже слишком для одного дня, включая рождение собственного ребенка, и я вышла на лестницу, где стояла, держась за перила, совсем молодая девчонка с разноцветными длинными волосами: прядь синяя, прядь зеленая, прядь розовая. Она стояла будто на старте, будто ожидала сигнального выстрела, и он раздался, видимо, когда открылась дверь ординаторской и вышла всё та же женщина-врач с кружкой в руках.
Это правда, спросила девчонка, что вы её отдали моему отцу?
Правда, Степанова, — сказала женщина-врач.
Он сказал, что похоронили, — сказала девчонка.
Ну, сказала женщина-врач, значит, похоронили.
А когда мне домой? – спросила девчонка.
Завтра, — сказала женщина-врач. На её кружке были нарисованы коты. Наступивший год шёл под этим знаком.
Хорошо, — сказала девчонка, — на следующей неделе в колледж вернусь. Все каникулы с этим пропустила. Наши ездили на турбазу, под Тольятти. Там любому рублю рады.
Разошлись по палатам. Восемнадцать почти уже лет прошло. Всё помню, включая хризантемы и котов.
