Узор Пенроуза. Глава 19

Москва, улица Садовая-Триумфальная.

Недоверие Кристины к медицинской помощи по полису обязательного страхования было велико настолько, что она буквально на днях изорвала в клочья соответствующий документ своей тетки, тетка при этом методично обследовала бутылку виски, развалившись на диване.  «Лафройг, десять лет, неплохо, Тинка, этот сорт пахнет кирзовыми сапогами! Уверяю тебя, ничего лучше я не пробовала…  в этом сегменте… стареет в американских дубовых бочках…». На теткиной груди, прямо поверх жилетки из меха лисы-огневки, стояла тарелка с печеными в меду яблоками, полезными для сердечно-сосудистой системы.  Диван когда-то был великолепен –  сочетание вишневого бархата и натуральной кожи, полированные  дуги подлокотников, толстенькие ножки в форме рыбьих тел. Этих рыбин, филигранно вырезанных из розового дерева, Кристина очень жалела в детстве, и строила планы по их спасению – самым радикальным было намерение сжечь диван, она даже и спичками запасалась, даже и керосина заготовила. Кристина подошла к высокому зеркалу и тщательно осмотрела себя, поворачивая подбородок пальцами влево и вправо, то ли с облегчением желая убедиться, что той радикально настроенной девочки давно нет, то ли – напротив, пристально отыскивая в профессионально выхоленном лице её малейшие приметы.

Мужа тетки Светланы она не помнила, но он совершенно определенно существовал, занимал звонкие посты в советском правительстве, дал свою хорошую фамилию тетке и ее дочери, Кристининой кузине. Кузину Кристина помнила лучше, та покончила с собой в сложном возрасте шестнадцати лет, оказавшись впутанной в какую-то глупую историю  с алкоголизмом приятелей по школе.

«Анжелики Тихоновны внучка вернулась, слышишь? Ты меня слышишь, Тинка? Так будь добра, реагируй! Отвечай, да! Внучка, я же говорю, вернулась, Анжелики Тихоновны, да вот только ненадолго. Я так себе понимаю, что она в борделе служила, а потом кто-то ее выкупил из этого борделя, и она приехала.  Анжелика Тихоновна говорит – загорелая. Очень загорелая. Задержалась на малое время, вставила зуб и уехала обратно. В бордель».

Так вот,  Кристина порвала полис и ушла, дождавшись назначенного визита старого доктора Брухина, он выглядел успокаивающе старомодно, в черном костюме, брюки которого были чуть коротковаты, а пиджак – изрядно тесен, но галстук-бабочка вывязан, и борода острижена аккуратно. Доктор жил неподалеку, в Воротниковском переулке, и всегда приходил проведать тетку, следуя раз и навсегда выбранному маршруту, правда, последние годы это занимало все больше времени, что было вполне объяснимо, учитывая брухиновские подагрические колени.

Таким образом, превосходно устроив теткины дела, Кристина с хорошим сердцем отправилась на Николину гору, где ее уже ждала мастер педикюра с огромным чемоданом необходимого инвентаря, и, опуская ноги в специальную ванночку, Кристина еще раз похвалила себя и даже сказала вслух: «Тетка порой невыносима, но я справляюсь, честное слово, справляюсь!», мастер педикюра кивнула, регулируя режим гидромассажа. И очень важно соотнести оттенки лака на пальцах рук и ног – на самом деле, важно. «Спасибо, — прикрыв глаза, сказала Кристина, — вот так очень хорошо». Она имела в виду температуру воды.

Но уже спустя какую-то неделю пришлось срочно мчаться к тетке, бросать машину с шофером на половине пути и добираться на своих двоих, а Кристинины туфли от Маноло Бланик  (бежевые в черный горох, красная шпилька)  не были предназначены для городских прогулок, но  лишь для офисного напольного покрытия  (коммерческий линолеум, ковровое покрытие, керамогранит).  «Как сюда эта скорая и доехала-то, с ума свихнуться», — бормотала Кристина, неистово надавливая пальцем на кнопку домофона. Отворила дежурная консьержка с испуганным лицом;  у консьержки выдался знаменательный, богатый событиями день – сначала врач скорой помощи, худой мужчина  с лицом человека, несчастного в работе и личной жизни, обозвал ее курицей, а вот теперь Кристина Геннадьевна топает нарядно обутыми ногами и ругает неповоротливой колодой. «А что я, а что я, я ведь ничего», — мямлила консьержка. « Ты всё!», — проорала Кристина уже из лифта.

Пинком распахнув знакомую дверь, она вломилась в теткину прихожую и скинула туфли. Ей навстречу  подалась рыхлая девица в желто-зеленой униформе и фиолетовых прыщах. Коротко обрезанные девицыны ногти были щедро изрисованы йодом, будто она персидская невеста. «Кто, куда», — забеспокоилась девица, но Кристина не стала вступать с ней в диалог, а прямо прошла в гостиную, где на известном диване по-прежнему покоилась тетка в лисьей жилетке, а рядом на низком табурете сидел врач. Судя по всему, он собирался измерить артериальное давление и ковырялся с дряхлым прибором, включающим в себя черную манжету, клубок полых трубок и резиновую грушу. Почему-то была откинута крышка рояля, словно тетка Светлана исполняла волнующие рапсодии  на инструменте и сердце ее не выдержало.

— Хорошенькое дело, — громко сказала Кристина, обращаясь вокруг, — хорошенькое дело, что же это, у вас нормального тонометра нету? А смысл тогда разъезжать по вызовам? Тупо тратить федеральные деньги?

Желто-зеленая девица взглянула на нее дико. Тетка Светлана, неумеренно радуясь атмосфере всеобщего внимания, слабо пожаловалась на сердцебиение:

— Вообрази себе, просто вышла поставить чайник, и решительно не смогла дойти обратно! Сердце колотилось  колоссально! мне казалось, что я взяла его в руку! – тетка вытянула вперед бледную ладонь, — мною отчетливо ощущался каждый удар…

— А что бы ты хотела, — спросила Кристина, — чтобы она остановилось? Тебя бы это больше устроило?

Она подошла ближе, протянула заготовленные в лифте купюры врачу. Тот удивленно приподнял брови, одновременно зашевелились и пшеничного цвета усы.

— И все, пожалуйста, езжайте. Ошибочный вызов.

Тетка изогнулась на своем ложе и тревожно вскрикнула:

— Нет! Не уезжайте! Я нуждаюсь в неотложной помощи. С вашей стороны послушаться эту женщину будет верхом профессиональной некомпетентности и человеческого равнодушия!

Усатый врач, убравши купюры, тем не менее, в карман халата, вновь развернулся к тетке и принялся пристраивать к ее предплечью потрепанный манжет прибора.  Кристина, ошалев от такой невиданной наглости, оттолкнула тетку вглубь  бархатного дивана, та запричитала что-то неразборчивое, часто повторялось слова «моей смерти».

Усатый врач развязно встал и присел подле рояля. Тронул клавиши рукой, неуместно рассмеялся, повернулся  и вдруг прилежно заиграл партию фортепиано из первого концерта Чайковского. Рояль Бехштейн был создан, чтобы передавать чистоту и теплоту звука, но не в каждом случае. Кристине показалось, что через соседнюю комнату с грохотом проходит состав метро; в момент же предположительного вступления скрипок врач выпрямился и запел дополнительную партию голосом. Тетка Светлана с интересом приподнялась в своих подушках. Девица в униформе сказала: «Я фигею»,  Кристина же, не склонная к бытовым истерикам, подошла близко и стукнула усатого исполнителя по рукам. Один раз, и второй.

Врач охнул и принялся растирать правую руку — левой.

— Тинка, засранка, — сказала тетка, — ты чего это себе позволяешь? Пусть мальчик доиграет. Мне понравилось. Он так старался. Не то, что ты.  Мальчик, играй!

— Да какое там, — со страданием произнес врач, — какое там – играй. Боюсь, что  теперь, с травмой правой руки, и профессиональные обязанности в полную силу выполнять не сумею.

— Подумаешь, — сказала Кристина, — правая рука! Николай Нилович Бурденко, между прочим, мог оперировать обеими руками. Равнялись бы на лучших.

— А я равняюсь, — сказал усатый врач, — равняюсь.  И на Николая Ниловича Бурденко в том числе. Лоботомию почти освоил.

— Вот и осваивайте, — Кристина подошла и пнула ногой невинный диван прямо по рыбьей голове, — идите себе, и осваивайте! В специально для этого отведенных местах! Тетка Светлана, за каким чертом тебе эти медицинские клоуны понадобились, а? На рояле некому поиграть?

Кристина, продолжая нещадно иронизировать, в глубине души была рада  казусу, давшему возможность ей внеочередной раз заехать к тетке, и некоторой отсрочке задуманного ей разговора, предоставленной усатым врачом, поклонником  Петра Ильича Чайковского. Она отошла к окну и что-то язвительно отвечала оттуда, составляя в уме план предстоящей беседы, не имея при этом уверенности даже в том, что тетка позволит ей завершить первую фразу: «Знаешь, мне тут пришел в голову один вариант. Предлагаю обсудить его. Только не начинай сразу орать, хорошо?».

— Тинка, — повелела тетка, — чаю сделай. Возьми чайник с карпами, и завари пуэр. Он великолепно помогает во всех, практически, случаях.  Вот и доктор выпьет.

— Не откажусь, — кивнул усатый, а девица попросила «просто водички из-под крана».

Кристина вручила ей стеклянную бутылку «перье», щелкнула блестящей кнопкой чайника, поставила на поднос три чашки, три блюдца, еще плоскую тарелку с курагой и крупным синеватым изюмом.

— Охо-охо-хо-о-о, — с выражением сказала тетка в гостиной, — скажи мне, мой мальчик. Сколько мне осталось еще? Дотяну ли до Рождества?

— Да господь с вами, — ловко ушел от ответа усатый.

***

Москва, Театральный проспект.

Афанасий Орлов ловко чувствовал себя в деловом костюме, по-настоящему хороших и дорогих у него было два, темно-серый классический Brioni и там же пошитый на заказ смокинг, недавний подарок Кристины – разумеется, он не позволил бы себе заплатить за полтора килограмма обработанной и состроченной шерсти десять тысяч долларов. И галстук совершенно не сдавливал его крепкой шеи, и узел получался достойного рисунка, в меру свободный, но без излишеств, брюки сидели неизменно удачно, а ремень он хулигански вдевал с большой металлической пряжкой в виде козлиной головы, всегда можно замаскировать пиджаком. Нет, деловой костюм безукоризненно подходил Афанасию Орлову, он любил надевать подкрахмаленные рубашки, есть такие прачечные, там отменно отстирывают мужские сорочки, а как отутюживают, это мечта и простой результат использования гладильного комбайна. Но еще прекрасней  новые рубашки, хрустяще извлеченные из фирменной упаковки, освобожденные от десятка миниатюрных булавочек с жемчужной головкой, новая рубашка вроде бы должна пахнуть хлопчатобумажной тканью или шелком, но  нет, нет! Пахнет она неуловимо кожаным салоном солидного автомобиля, кубинскими сигарами и отдыхом в правильных местах.

Сегодняшним вечером  Афанасий надел смокинг, для присутствия на благотворительном вечере.  Смокинг — сильно открытый на груди пиджак с длинными, обшитыми черным шелком лацканами. В Англии этот пиджак называют dinner  jacket, а в Америке — tuxedo. Изобретенный в восьмидесятых годах девятнадцатого века, смокинг  представлял собой халат с шалевым воротником и лацканами из атласа, к нему прилагалась небольшая шапочка с кисточкой. Мужчины надевали новый туалет в специально отведенных для курения комнатах – смокинг и шапочка предназначались для защиты одежды и прически от въедливого дыма. Более того, пепел от сигар, падавший на атласные лацканы, не оставлял следов.  Костюм настолько понравился мужчинам, что постепенно из курительных комнат перекочевал в залы для приемов. Конечно, вид его немного изменился и приблизился к известному варианту. Смокинг шьётся из очень тонкой шерстяной ткани, которая может иметь как гладкую поверхность, так и жаккардовый рисунок,  сочетая матовые и блестящие участки. Цвет допустим глубокий  темно-синий, темно-серый и белый — на церемонии бракосочетания.

Смокинг обязательно дополняется широким кушаком (cummerbund)  и платком в нагрудном кармане. Кушак  тактично закрывает место «рискованной элегантности», где сорочка входит в брюки. Вместо кушака можно надеть и жилет, но следует помнить, что чёрный жилет в сочетании с чёрной бабочкой на официальных приёмах носит только обслуживающий персонал. К смокингу полагаются длинные черные шелковые носки и черные кожаные классические туфли со шнуровкой, ни в коем случае не лаковые и не с острым носом. Об этом тоже следует помнить, и Афанасий помнил.

Помимо всего прочего костюм  со всеми важными и прилегающими к нему аксессуарами, как бумажник, часы, заколка для галстука, запонки, зажигалка, служил  отличнейшим  предметом для разговора, ведь куда приятнее обсуждать футляры для сигар, нежели слушать взбудораженный шепот товарища по партии Мухоморова: «Честное благородное слово, я ее только слегка толкнул! Одним пальчиком прикоснулся! И не было никаких причин перелетать через балконные перила и ломать это чертово бедро! Ты как полагаешь, это сильно может повредить мне в дальнейшей предвыборной борьбе?».  На все это можно пожать плечами, огладить шелковый лацкан и ответить нейтрально: не выйти ли нам покурить?  кстати, давно хотел спросить, не кажется ли вам, что коричневые ботинки  — это за пределами добра и зла?

Помещение для курения в галерее выглядело роскошно, в центре располагался бильярдный стол, на его зеленом сукне, выложенные равнобедренным треугольником, покоились тяжелые шары, и белесые клубы дыма слоились. Афанасий Орлов с наслаждением затянулся, отыскивая взглядом чистую пепельницу, а Мухоморов сильно закашлялся и сказал: «Господи, если и здесь в писсуарах нету льда, я даже не знаю». Он по природной склонности к ораторству четко артикулировал,  в рот его залетали клочки дымового облака, а тонкая сигарета прыгала в коротких пальцах.

Замечательной вещью обладал Андрей Андреевич Раевский – серебряным контейнером на три сигары, ах, какое неудобство испытал Афанасий, когда впервые был угощен сигарой из этого серебряного контейнера! Буквально мечтал провалиться сквозь землю, ведь он решительно не представлял, как следует с предложенной сигарой обращаться, где и что отрезать, не говоря уж о большем, но под землю провалиться не удалось, это вообще получается реже, чем хотелось бы.

Например, Афанасий Орлов опять-таки предпочел бы именно провалиться сквозь землю, когда прямо перед ним, на втором этаже  заветного  кирпичного флигеля в тихом Спиридоньевском переулке, возник незнакомый мужчина в чем-то невообразимом. Кажется, на нем был фрак.

Фрак — мужской парадный вечерний костюм, вид сюртука, укороченный спереди, и с двумя длинными, узкими фалдами сзади, их еще называют – «ласточкин хвост». К фраку полагается сорочка со стоячим воротничком,  белый жилет с обтянутыми шелком пуговицами, белый галстук-пластрон или галстук-бабочка,  узкие фрачные брюки, которые носятся без ремня, имеют высокий пояс и двойные шелковые «галуны» по бокам. Черные лакированные туфли, белый платок в нагрудном кармане и белые перчатки. С фраком не носят наручные часы, а только карманные, на цепочке.

Ничего этого дополнительного и великолепного на мужчине помимо фрака одето не было, фрачную пару  не очень удачно завершали тренировочные штаны, синие, с красными лампасами, а колени сейчас совершенно не вытягиваются, современный состав материала не позволяет. Из кармана этих штанов мужчина вытянул обрывок несвежего вафельного полотенца, высморкался, утер лицо и сказал слегка гнусаво: «Отойдемте в сторону на пару слов!». Отходить в сторону просторный, но все же ограниченный в объеме подъезд возможности не дал, зато  пара слов произнесены были, и теперь Афанасию требовалось немедленно переговорить с Кристиной. Она не могла не присутствовать на благотворительном вечере, будучи наиглавнейшей его персоной и организатором, но – не присутствовала. Галя в безумном оранжевом платье с голой спиной сновала у входа, далеко заглядывая за головы прибывающих гостей, но никакой Кристины. Руководитель медийной группы Птичкина с предельно серьезным лицом общалась с тележурналистом, рядом пристраивался оператор: «Я заканчивала, естественно, МГУ, — говорила заносчиво Птичкина, — и гражданское право у нас читал профессор Коняев.  В своих лекциях он допускал много аллегорий, метафор  и это запоминалось гораздо больше, чем  сухие определения.  О том,  что  договор — это двусторонняя  сделка, требующая  волеизъявления обеих сторон, я  запомнила исключительно по его высказыванию: любовь хороша, когда она взаимна». Птичкина горделиво оглядела тележурналиста. «Да-да, — кивнул он, — понимаю вас. Мне тоже много дали годы учебы на журфаке МГУ». Птичкина нахмурилась, она предпочла бы считаться единственной выпускницей университета. Мухоморов рассмеялся, он крепко недолюбливал Птичкину и радовался мимолетному её унижению.

«Прошу меня извинить», — сказал Афанасий Орлов, затушил даже  на треть не выкуренную сигарету, и стремительно покинул помещение. Кристина как раз сбрасывала лаковый кожаный плащ на руки кому-то из обслуги, рядом бессменная Галя, Галя что-то быстро докладывала, сверяясь со своим коричневым блокнотом, а также подошли представители союза художников и трясли глянцевыми буклетами. Трепетали листами и ресницами, хотели денег.

«Кристина Геннадьевна, — позвал Афанасий, стараясь выглядеть невозмутимым и поправляя особым образом загнутый кончик воротничка, — можно вас отвлечь на минуту».  И улыбнулся извиняюще в сторону творческой интеллигенции.

«Какое хамство», — сочла творческая интеллигенция единогласно и отправилась сплетничать посреди экспозиции, Кристина стояла рядом, нетерпеливо озиралась. «Ну, что такое, —  с досадой спрашивала она, — у меня сегодня отвратительный день!». «Простите, — Афанасий склонил голову, понизил голос, — я не задержу надолго.  Меня отыскал ваш сын. Может быть, вам интересно это узнать. Решил сообщить».

«Какой  еще сын, – раздраженно уточнила Кристина, — Антон, да? Такой красавчик, да?».

«Я не знаю, — ответил Афанасий, — я ведь лично не знаком. Но не красавчик, совсем. Я бы сказал, наоборот». И икнул. Афанасий икнул случайно, скорее всего – от волнения и сильнейшего смятения. Сыновняя тема, как ни крути, была скользкой. Икнул один раз, и сразу же – второй. Кристина перекосилась миловидным лицом, заалела пятнистым румянцем

«Ты пьян!  — взвизгнула она. — Ну, хорошшш! Всё, мне пора. Я сюда пришла работать, а не шампанское глохтать!».

Афанасий остался один, и действительно взял с сияющего подноса фужер хорошего шампанского. Икота незамедлительно прошла. Кристина уже отстукивала алыми каблуками близ импровизированной сцены, и вечернее платье слегка мело пол,  – немного более нарядное, чем заслуживает событие, но люди ценят, —  и она уже благодарила почтивших своим присутствием, и  уже вслух надеялась на что-то «и в дальнейшем», а на самом деле ей надо было выслушать Афанасия, виданное ли дело, такие нелепые  ошибки.

А лед в писсуарах нашелся, и вскоре депутат от Социально-Рабочей партии Максим Грибов с хохотом сокрушал небольшие, искрящиеся в электрическом свете айсберги горячими пенными струями.