Когда же, как не на Пасху, можно открыть мир заново?
Последнее время мне почему-то всё реже встречаются люди, чего-то или кого-то ждущие. Обратные отсчёты не в счёт. Тут разговор о другом. Действие нашей повседневной жизни становится каким-то слишком уж однолинейным и необратимым, не приостанавливается хотя бы на минуту-другую, чтобы потоптаться у порогов, помедлить на поворотах, оставить, подобно птицам в немилосердный морозный день, крестики следов у котельных и кочегарок. Мы с некоторых пор повинуемся реверсивному движению, и нам вряд ли до конца может быть понятен сегодня вольготный ориентир из классического романа «Обломов» – боковые аллеи. Мы не видим того, что на обочине и за обочиной, не включаем в свой культурологический да и просто обиходно-бытовой навигационный реестр многих – самоценных по сути! – подробностей бытия. И вот я подумал: как же здорово, всё-таки, что обозримая временная разметка даёт нам повод, который во сто крат важнее самых объективных причин. Повод остановиться и увидеть то, чего не видели раньше, то есть открыть для себя окружающий мир заново. Когда же ещё, как не на Пасху?
В деревьях лапчато запутались грачи.
Ручьи перекрутились с речью.
И склоны тёмные, что куличи,
плывут торжественно навстречу.
Юрий Кублановский точно бы не стихотворение пишет, а создаёт у нас на глазах тончайшей выделки резцовую гравюру, где каждый штрих врезается в память. Вынянченное, окрылённое его слово звучит торжественно и в то же время, как под апрельским солнышком, тепло. За просветами в ветвях дерев сразу же распознаётся оно, весеннее небо родины. И правда, поэт, прекрасно знакомый ценителям русского стиха, берёт в своё дальнее духовное странничество бескрайнюю ширь родного Рыбинского моря и неба над ним («Ну вот тебе и порыбачили – об утонувших, не отпетых под мухой земляки судачили тогда у волжских парапетов…») Совсем недавно наткнулся на такой вот оборот в школьной грамматике – «чужая речь». Ну, это когда нужно передать чьи-то слова. Так вот, читая Кублановского, распознавая орнамент его микрописи, где «спутан узор червоточин с ледком травянистых обочин», понимаешь, что никакой «чужой речи» быть не может. Речь, она или родная или никакая вовсе…
Может быть, и по этой причине тоже строки глубочайшего, но так, по большому счёту, и не узнанного широкой аудиторией поэта Виктора Лапшина, всю жизнь прожившего в старинном Галиче, воспринимаются столь остро и злободневно: «Иссякло всё, изнемогло, Истлеть, рассеяться готово: Мы поздно вспомянули Слово, Над нами властвует Число. Нам нечем радостно владеть…» Это нам-то, наследникам Пушкина и Толстого? Нам, имеющим в неприкосновенном золотом запасе шмелёвское «Лето Господне» и – в отдельном драгоценном переплёте – главу Ивана Сергеевича, незабвенного «дяди Вани», о Пасхе? Как ни печально, да. Девальвации могут подвергаться не только деньги. Пусть это прозвучит наивно, но я убеждён, что не столько пределы сердца человеческого становятся ныне полем битвы, сколько пределы человеческого слова.
Светлана Кекова из Саратова размышляет о воскресении слова не в последнюю очередь, включая в пластичную ткань своих многомерных стихотворений библейские аллюзии, сводя воедино высоту духа и низ быта, почти бестелесную лёгкость формы и фактурность содержания:
А сегодня Волгу назвал ты Евксинским Понтом
и еще сказал: не нуждается грех в огласке…
Не хочу я знать, что таится за горизонтом,
но хочу я верить, что мы доживем до Пасхи…
Кстати, метко подмечено. Пасха для нас остаётся отметкой, вехой, лучше сказать, до которой нужно именно что дожить, и мы не торопим суетно приближение светлого праздника, как, допустим, могли бы торопить начало Олимпиады, летние каникулы или Новый год. Мы подсознательно, наверное, оставляем для себя хотя бы один промежуток во времени, когда гнать его вперёд как-то неловко. Не потому ли, что «чем ближе к смерти, тем быстрее жизнь»? Это сказал один из лучших поэтов 20 века Геннадий Ступин, родившийся на Саратовщине, в степном Аткарске, а закончивший свой земной путь в подмосковном Наро-Фоминске. Давайте прочитаем вместе прощальное его стихотворение, полное грусти и воскресного горнего света:
Чем ближе к смерти,
Тем быстрее жизнь.
Как будто сверху
Падаю вниз.
К земле, в могилу,
В самую глубь.
И мир мне милый
Всё больше люб.
Жизнь всё дороже
И все больней –
Придется всё же
Проститься с ней!
С вином и хлебом,
С любовью – со всем,
Что есть под небом…
Совсем-совсем.
Лечу, ликую,
Плачу, смеюсь…
Всех расцелую
И – разобьюсь.
Потрясающе: физический вектор стихотворения подчинён неизбежному земному тяготению, вниз, к земле, к последнему пределу, но духовная его направленность, наоборот, – только к небу. Скрытый аргумент к восхождению, подкреплённый любовью и верой. Как не вспомнить тут «молитвенный шёпот» Марии Аввакумовой, её тревожный северный оклик, её небо, которое «тоже Русь», как не сказать про Татьяну Смертину, в чьих просветлённых строках слышится бесценная изустная речь Кировской глубинки, милого её сердцу села Сорвижи: «Над полями – звон и волнение. Светлое Христово Воскресение! Весёлая Пасха –Вылетела, как птаха, Взнеслась, обратилась… И вновь воротилась… Мы тоже кому-то Будем утратой Когда-то… Но звон колокольный Ещё возродится! Он эхом родным Будет в мире носиться, Слетая со круга Невидимых звонниц…»
Невидимые звонницы – те же боковые аллеи, та же ускользающая от лобового взгляда правда жизни, которой никак не вписаться в геополитические схемы и программы, в социальные графики, в предлагаемые трафаретные ответы. В ритмы клипового сознания. В метры рекламных слоганов. Располагаясь вдали от большаков и столичного шума, русская провинция, по меткому замечанию самарского поэта Евгения Чепурных, неспешно и по библейски торжественно крошит «хлеб печалей и страстей», и этого хватает, чтобы окормить духовно всю Россию. Хорошо помню Евгения Петровича по блестящим публикациям в «Волге», так что позволю себе завершить небольшое путешествие по русскому духовновидческому стиху именно его афористичными строками, рождающими и улыбку, и слёзы одновременно:
– Что на Руси? Не таи!
– Господи, вьюга и вьюга.
– Как же там овцы Мои?
– Господи, режут друг друга.
……………………………………………..
Лютый, садись на коня.
Добрый – в слезах умывайся.
– Что ж они? Верят в Меня?
– Господи! Не сомневайся.
