Захар Май о Pussy Riot, православии, духовности и Шевчуке

От автора:

Захар Май – харьковчанин, американец, русский музыкант, который обладает очень странной формой известности. Ряд его песен превратились в мемы, концерты собираются без афиш или рекламы, его фолловят и ретвитят Навальный с Верзиловым – а на радио или в прессе его все равно нет. С этого я и начал разговор, который планировался как беседа про Pussy Riot.

* * *

Pussy Riot и русские музыканты

Никита Петров: В «Афише» недавно публиковали материал, в котором русских музыкантов спрашивали про Pussy Riot. Там был даже Богдан Титомир, а тебя почему-то не было. Ты понимаешь сам, почему так происходит?

Захар Май: Нет. Но когда это случилось, я сразу твитнул, что я раньше появлюсь на обложке GQ, чем в списке музыкантов в журнале «Афиша». Меня тогда всю неделю благодарно ретвитовали редакторы журнала GQ.

Н.П.: Ну вот раз «Афиша» не спросила, такой шанс есть у меня. Давай начнем с собственно музыки – как ты относишься к песням PR?

З.М.: Я с самого начала их хвалю. Еще до скандала.

Н.П.: Т.е. треки сами по себе тебе кажутся классными?

З.М.: Мне очень нравится трек, который они играли возле тюрьмы («Смерть тюрьме, свободу протесту» – Н.П.) и «Освободи брусчатку», я оба очень хвалил.

Н.П.: А ты их прямо слушаешь, как других любимых музыкантов?

З.М.: Песни я послушал, да. Мне ужасно нравится, как там чередуется вокал. Петь на крике очень сложно, а как девкам так петь – вообще непонятно. А уж так это петь, чтобы еще композиция была какая-то!

В последней песне все вообще шикарно, они и припев сделали, как я люблю. И это «Страна идет, страна идет» там же появляется не сразу, она развивается. Что меня резало в «Богородица, Путина прогони» – я бы хотел там более отчетливых кусков текста припевов. Ее так я никому никогда не крутил… А «Путин зажигает костры революций» я ставил всем, кто ко мне приходил домой в Харькове.

Н.П.: А как ты думаешь, их кто-нибудь будет слушать в плеерах, иметь в своей аудио-коллекции?

З.М.: Ну, мало одного сингла. Но как я понимаю в Америке и в Европе их крутят по радио, какой-то кусок стоит в ротации. Очень все успешно. Это вообще шаг был: взять музыкантов, которые сыграют вот так – я имею в виду ритм-секцию – и построить песню так, что в ней не будет ничего про тюрьму, а будет продолжение того же духа, только немножко выше…

Н.П.: Подожди, там же есть про тюрьму.

З.М.: «Сажай нас не на семь, а на восемнадцать»? Можно считать, что нет. Кого «нас» — непонятно. Эти-то в тюрьме, то есть понятно, что это не они поют. Обсуждение уже получается бестактное… Понятно, что это не они играют – и понятно, что они никогда и не играли. Но это же не важно.

Н.П.: Это ведь одна из их главных идей, отделение личности творца от произведения.

З.М.: Это работало раньше, когда было все равно, кто этот мусор играет. Оно же было мусорно специально по звуку – хотя все, что важно, было слышно. А теперь, когда очень хорошие барабаны… В общем, все будет хорошо. Я доволен.

Н.П.: Вот ты готов подробно разбирать их музыку, а при этом в России все более-менее сошлись на том, что музыка здесь не имеет значения, что они не музыканты.

З.М.: Ну, Россия – большие специалисты по музыке.

Н.П.: На западе их воспринимают именно как панк-группу. Это различие в восприятии – оно оттого, что люди про музыку по-разному думают, или потому что информация по-разному поступает?

З.М.: В пограничных примерах выявляется полная российская неадекватность в современной музыке. Когда что-то понятно, так все просто – типа, узнали по звуку, что панк – и ясно, это панк. А если что-то пограничное (а все хорошие вещи всегда пограничные)…

У них нет четких определений в голове. У нас есть, у всех остальных. Мы знаем, что такое панк. А когда непонятно, панк оно или не панк – надо не русских спрашивать.

Н.П.: Музыканты на западе и в России на Pussy Riot тоже отреагировали по-разному. Мадонна заставляет зал скандировать «Free Pussy Riot» даже в Швейцарии. А наши, хотя все происходит прямо здесь, максимально долго старались процесс игнорировать.

З.М.: Ты опять употребляешь какие-то термины типа «музыканты в России». В России ж..па с музыкантами. Вот этой общины, про которую ты говоришь – ее нет. Этот список «Афиши» – слава Богу, что меня в него не включили. Как в свое время было слава Богу, что меня нет на «Нашем радио» – потому что иначе я бы попал между «Арией» и «Зверьми».

Н.П.: Ну хорошо, давай говорить не об общем списке, а об отдельных музыкантах. Есть Шевчук, Земфира.

З.М.: Шевчук хвалит всё.

Н.П.: Но балаклаву не надел.

З.М.: Ну я тоже балаклаву не надевал.

Н.П.: А почему, кстати?

З.М.: Как-то не в тему оно. Если бы был поставленный концерт, где бы было шоу – если б я был Шевчук, я, конечно, балаклаву надел бы. На ж..пу. Но когда шоу не поставлено, оно должно быть непринужденно, а как надеть балаклаву непринужденно, я еще не понял.

Н.П.: Можно футболку надеть.

З.М.: Футболку, если б мне ее дали, я б конечно же надел.

Н.П.: Это все форма, а я спрашиваю в принципе про наличие или отсутствие поддержки. Я вот сегодня видел афишу – 9 сентября собираются Шевчук, «Разные люди», кто-то еще… А все время, пока шел процесс, они молчали. Многие, когда их спрашивали, даже раздражались.

З.М.: Тут тяжело судить. Особенно когда речь идет об объединениях людей. Когда есть конкретный шизофреник и понятно, что нужно собрать деньги ему на больницу – это одно дело. Когда кто-то лежит без движения – это просто. А тут нужно понять сначала, и каждый сам для себя понимает.

Не факт, кстати, что у них такие же рафинированные источники информации, как у нас с тобой. Те же «Разные люди» и тот же Шевчук, вполне возможно, смотрят телевизор – помимо того, что читают еще сверх этого.

Им приходится думать самим. Нам-то уже, слава Богу, все разжевывают. Мы все имеем напрямую от самих адвокатов, от Верзилова.

Н.П.: А у западных музыкантов образ PR складывается адекватный? К ним ведь информация тоже поступает порционно, из твитов и зала суда немного.

З.М.: Они видят еще чище.

Я не знаю, как они это сделали, эти Пусси Райот, но они, блин, сделали все очень красиво. Когда еще до скандала я только узнал, что они устраивают акции, чтобы играть песни – то ли в метро они это делали сначала, то ли еще где-то… Были фотографии, было название. Саму музыку я еще не слышал, но мне сильно захотелось ее послушать. Это просто хороший PR. Что и означает их название.

Так что они очень хорошо все презентовали, и на западе благодарны, что им необязательно в этом во всем копаться. Им очень хорошо презентовали, это большое дело.

Н.П.: Я у Хамовнического суда встретил репортера из Дании, он сокрушался, что в Дании все думают, что PR – это рок-группа. А я, говорит, приеду, напишу статью и всем объясню, что они активисты и акционисты.

З.М.: Нет никакой разницы. Уж в панке так точно. Им даже не нужно было играть живьем, чтобы состояться в панке. Мы же знаем, что Sex Pistols не играли на своих инструментах; что большинство концертов в каком-то турне заканчивались после первой песни… Это было совершенно нормально, все сводится к презентейшн.

Н.П.: Короче, тебе их акции нравятся со всех сторон?

З.М.: Не со всех сторон, но мне было достаточно интересно, чтобы я захотел послушать. А это очень тяжело в России сделать – меня в интернете заставить что-то послушать.

Н.П.: Если нравится не со всех сторон – то с каких не нравится?

З.М.: «Не нравится» плохой антоним «нравится», но окей. Тексты. Сейчас они уже чисто для меня пишутся, а сначала ссылки в текстах были немножко то ли выше моей головы, то ли мимо. Даже когда они были про простые вещи вроде феминизма и современной философии.

Потому что они их пишут честно. Я понимаю, что так и должно быть, но когда они что-то делают жирно, например «Полицейский лижет у тебя между ног!» – это красиво, я это уже могу понять. А в остальное в этой же песне мне нужно въезжать. Это очень хорошо говорит о них, на самом деле.

Православие и РПЦ

Н.П.: Акция в ХХС с политической точки зрения тебе тоже симпатична?

З.М.: Конечно. Мне вообще любая акция симпатична. Чем она конкретней – тем симпатичней.

Н.П.: Ее результаты тебя тоже удовлетворяют?

З.М.: А что считать результатами?

Н.П.: Это тоже вопрос, что ты считаешь результатами? Многие говорят о расколе общества, об ухудшающемся положении церкви.

З.М.: Не, ну мы же видим, что раскол произошел на м..даков и нормальных, а не то что христиане отдельно, а агностики отдельно. Просто среди христиан появились какие-то м..даки, которых мы раньше не видели. Но я уверен, что если копнуть, то мы узнаем, что это те же самые люди, которые раньше были нашистами и так далее.

Н.П.: Но так или иначе раскол произошел, и общество теперь злится само на себя. А не на Путина или конкретных чиновников.

З.М.: Я не думаю, что в область ответственности группы входил ченеллинг реакции. Я не думаю даже, что они так далеко продумывали.

Я когда думаю про это, я останавливаюсь на вопросе, знали они или не знали, что их посадят. Для меня это самое главное, я сам страшно боюсь таких вещей. Знали они, что будет конфликт с властью серьезный? Они явно знали. Вот это, по-моему, единственное, что важно.

Н.П.: Верзилова после одного из заседаний суда спросили, можно ли считать возможный срок продолжением художественной акции.

З.М.: Само собой.

Н.П.: Он сказал: «Нет, потому что частью акции не может быть то, чего мы не можем контролировать».

З.М.: Ему виднее. Но не факт, во-первых, что он говорил правду. Не факт, что то, что он говорил, не зависело от всяких других обстоятельств. И опять же эта наука про перформанс – она пишется сейчас и здесь, и это московская наука.

Если сравнить акции московских концептуалистов 70-х и тех же самых Pussy Riot – это одно и то же. Только тут оно гораздо интерактивнее. Те же только делали и смотрели, что получится. У них не было интернета (то есть запада). Максимум, что они делали – это вели собственные записи. Кстати, самое интересное, что я читал. Там же Владимир Сорокин в этом участвовал, Илья Кабаков и все такое.

Н.П.: Давай вернемся к результатам акции. Поменялось ли твое отношение к РПЦ и – отдельно – к православию в свете этой истории?

З.М.: Я не думал, что они такие слабые. Вся риторика, которая была озвучена, не выдерживала никакой критики по их же собственным православным понятиям. Слишком большая была разница между вот этой всей чепухой, которую они выдавали, и тем, что говорили нормальные православные, которые время от времени просыпались где-то в тамбовской глуши. Те говорили другим языком, пользовались другими – гораздо более моими – критериями… Они пользовались русским православным языком, который я очень люблю.

Мне было очень странно, когда эти уроды начали говорить на такой совсем кастрированной фене, которая никакого отношения к церковному языку не имеет. У них же такая мощная литература! У меня есть любимый ролик, где тот же самый Кирилл говорит о том, почему нельзя обижаться, если тебя кто-то оскорбил в храме – и он там говорит совсем другим языком, другим темпом, и очень красиво. Меня удивляло, насколько он в контроле вообще. Там другая лексика, другие слова.

Меня удивило, что они не хай-роуд взяли, не Чарлтон Хестон с жезлом, изображающий Моисея с большой бородой, а вот эту прокурорскую… то, что было написано в прокурорском заключении, меня сильно удивило. Они обвиняли уж совсем через левое ухо, можно было гораздо прямее все сделать.

Понятно, что в любой этике можно кого угодно оправдать или обвинить. Но они могли все сделать красиво, со сверкающими жезлами и молниями.

Н.П.: Они выбрали не делать красиво – или оказалось, что они так просто не умеют?

З.М.: Они это умеют, но они решили это не использовать.

Н.П.: Почему, как ты думаешь?

З.М.: Потому что аудитория, на которую они работали, оказалась гораздо шире, чем я думал. Я думал, они будут биться за мозги интеллигенции – нифига. За тех, кто смотрит «Кривое зеркало». Поэтому они так разозлили людей.

Я плохо выразился, тут не то что общество разделилось на м..даков и не м..даков – просто людей начали заводить, и те, кто заводится, завелся. Это ведь совсем недавно началось, что у людей в очередях или в каментах есть мнение по этому вопросу. Сначала думали, что это узкая специальная проблема. А после телевизионного накручивания – ну конечно они начали реагировать. Но это, по идее, можно не рассматривать.

Н.П.: А до истории с PR ты к церкви иначе относился?

З.М.: Я ее совсем не знал. Я знал каких-то людей из своего прошлого, из 80-х, когда только о диссидентах церковных и говорили. Я недавно их перечитывал, они были крутые. Кто-то из них вышел с тех пор из церкви, кто-то нет – но никто из них не участвовал, естественно, уже в разборе полетов. А то, что озвучила РПЦ, меня сильно удивило.

Н.П.: И теперь к этой структуре ты как относишься?

З.М.: Да можно смотреть так, что ничего не изменилось. Тех людей, которых мы уважали раньше, мы уважаем и сейчас. Просто они не те, кого мы слышим. А те, кого мы слышим – это гэбешное начальство. Мы их раньше игнорировали, мы и сейчас их можем игнорировать, не обращая внимания на то, что им дает телевизионный эфир. Я говорю, чистый подход был бы – не смотреть, кто из них есть в телевизоре, а кто нет.

А так мое отношение к церкви не изменилось. Это греки, которые монахи, они были две тысячи лет назад и они прекрасны. Я же читал их книги, они очень мощная ветвь мысли.

Н.П.: Но ты читал книги…

З.М.: Я читал «Добротолюбие», которое они писали в Афонских пещерах.

Н.П.: Но нынешняя церковь – огромное количество людей – она же отличается от отдельных столпов мысли, творивших две тысячи лет назад?

З.М.: Как и всегда любая церковь. Это ничего о ней не говорит. Плохое поведение внешних отростков никакой тени не бросает на само православие.

Н.П.: А само православие тебе близко?

З.М.: Да, так они были угнанные, конечно! Это же монахи! То есть, они больше ни о чем не думали, они были как японцы – в смысле, как дзен-монахи – и они были очень крутые.

Чем они занимались в то время, когда были собраны эти книжки, которые я читал? Их удивило, что по мере духовного прогресса искушение становится сильнее. И это тоже русская штука. Сталин говорил, что классовая борьба усиливается по мере строения коммунизма – так и они говорили, что их Дьявол искушает сильнее. Чем дальше они продвигаются в понимании, в смирении, тем им тяжелее.

Мне это показалось ужасно интересным хотя бы потому, что я бы никогда никому не рассказал, что я об этом думаю. А они это прошли моментально! Их было несколько поколений, и они крутые.

Ты представляешь вообще, какой искус? Ты сидишь в Афонской пещере…

Н.П.: Мне представляется какой-нибудь Билл Мар (американский телеведущий, воинствующий атеист – Н. П.), который, глядя на эту или любую подобную историю, начинает обличать церковь как структуру. Вот не было бы РПЦ, сложнее было бы накрутить людей этим праведным гневом.

З.М.: Ну Билл Мар же боевик. Я не представляю, чтобы у меня были такие же сферы, как у него – я думаю, он свои тоже подрезает. Так некомфортно. Внутренняя этика и мораль – она же есть, и себе ее объяснять как-то совсем без магии сложно. А так как это его специализация, то я его рассматриваю как боевика, он очень многое упрощает.

Православие – это, конечно, часть русской культуры. Это то, о чем люди думают. Искус. Грех. Это все очень важно. Другое дело, что это не обсуждается – так оно, в общем, и не должно обсуждаться, потому что это сокровенная х..йня. Те книжки, которые я читал, они ведь тоже были сугубо профессиональные, не многим доступные.

В этом сборнике «Добротолюбие» – ты читал «Братья Карамазовы»? Есть очень важная, успешная русская книжка «Братья Карамазовы», там один из трех братьев занимается этой темой, православной аскезой. Он нашел какую-то специальную молитву, которая как мантра – если ее повторять-повторять-повторять, то будешь молиться сердцем, а не умом, и это раскроет тебе сердце. Это та же тема, что и во всех индийских штуках.

Вот этот кусок про умную молитву из «Добротолюбия» убрали. Он ее еще читал в каких-то изданиях или списках, где эта молитва описывалась вместе со словами – а сейчас этого ничего нет. Ее вырезали примерно, как я понимаю, во времена Достоевского. Это запрещенный кусок, потому что он слишком информативный. Люди сходили с ума.

Н.П.: Это православие, о котором ты говоришь, оно вообще живо?

З.М.: Ну раз я о нем говорю, значит, живо. Ты имеешь в виду, есть ли еще люди, которые этим занимаются?

Н.П.: Да, есть еще монастыри, где сидят эти крутые монахи? Есть ли у этой ветви мысли какое-то развитие, или на «Добротолюбии» все остановилось?

З.М.: Если мне это стало интересно, точно кому-то еще стало интересно. Будет ли у этого кого-то столько свободного времени, как у меня – непонятно. Но любому, кто читал «Братья Карамазовы», точно стало интересно.

Интереснее, увлекательнее и мощнее истории, чем история Иисуса Христа, нет и быть не может. Это до сих пор правда все! Он же умер, а потом воскрес! Шекспир про это не писал только потому, что оно уже было написано.

Путин и духовность «Дома-2»

Н.П.: Давай на этом завершим теологию и вернемся к политике. Я вот недавно понял, чего мне не хватает во всей русской поп-культуре, политике или медиа – и чего с избытком хватает в американской культуре. Они все время стараются вдохновлять. Каждый второй фильм заканчивается какой-то inspirational сценой, после который ты должен себя почувствовать…

З.М.: Еще при коммунистах это и у нас было.

Н.П.: А в нынешней России я подобный заряд чувствую только от Навального как политика и от Pussy Riot как от художников.

З.М.: Хорошие примеры.

Н.П.: И сейчас об этом вроде бы начинают говорить. Навальный в твиттере пишет Собчак, что сейчас самое главное – вдохновлять: ты, мол, Ксюша, должна всех вдохновлять. Ты такой потребности/желания за собой не чувствуешь?

З.М.: Я вдохновляю еще как, ты чё. И я знаю, что это делает Навальный – и Собчак, кстати, тоже! Почему я ее всегда и хвалил, и этот «Дом-2» тоже всегда хвалил. Вот этот позитивизм, с которым она подходила, и вера в то, что все решается и перетирается – это очень мощная тема, которой на самом деле больше нигде нет в России.

Н.П.: А эта тема реалистична?

З.М.: Конечно! При всей сложности «Дома-2» – ты знаешь, как там вещи происходили? – там каждый немножко себе на уме. Никто до конца не может быть уверен, что тот или иной союз – это чистая любовь – а с другой стороны, почему бы нет? Но когда у них проблемы и они все, по русскому обычаю, начинают пить водку из горла и кидаться друг в друга утюгами, Ксюша говорила: «Давай сядем и разберем».

И вот этот логический подход, который она использовала, он не был холодным или инородным, он был вполне русский. И сам факт того, что ведущая этой передачи все время всех затягивала в способ мышления, который позволяет все позитивистски раскидать, при этом не принижая духовности «Дома-2» – это мне казалось очень важным. Я ее за это до сих пор очень уважаю.

Н.П.: Сейчас она этот подход пытается перенести в политическую сферу. Они же все время спорят, Собчак говорит: «С властью надо договариваться» – а ей отвечают: «Как можно договариваться с Путиным, если он ни с кем не разговаривает?» При переносе этого подхода в нынешнюю политическую ситуацию он остается реалистичным?

З.М.: Да, эта тема не всегда работает. Она не работает с темной стороной. Они действительно не могут достучаться до Путина – ни Навальный, ни Собчак. Я думаю, что это большая проблема обоих, и я не знаю, где решение. Но оно, конечно же, есть.

Маша Гессен написала, по-моему, самое умное, что я когда-либо читал про Путина – но она тоже не врубается, как с ним говорить. При этом оно явно есть, потому что у него же есть друзья по кооперативу «Озеро» – и они на самом деле ему друзья.

У него есть закрытый круг, который теперь, в общем, все и держит. Мы не знаем, закрылся ли он тогда же, когда создавался, но мы знаем вот что. Когда Холманских сказал, что он хочет быть Путину другом, Путин ответил: «Хорошо». Это самое интересное из того, что Путин сделал за последние годы. Кто-то сказал: «Давай я с тобой буду дружить». Он говорит: «Давай» – и отдал ему Урал.

Н.П.: Ты думаешь, это про дружбу история?

З.М.: Мной это читалось так: «Я согласен тебе служить, о Черный Бог, делай со мной, что хочешь». Он же отрезал себе пути отхода, когда эти вещи сказал по телевизору. Я не знаю, кто еще так четко заявлял Путину свою позицию.

Если почитать Колесникова, который много писал про то, как Путин общается с другими людьми – там все подходят к нему с папками. И даже когда подходят с «сю-сю-сю» – это «сю-сю-сю» наносное. То есть они скорее подходят в истерике, чем с предложением любви. И этот мальчик, предложивший ему свой животик…

Н.П.: Мальчик не предлагал ничего!

З.М.: С точки зрения Путина – предлагал. Он это самое. Он человек.

Опять же, я не говорю, что все это понимаю, но какие-то люди к нему явно прорываются. Мне все время кажется, что вы его недооцениваете.

Н.П.: Наверное. Но с другой стороны, его ведь сложно оценивать иначе. Слишком вызывающе и прямолинейно он себя ведет.

З.М.: Ну не знаю, когда все эти монстры вокруг – как по-другому себя можно вести? У тебя Дворкович с одной стороны, а Сечин с другой. Понятно, что ты будешь ближе к Сечину, потому что Дворкович омерзительный во всем, что он делает. Даже если у него есть положительная программа – ну он невыносимый, даже для меня.

Н.П.: Но они же не случайно к нему подобрались.

З.М.: Они именно что случайно подобрались. Вот эти которые крутые – они забрались туда без него. У него кооператив «Озеро», а все остальные, вот эти монстры – олигархи, например, или эти гении типа Дворковича – они как грибы там появились.

Гражданство и Шевчук

Н.П.: Ты сейчас опять сказал, «вы его недооцениваете» – про русских ты все время говоришь «вы» или «они», а себя относишь к американцам. Ты действительно чувствуешь себя американцем в России?

З.М.: Ну я могу это здесь говорить, и меня никто не поправляет.

Н.П.: А в Америке ты кем себя чувствуешь?

З.М.: Лохом. В Америке я и пою плохо, считается. И вкус у меня плохой. И скучно. Они там все играют как «Металлика» по меньшей мере.

Н.П.: Мне казалось, что ты себя так дистанцируешь от происходящего. Вы русские, а я здесь проездом.

З.М.: Это меня никуда не дистанцирует, уж с их точки зрения-то точно. Но меня они, тьфу-тьфу-тьфу, не трогают.

Н.П.: Русские?

З.М.: Русские менты. Они меня не видят как врага. Меня даже нашисты не видят как врага – скорее, они меня видят как друга. Тот же Коробков-Землянский – я с ним беседую, он мне в твиттере написал. И всякие еще другие, гораздо более противные.

Рыков со мной говорит исключительно корректно – и слава Богу, я очень рад, когда говорят корректно. У меня какая-то серьезная защита, связанная, как я понимаю, с возрастом. Они думают, что я старше, чем на самом деле.

Н.П.: Когда по городу были «гуляния», ты говорил, что хотел бы на них поиграть.

З.М.: Я хотел бы поиграть, конечно, если они меня не будут арестовывать. Но опять же, где играть – когда ты меня позвал на «Антиселигер», я поехал сразу. А когда пели без усиления «Перемен, мы ждем перемен» под всякими памятниками – так это не совсем мое.

Н.П.: А ты вообще как рядовой участник на этих протестах появлялся?

З.М.: Да. Когда начинался Абай, я прошелся до него от Китай-Города. И я видел, как Навальный с Удальцовым пришли, в эту первую ночь. У меня даже есть свидетели – Даша Черкудинова, Мариша Жебит – которые меня просто из толпы окликнули, и я вместе с ними пошел.

Я очень суеверный и &? как это называется? – очень трусливый. Поэтому если я вижу, что явно меня через подушку как-то охраняет провидение, я очень доволен. Ангел-хранитель был со мной, я совсем в правильный момент подошел туда, когда кончилось уже это самое…

Н.П.: То есть ты ни разу не наткнулся на ОМОН и считаешь, что это провидение?

З.М.: Это однозначно провидение. И то, что во время этого всего я был под контролем журналистов крупнейших изданий – это тоже, конечно же, провидение. Я прошел, как говорит Вербицкий, в самую пипочку х..я – меня толпа вынесла туда, где оказались Навальный и Удальцов, которых не было раньше.

То есть точечно все мне показали и вынесли оттуда живым. Я уже с другой стороны видел, как подошли космонавты, а я – с другом я был – нам естественно было идти в другую сторону, и там было безопасно.

Н.П.: 15 сентября не пойдешь?

З.М.: 15 сентября я в Америке.

Н.П.: Некорректно спрашивать «а если б был здесь» – но в принципе, у тебя есть желание ходить на эти митинги в качестве рядового участника?

З.М.: Ты не понимаешь. Мне достаточно дописать любую из трех песен, которые я дописал до половины, чтобы вообще у вас все поменялось. Но я этого не могу сделать, потому что не знаю, в какую сторону их дописывать.

Н.П.: У тебя целых три песни не дописано?

З.М.: Например.

Н.П.: Когда я тебя в последний раз видел, ты говорил, что почти дописал гимн протестного движения.

З.М.: Да, я и раньше такие вещи говорил. «Менты хуже п..дорасов», например, я тоже заранее объявлял, когда у меня был один куплет, потому что меня разрывало изнутри, насколько оно круто. Хотя опять же, ее же не опишешь – то, что (мычит).

Н.П.: Вот меня этот момент тогда еще впечатлил. Песня еще не дописана, но ты уже абсолютно уверен, что допишешь ее.

З.М.: Песню всегда можно дописать – другое дело, что всегда непонятно, на каком уровне иронии это нужно делать, чтобы это дальше жило. Но это и есть моя главная работа – понимать, какой уровень иронии выставлять.

Но мне, конечно, не по статусу петь «Перемен, мы ждем перемен» под кустами. И «Когда наши танки» тоже не по статусу – потому что понятно, чьи это танки. Это же американские танки.

Н.П.: А какие-то другие формы рядовой гражданской активности тебе интересны? Допустим, проголосовать на выборах в Координационный Совет.

З.М.: Я не гражданин.

Н.П.: А, там паспорт нужен.

З.М.: Там нужен по меньшей мере паспорт. И эта штука меня тоже сильно ограничивает.

Но больше всего меня ограничивает, что если они посчитают, что я им мешаю хоть как-то, или я их напрягу, они мне просто закроют визу и все. А без визы мне придется ходить на работу.

Я ж только пока в Москве могу раз в неделю по два часа вспоминать слова второго куплета песни Нюши про чудо. Я могу встречать тебя в этих апартаментах. А в любом другом городе это не работает. И меня отсюда вынуть – проще простого. Поэтому я даже не хотел бы подавать им повода. Да и это не мое дело, говорить им, что делать.

Н.П.: Почему?

З.М.: Ну, во всяком случае, пока я не дописал вот эти современные песни. Я в любой момент мог бы, понимаешь… как Шевчук. Не хочу быть как Шевчук. Он же устаревший все время.

Вот, давай про Шевчука! Главнem В последней песне все вообще шикарно, они и припев сделали, как я люблю. И это raquo; При переносе этого подхода в нынешнюю политическую ситуацию он остается реалистичным? ?ые его социальные вещи – они же вообще не определены, там вообще непонятно, о чем идет речь. «Еду я на Родину. Пусть кричат уродина. Но она нам нравится. Хоть и не красавица». И это ему нужно петь – и это считается ого-го! И уже сколько лет, лет двадцать!

Н.П.: Так «Родина», по-моему, как раз выражает очень распространенный взгляд на вещи.

З.М.: Какой?

Н.П.: Да за каждым столом, где пьют водку, говорят: «Ну да, в России ж..па – но зато какая тут душа».

З.М.: Ну это алкоголики говорят. Но это не Clash! В этом нет позитивной программы, какой бы смешной она ни была. Нет даже левацкого начала, предыдущей революции. Там был смысл, а тут смысл – чисто заявить бренд, который и так все имеют.

Причем, у него ведь есть «Не стреляй», например – очень мощная тема, еще коммунистическая, по идее. Мощнейшая! И он ее не эксплуатирует непонятно почему – наверное, думает, что она недостаточно глубокая. Это интересно.

Вот я очень не хотел бы…

Н.П.: Стать Шевчуком?

З.М.: Да, стать Шевчуком. Но зато я и не Гребенщиков.

Напечатано с разрешением. Оригинал: http://russ.ru/Mirovaya-povestka/Zahar-Maj-o-Pussy-Riot-pravoslavii-duhovnosti-i-SHevchuke

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.