Главврач самарского хосписа Ольга Васильевна Осетрова договаривается по телефону с родственниками пациентов, что во время визита рядом с ней будет ошиваться репортер. Ее голос звучит так мягко, что слова кажутся состоящими только из гласных звуков. Нет, никаких фотогрфий, никакой видеосъемки. «Буду тихо сидеть», — киваю я. Доктор вздыхает. «Сегодня уже наревелась, — говорит она, — в восемь утра ушла молодая пациентка, Ю. Трое детей».
8:00
Мы вышли из офиса выездной службы хосписа, которая территориально отделена от хосписного стационара. Если в стационаре – тихо, пахнет яблоками, кипит чайник и на столе творожный пирог, то в административной части туда-сюда безостановочно снуют сотрудники, разговаривая одновременно по двум телефонам, чтобы успеть сделать больше. В ординаторской доктора и медицинские сестры собираются на выезд, странно выглядят без халатов и униформы – вроде бы обычные люди, но необычные на самом деле.
Штабелями сложены расходные материалы (памперсы, влажные салфетки, урологические вкладыши и т.п.) – дар от фонда помощи хосписам «Вера». Звучат реплики: «Дексаметазон закончился» — «Перчатки не забыть бы» — «Ты К. не звонила?» — «Звонила только что, вот и говорю, перчатки не забыть, там трудности со стулом». Рабочая суета, плещется растворимый кофе в чашках, один из водителей ходит озабоченный – надо поменять колпак на колесе; в бухгалтерии день рождения сотрудницы, поздравления, смех, нарядные платья и женские улыбки.
Автомобиль, один из пары, тоже вспомоществование от фонда «Вера», колпак в порядке, одновременно открываем задние дверцы и садимся. Ольга Васильевна держит на коленях объемистую сумку, запросто вместившую бы альбом формата А3, и говорит: «Переживаешь каждую смерть, за каждого пациента… И еще, знаете, когда человек настолько совершенен, как была наша Ю. – это больно вдвойне. Такое творение Создателя, вы себе не представляете, какая красавица, вся точеная, как цветок она, как цветок. Ей грудь отняли год назад, а в этом мае даже уже и сделали пластику; обычно рекомендуется ждать полтора-два года; тут, я думаю, врачи онкоцентра захотели помочь восстановить красоту… В мае сделали пластику, а в июне у нее начало двоиться в глазах. Все сделали правильно, все сделали быстро, и в Казань на гамма-нож она уже через две недели поехала, но рак у молодых – это почти всегда бурно, стремительно, и не подготовишься к исходу, не успеваешь. Ю. ушла в хосписе, там семья круглосуточно, конечно, дежурила – не для нее даже, не для нас, а для себя, просто чтобы с ней набыться».
10:00
Автомобиль сворачивает с перегруженной улицы направо, потом еще направо, петляет по дворам, чтобы минимизировать время в дороге, удачно минует самарские пробки, и вот уже останавливается у добротного кирпичного дома в районе парка Гагарина. Подъездная дверь, лифт недавно заменили, поднимаемся.
Ольгу Васильевну ждет Алексей и его семья. Хорошая семья: жена Юлия, мальчики Данила и Ваня, Ваня — самый маленький, ему четыре. Даниле – шесть, пойдет в школу дошкольнику. Дочка Ксюша, ей восемь. Алексей по-настоящему зовется отец Алексей и является протоиереем, настоятелем храма. Долго не открывает дверь, потом щелкает замок. Молодая женщина в яркой футболке переводит дыхание и говорит: «Пылесосила, не слышу!» Волосы убраны в тугой пучок на светлой голове. У вешалки малышовые башмаки миниатюрного размера, курточки и шапки.
Детский влажный кашель фоном, два брата смотрят мультфильмы и кашляют, их сестра – на уроках. Юлия отодвигает пылесос ногой, и протягивает доктору чистое полотенце, и мне заодно. Алексею 41 год, рак прямой кишки, метастазы.
«Выглядите усталым», — говорит доктор, и Алексей рассказывает, что вот приходили поздравлять друзья, два дня подряд люди, от людей устаешь, но он чувствует себя обязанным всех принять: «Священник все, что может сделать – это себя отдать. Прихожане начали унывать. Я их поддерживаю».
«Надо ограничить круг общения, и больше жить сейчас для семьи», — говорит доктор и смотрит на Юлию.
Юлия: «Так это батюшка сам, не я решение принимала».
Короткий осмотр, доктор не очень довольна отеками, советует изменить питьевой режим и рассасывать, например, во рту лед. Тогда жидкость сразу поступает туда, куда нужна, минуя перегруженные почки. Избежать интоксикации, вот что важно. Алексей сидит, футболка камуфляжной расцветки, аккуратная борода. Алексей не улыбается.
В углу две гантели, книжный шкаф полон: «Энциклопедия русской рыбалки и охоты», «Война во Вьетнаме», «Шедевры русских художников». На торшере вымпел «Летний слет православной молодежи». Иконы в правильном углу. График почасовой подачи лекарств на полке, Ольга Васильевна его пристрастно рассматривает, корректирует, сверяя с последними анализами.
«Результаты неплохие», — одобрительно говорит.
Алексей пожимает плечом. Когда-нибудь будут плохие, отвечает. Доктор напоминает, как только что пальпировала алексеев живот, и холодные пальцы были неприятны коже. Когда идет активный рост опухоли, это всегда – жар, и холод наоборот становится желанным. Хороший показатель — нелюбовь к холодным пальцам!
Алексей не улыбается.
«Дюрогезик, морфин у нас оттитрованы, — доктор обращается к Юлии, — когда делали последнюю инъекцию морфина?»
В пять утра делали инъекцию, и уже пора снова. Юлия готовит шприц, доктор зажимает кожу в складку на предплечье у Алексея, вводит подкожно. Алексей морщится.
«Очень снизился болевой порог, — комментирует он. – Раньше все переносил гораздо легче. Сейчас все больно. Внутримышечные больно. Все больно. Как кислота».
Доктор внимательно слушает. Гладит Алексея по шее, по плечу. Говорит, что вот на следующей неделе приедут дружественная делегация из Швейцарии и Англии, давайте, мы с ними еще посоветуемся, и что-нибудь придумаем. Можно поставить дозировочный шприц под ключицу, на сутки. Тогда морфин будет порционно поступать в кровь. И в случае прорыва боли можно всегда увеличить дозу.
Алексей не хочет дозировочного шприца, сколько можно вот этого всего, только от химии отошел, когда со всех сторон торчали трубки, висели мешки с препаратами. Рассказывает про самочувствие, нужны все оттенки: лежать неудобно, спина болит, сидеть неудобно. Берет подушку и зажимает между грудью и коленями. Вот только так как-то приспособлюсь, говорит. Но не хуже, нет, не хуже.
«Не хуже, это значит – лучше», — говорит доктор.
«За меня везде молятся, — говорит Алексей, — в Самаре, Москве, Греции, Чили… Везде молятся. Мне кажется, эти молитвы мне подарили год жизни».
Доктор отвечает, что неизвестно, как было бы без молитв, но сейчас все живы, и не становится хуже, и это хорошо, значит, молитвы действуют и это надо ценить. Алексей устал, прикрывает глаза. Он ценит, конечно, но хотелось бы все же найти удобное положение на кровати.
Дети, что знают о ситуации дети? Юлия плачет. Знают, что папа очень болен. «Ксюша, старшая дочка, и раньше была моим хвостом, — говорит Юлия, а сейчас вообще не отходит.
Юлия утирает слезы. Младший мальчик заходит в комнату и бдительно осведомляется, мытые ли яблоки лежат на столе. Мытые. Мальчик с удовольствием ест. Алексей устраивается на правом боку, так вроде бы лучше.
Обязательно обниматься. Договариваться о завтрашней встрече с медицинской сестрой, она привезет лекарства такие-то. Напомнить о швейцарских коллегах. Еще раз обниматься. Спросить Юлию о кашле детей. Посоветовать меры профилактики, чтобы всем не расхвораться дополнительно гриппом. Еще раз обняться (Алексей улыбается).
13:00
Выйти из добротного кирпичного дома, сесть в автомобиль и поехать к другому пациенту: кратчайший путь, грунтовая дорога, машину трясет, трясется в машине доктор, ее большая сумка, истории болезней на коленях. Мимо ползут жилые дома барачного типа, водопроводные колонки, заброшенные стройки, мусорные кучи, богатые коттеджи неожиданно нападают из-за угла, вооруженные чугунными заборами и лишними башенками. Брешут собаки.
Дом Владимира и его семьи – в глубине квартала. Два несложных строения на участке, яблоня гнет ветви, спелые яблоки с глухим стуком падают на землю, пока мы идем по дорожке. Сторожевого пса прячут в конуру, у дочки Владимира на руках младенец, в колготках и теплой кофте. Младенец улыбается, мать целует его в затылок, любит. Очень худая, русые волосы собраны в хвост.
На подступах к крыльцу – разобранный автомобиль, детские пластмассовые игрушки, метла. Грабли. Заметно, что ведутся какие-то строительные работы. В собственном доме постоянно ведешь строительные работы, это закон.
Владимиру пятьдесят. Он заболел в июне, и сразу вот так – злокачественная опухоль мозга. В областном онкоцентре он был всего раз, где получил одновременно диагноз и нужные подписи на направлении в хоспис. Пару недель пролежал в хосписном стационаре, где купировали рвоту, все это время с Владимиром неотлучно находилась жена.
Сейчас, днем, с ним дочь, держит в руках листок назначений, сняла со стены. Вносит требуемые изменения, увеличить дозу того, уменьшить дозу этого. Владимир вытягивает по просьбе доктора вперед руки, ладонями вверх, руки трясутся, трясется обручальное кольцо на пальце тоже. Очки с диоптриями он сдвинул на лоб, на манер солнечных; спортивные штаны и бело-голубая майка.
На кровати рядом — два пульта от телевизора, какой-то техники еще, и тонометр.
Владимир жалуется на низкое давление. Но зато аппетит хороший! Съедает за раз порцию каши из литра молока. Доктор смотрит на Владимира с веселым испугом. Шутит, что порция великовата. «Но я кушать хочу», — дважды повторяет Владимир. Он взвинчен, возбужден. Буквально мечется на постели. Говорит про какое-то лекарство, его всегда использовали только для животных, а вот теперь можно и людям. Вытяжка из ежей. Владимир довел дозу до двухсот капель, но приходится запивать колой, чтобы отбить привкус мертвых животных. Демонстрирует бутылку с колой; доктор колу не одобряет.
У изголовья кровати – кислородный концентратор, свисают зелено-прозрачные трубочки. «Иногда реагирую на погоду, — говорит Владимир, — а полежу под кислородом, так все и в порядке».
На стене два календаря – за 2013 год с «Крыльями Советов» и современный, с Исакиевским собором.
Доктор берет фонарик с узко направленным лучом и изучает горло Владимира. Говорит, что удается держать очаг под контролем, что язык определенно лучше. Опухоль Владимира велика, она проросла в гортань, и ее можно разглядеть с фонариком. Наверное, можно и без.
Тихо, очень тихо, доктор говорит, что 200 капель мертвых ежей – это хорошо, и какая-то целительница – тоже хорошо, возят Владимира к целительнице, и она воздействует на определенные точки. Будто бы все свою спокойную силу доктор хочет дать в распоряжение Владимира, чтобы тот успокоился. Замедлил движение рук и ног. Перестал бояться. Доктор хочет, чтобы Владимиру стало не страшно. Она привыкла видеть страх в глазах, она привыкла разговаривать с этим страхом, укрощать его, делать податливым, вменяемым. Работать с ним.
15:00
«Медицинская составляющая нашей помощи важна, — говорит Ольга Васильевна, мы уже сели в автомобиль и очередным кратчайшим путем выбираемся из сектора частной застройки, — необычайно важна, обезболивание и уход, но так же важна и психологическая. Нередко самым близким людям не хватает нашей любви. Нашим пациентам любовь нужна особенно, и мы можем научить родственников ее показывать. Часто дети устали, измучились, говорят мне: ну а что я могу еще? я же ухаживаю за мамой (бабушкой)! я все делаю! Раздражены. Но если сесть с этой их бабусечкой, обнять ее, погладить по голове, сказать: да какие мы сегодня красивые! да как глазки у нас сияют! – и я вижу, как это раздражение стихает, стихает, и вот уже его почти нет, и на его месте обязательно появляется любовь, которая есть». Это тоже такой закон.
Самарский хоспис, являясь НКО, получает небольшое государственное финансирование в виде субсидии, и, разумеется, помощь благотворителей – нашу с вами. Потому что кто нам с вами поможет еще, только так, с карты на карту, из кошелька в кошелек, от сердца к сердцу.
16:00
Доктор торопится на консультацию в стационар, у доктора всегда много дел, и так каждый день. Я иду по улице Гагарина, по переходу метро, по лестнице, мимо ларьков с хлебом и творожными сырками, из тоннеля специфически пахнет – плененным воздухом. Я ищу, ловлю какую-то суммирующую ноту, я нуждаюсь в ней лично для себя, чтобы структурировать впечатления длинного дня. Ноты никакой нет. Коричневый нетрезвый мужичок ростом не больше метра просит денег. Даю сколько-то. «А можно еще? – смелеет мужичок, — это не мне, честное слово, у меня там еще Генка лежит, встать не может, алкоголик несчастный! А мы уж за ваше здоровье-то выпьем! И детушек ваших!» Я охотно соглашаюсь. Мужичок со счастьем убегает, капюшон на грязноватой толстовке подхватывает ветер, будто небольшие крылья. Не надо тут, думаю, никаких суммирующих нот.
Если кто захочет помочь Самарскому хоспису, можно звонить и писать Ольге Васильевне, она скажет, как:
olga-osetrova1@rambler.ru, телефон 8-927-205-36-48
А можно помогать и здесь: Фонд помощи хосписам Вера
Наташа, невозможно читать без слез. Как ты там была сама-то, господи, как переживала все это.
Как хорошо, что есть у вас такие люди и такие организации (у нас в области, например, нету).
Как хорошо, что ты о них пишешь, да еще так.