Люся
— Мы знакомы? – якобы удивился Петр.
— Конечно, — охотно ответила пожилая женщина в вытертой жилетке из крашеного меха животного, наверное, кролика. Голова ее была повязана пестрой косынкой, довольно древней, учитывая рисунок: эмблема олимпийских игр 1980 года в Москве. Странным образом косынка не выцвела, пять переплетенных колец сохранили задуманную яркость и контраст. Из-под косынки виднелась седая косица, брошенная на грудь.
— Конечно! – повторила она громче, — вы адвокат. Из адвокатского бюро. Принимали участие. Сколько же это лет назад… Я вас помню великолепно. Всем давно уже известны симптомы болезни Альцгеймера.
— Да? – Петру эти симптомы известны не были.
— Расстройство памяти, неспособность запомнить недавно заученную информацию. Что же касается воспоминаний, полученных еще до начала заболевания… То уверяю вас, с ними все в порядке. Какое-то время.
Женщина тяжело вздохнула. В руках она держала пластиковую сумку, похожую на сеть для ловли рыбы. Из сумки вытарчивали мороженые ноги кур и бутылка подсолнечного масла.
— Наверное, это хорошо, — неуверенно произнес Петр, он не знал, как реагировать, — прошу прощения. Мне надо идти.
— Вы не к нам ли собрались, — женщина покачала сумкой, — а то я провожу. Тут теперь надо в обход, в обход. Мимо стройплощадки, вдоль котлована.
Она указала курьей ногой на деревянный забор, изрисованный неумело граффити.
Конечно, Петр ее помнил. Хотел бы забыть, и прикладывал к этому много усилий, но – помнил.
— Неужели вы до сих пор, — обратился он полувопросительно, — комендантом служите?
— Да, – согласилась она, — служу. Так вы идете?
Петр покачал головой, «не сейчас», остался стоять. Распутица весенних дорог, черная сухая земля из-под снега, остался стоять, сейчас продолжит чистку обуви, нащупает скомканный платок в кармане, и продолжит.
По возможности отполировать черные кожаные ботинки, грязный платок щелчком отправить в кучу мусора, ну что поделаешь, если урн здесь как не было, так и нет.
Вспоминать.
В начале девяносто третьего года Петр, уже глава маленького семейства, очередной раз поссорился с отцом. Причина была минимальна или вообще отсутствовала – отец купил и бухнул на журнальный столик туристические путевки, три глянцевых конверта — чтобы «дети» отдохнули в Турции. «Такое место – Кемер, — хвалил он, — лучшее! Сосны, воздух! Море опять-таки». Петр посмотрел на довольного своей щедростью отца. Петр отодвинул путевки со словами: «Спасибо, нет». Петр не хотел милостей от природы.
Отец разгневался, принялся кричать, стучать кулаком по тому самому журнальному столу, с путевками. Отец кричал, что Петр издевается над ним. Отец кричал, что он не позволит так с собой обращаться людям, он, с чьих рук эти люди едят. Отец кричал, багровея на глазах. Жилы на его сухой шее неприятно вздувались. Верхняя пуговица рубашки расстегнулась самопроизвольно. Петрова жена плакала. Она очень хотела в Турцию, особенно если сосны, воздух и опять-таки море.
Петр вышел из комнаты, из квартиры, из дома, утром следующего дня он уже перетаскивал носильные вещи свои и жены – немногие, и сына – целый караван, плюс игрушки, плюс детская кроватка, разобранная на деревянные составляющие — перетаскивал носильные вещи в арендованную однокомнатную «хрущевку».
«Господи, — со слезами сказала его жена, — тут же потолок на голове лежит. Это не комната, это коробка из-под обуви». Жена смотрела покорно и обиженно. Человек, незнакомый с ней, вполне мог бы предположить, что ранее она проживал в Букингемском дворце.
Жена продолжала плакать еще девяносто дней. На девяносто первый они переехали. Новая квартира располагалась в хорошем районе, насчитывала три комнаты, не напоминала коробку из-под обуви и понравилась Петровой жене. Почти понравилась. Она сказала: «Все хорошо, только третий этаж без лифта…» Но смирилась, со временем. Не спрашивала, откуда у мужа деньги на покупку жилья и вообще ни о чем не спрашивала; складывая впоследствии два и два, Петр понял, что именно тогда она обрела свое нелегкое счастье с посторонним мужчиной, который менее был приспособлен к обману.
Петр ранее казался себе тоже плохо приспособленным к обману, но на удивление, прекрасно справлялся с работой, большей частью являющейся ложью и простым мошенничеством.
Вместе с приятелем Андрюшей, широкой души человеком, они составили и разместили в рекламных газетах небольшое объявление, объемом менее тридцати слов, для удешевления процесса. В принципе, им хватило бы трех, или четырех, если считать предлог самостоятельным словом: «Приватизация комнат в общежитиях». И коротко. И ясно, что.
Невозможную по имеющему силу законодательству приватизацию комнат в общежитиях обещали горожанам Петр с приятелем Андрюшей, широкой души человеком. И клиент пошел. В первый же день наспех снятая комната в здании НИИ то ли Промзерна, то ли Стройбетона не смогла вместить в себя желающих узаконить свое право на владение пятнадцатью квадратными метрами.
Старый письменный стол, громоздкий монитор, компьютер с 386-ым процессором, купленный в первом компьютерном магазине Москвы на Китай-городе, еще один старый письменный стол, на нем – струйный принтер. Штук пять мягких стульев с выношенной и местами прорванной обивкой, кресло-качалка с дефектом полозьев. Набор для канцелярских принадлежностей – вращающаяся платформа, на ней укреплены полые цилиндры разных размеров, в цилиндрах торчат карандаши, дешевые ручки и ножницы. Шкаф для документов, открытые полки неудобны, быстро скапливается пыль. Так выглядел их офис, офис преуспевающих адвокатов. Преуспевать они начали быстро.
Ни о какой законной приватизации комнат в общежитиях в девяносто третьем году говорить еще не приходилось. Через десять с лишним лет для этого найдутся рычаги и способы, например, лишение общежития статуса из-за отсутствия комнат для отдыха и воспитателей. Перевод жилья в муниципальную собственность, составление договора социального найма, далее просто.
Но Петр с Андрюшей нашли свои рычаги, свои способы, они распечатывали решения суда на струйном принтере, печати Петр выучился изготавливать сам, сначала вырезывал из куска резины вручную, потом приобрели несложное оборудование. Свидетельства на право собственности получали таким же образом, а закон о государственной регистрации права на недвижимость появится только через пять лет.
Клиентам в порядке доброго совета рекомендовали первое время выжидать, не заниматься покупкой-продажей, причины сочиняли разные, в зависимости от клиентской личности. Например, женщинам старше сорока хорошо было сказать, что решение суда вступает в силу через пять месяцев, а тридцатилетним мужчинам — о неизбежном росте цен на недвижимость, смотрите, не продешевите. Напутствия содержали не более тридцати слов, для ускорения процесса. Если предлоги опять-таки считать самостоятельными словами.
За услуги брали дорого. Иначе не имело смысла затеваться, утверждал Андрюша. Петр, в общем, не спорил. В их тандеме роли распределялись идеально – Андрюша представительствовал и рождал идеи, Петр идеи воплощал. Андрюша говорил, Петр молчал. Внешне причем были очень похожи, темноволосые, темноглазые, умеренно смуглые, когда бледнели – желтели лицами.
Петр удивлялся немного самому себе: ну как же так, хороший мальчик из хорошей семьи, окончил музыкальную школу по классу рояля, отдыхал в пионерском лагере Артек, занимался успешно фехтованием, увлекался древними языками, самостоятельно выучил латынь, потом в университете пригодилось, пусть не слишком. Хороший мальчик стал мошенником, все уже кончено.
Как пришла эта девочка. Появилась ближе к вечеру, Петр собирался сделать перерыв, пойти чего-нибудь съесть в кафе «Золотой жук». Они с Андрюшей приноровились в этом «Жуке» и обедать, и ужинать, а еще там можно было просто выпить кофе. Кофе варила фигуристая турчанка с именем, разумеется, Фатима. Город-то цивилизуется, радовался Андрюша вслух.
Но появилась девочка. Она пришла в сопровождении соседки по офису, Ольги Всеволодовны. Ольга Всеволодовна вела тренинги личностного роста, ежедневно собирая у себя десятки человек, желающих трансформировать собственное сознание и выстроить новую, лучшую реальность.
— Смотри, кого тебе привела, — сказала Ольга Всеволодовна, подталкивая вперед толстенькую девочку в круглых очках. Негустые волосы ее были уложены «корзиночкой», даже какие-то банты присутствовали, сразу видно – послушная девочка. Петр бы не дал ей более четырнадцати подростковых годов, но девочка суетливо достала из сумки паспорт и оказалась восемнадцатилетней.
Ольга Всеволодовна по-матерински посмотрела на нее еще полминуты, потом спросила Петра:
— Ты ездил, что ли, в этот новый магазин? Который бутик?
Петр кивнул.
— И чего там, в бутике? Есть мне для работы что-нибудь, официальное, не чопорное?
Ольга Всеволодовна провела руками с двух сторон по своим бокам. Она считала себя крупной женщиной, выглядела скучающей пенсионеркой, на самом деле была гениальным оратором, Петр несколько раз присутствовал на тренингах. Она овладевала залом с первых минут, через полчаса зрители были готовы пожертвовать для нее почку, роговицу, а также долю печени.
— Я дамского не смотрел. Штаны только, мужские. Вот купил, — Петр чуть отошел, чтобы лучше были видны штаны, — здесь шлевки двойные, сказали – самый писк. Не знаю… Дорогие, конечно.
— Ага, двойные шлевки, — с оттенком непонимания произнесла Ольга Всеволодовна, — ты занимайся, не буду мешать.
Петр остался с девочкиным паспортом в руках. Ознакомился с фамилией-именем-отчеством, обратился:
— Ну что вас к нам привело, Мария Рудольфовна.
Пожалуй, Петру было ясно, что привело к нему Марию Рудольфовну.
— Просто Маша, — прошелестела девочка, — когда обращаются к Марии Рудольфовне, я теряюсь… Это пока не я.
— Отлично, Маша.
Петр закашлялся и достал из кармана леденцы, якобы с медом и лимоном. Весна никак не могла начаться, температура воздуха не поднималась выше нуля, он вторую неделю мучился приступами кашля.
Маша пережидала, тактично опустив глаза. Она боялась начать разговор. Она подозревала, что этот красивый рослый мужчина и так все уже понял по ее перевернутому лицу. Захотелось вынуть из сумки маленькое зеркальце и посмотреть на перевернутое лицо, но Маша посчитала жест неуместным. Маша остро захотела встать и уйти, даже убежать. Не убежала, конечно. Ведь Теннеси Уильям написал именно ей: «А что же еще остается делать в этом мире, как не цепляться обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь?»
Красивый мужчина все кашлял, на глазах выступили слезы, он извинился и вышел, прикрыв рот клетчатым платком, сложенным пополам.
Машин жених тоже был очень-очень красив, к тому же – умен, его избрали старостой группы. Несмотря на эти свои очевидные достоинства, он был яростно не одобрен Машиной мамой. Она в глаза назвала жениха прощелыгой, и конечно, ему ничего не оставалось делать, кроме как скрепя сердце предложить Маше не встречаться больше. Благородный поступок, по-настоящему мужской, обусловленный желанием оградить свою даму от неприятностей и гонений.
Маша знала, что он любит ее, но читает себя обязанным держаться отчужденно и холодно, чтобы не провоцировать конфликтов. И даже новую девушку себе якобы завел, это специально, продуманная акция – для усыпления бдительности. Девушка была симпатичная, всегда носила в волосах широкую атласную ленту, как Алиса в стране чудес.
Маша долго думала, как сделать возможным свое счастье с женихом. Во-первых, необходимо было изолировать маму, переполненную гневом. Маша изолировалась сама – ушла из дому, с трудом устроилась в общежитие, чтобы встречаться на своей территории со своим женихом. Мама сообщала при редких встречах, что Маша выпила ее кровь. Маша отмахивалась, хватало и других хлопот, работа в лаборатории, работа в деканате, ведь нужны деньги на все. Она уже почти получила согласие жениха зайти субботним вечером в ее комнату. Жених был крайне сдержан, он сказал: «Маша, ты такой ребенок» — «Я не ребенок», — возразила Маша, — «Ну, конечно», — отозвался жених, голос прозвучал раздраженно.
К событию надо было подготовиться, как следует. Улучшить дизайн интерьера, позаботиться о сервировке стола и переменах блюд, дошить прямую юбку со шлицей из правильного материала и белую блузу, выглядеть взрослым человеком.
Неожиданно возникла и стала вмешиваться комендант общежития, коммунистка-любительница. Он заявила, что вселяла Машу сроком на три месяца чуть не по статусу беженца. И что три месяца, слава богу, завершились. И что Маше пора познать честь и выметаться. Потому как сотни иногородних ребят стоят у нее в очереди, а местная Маша незаконно занимает площадь. Комендант не хотела денег, комендант искренне переживала за иногородних ребят, а беды местной Маши считала не без оснований – бедами сытого. Временная регистрация истекала через пять дней.
Комендант предложил Маше очистить помещение в сорок восемь часов. Произнося числительное «сорок восемь», она нахмурилась и потрясла указательным пальцем с длинным, чуть загнутым ногтем. Маша, послушная девочка, попросила хотя бы неделю. Нет, нет и нет, ответила комендант, продолжая хмурить лоб.
Маша знала, что помещения она не освободит, будет бороться. Ведь только здесь, в уединение комнаты, она имеет возможность наладить отношения с женихом, и что же еще остается делать в этом мире, как не цепляться обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь.
Подсказали вариант с приватизацией. Ничего с тобой комендант и поделать не сможет, если ты ей бумагу под нос сунешь, подсказали бывалые знакомые. Типа, ты теперь владелица, вот прописка, вот документы, иди-ка, тётя, лесом.
Послушная девочка приняла к исполнению. Все-таки достала зеркало, посмотрела. Очень бледная, чего уж.
Красивый мужчина вернулся. Положил клетчатый платок в ящик стола, потер лоб и назвал сумму. Это была большая сумма, девочка мысленно завопила от горя. Она и близко не могла располагать такой суммой, она и половиной не могла располагать, и даже четвертью.
— Спасибо, — вежливо произнесла девочка. – Буду иметь в виду.
Помолчала несколько секунд. Покрутила на пальце кольцо с голубым плоским камнем:
— А как вы думаете… Это поступок взрослого человека, не зависящего… от матери, например?
Петр ответил:
— Конечно, обретение крыши над головой, узаконенной крыши над головой – это самый взрослый поступок.
Девочка несколько раз кивнула. Повторила:
— Самый взрослый.
Дошла до дверей, обернулась:
— Простите, вы до которого часа здесь?
— Сейчас отойду ненадолго, — ответил Петр, — потом вернусь, и останусь до девяти-десяти вечера, это точно. Работы много.
Работы действительно было много.
— Возможно, я успею еще сегодня, — неопределенно пообещала девочка.
Внезапно она сообразила, где можно раздобыть деньги. Вариант показался ей идеальным, хирургически чистым. Мама спровоцировала ужасную ссору и практически расставание с женихом, значит, мама виновата в Машином горе, ежедневных слезах, бессонных ночах и искусанных губах. А раз виновата мама, то и деньги пусть дает она. Мама не даст, но Маша возьмет. Маша знает, где лежат в доме доллары, коробка из-под австрийских туфель на антресоли, в ряду других обувных коробок, для маскировки.
— Мне нужны документы в четверг, — говорила Маша двумя часами позднее, она сильно запыхалась, волосы выбились из «корзиночки», пушились надо лбом, — в четверг, в первой половине дня. Если в этом случае будет стоить дороже, хотелось бы узнать, на сколько.
В четверг, конечно, не позже. И лучше – в первой половине дня, тогда она все успеет, скатерть из кружев ручной работы она у матери взяла, и серебряные вилки-ложки, и портьеру сняла из своей бывшей комнаты, имеет право. С оформленным окном – сразу другой вид у помещения; накроет стол сдержанно, но и торжественно, она умеет. В центр – серебряный подсвечник на две свечи, меню надо обдумать предметно…
— В четверг, — повторила она. – В первой половине дня.
Петр резко ощутил себя подонком. Быстро прошло, и он умело заглушил потенциальные муки совести, сказав, что никакой доплаты за срочность не надо, в четверг все будет готово, никаких проблем.
Действительно, какие могут быть проблемы? Петр сделает персонифицированные изменения в файле и выведет его на печать. Девочка могла бы забрать бумаги раньше, но она очень послушная, придет в четверг. Улыбнется, круглое лицо порозовеет от удовольствия.
И нет никакой причины Петру думать о ней, толстенькой девочке Маше со смешной прической. Не думать, выйти прогуляться до «Золотого жука», заказать большой обед, солянку, голубцы и блины с икрой, сто пятьдесят граммов водки. Сто пятьдесят граммов водки, будьте добры. Выпить водку, похвалить себя за энергию, находчивость, золотые руки, наконец. Доесть икру, занять вновь рабочее место, задать вопрос очередному клиенту: «Ну, что вас к нам привело, Александр Михайлович?».
После окончания приема остаться, пить коньяк, хороший коньяк, Андрюша привез из Армении, если вынуть плотно притертую пробку, из бутылки с силой вырывается аромат спелого винограда. Такого коньяка не найдешь сейчас в российских магазинах, как не найдешь на этом перекрестке урн, а значит, хоть какое-то равновесие соблюдается в жизни Петра.
А в жизни послушной девочки Маши равновесия быть не может, потому что она умерла. Петр бы не узнал, никогда не узнал, если бы в офис не постучали милиционеры, два человека, по виду – деревенские смышленые ребята. Петр покрылся холодным потом, начиная со лба, через плечи, спину и даже в подколенных впадинах: милиция! Вот и все, подумал Петр, вот и все. Андрюша за своим рабочим подумал то же самое, но спросил, не дрогнув:
— Чем обязаны?
Милиционеры вздохнули поочередно, потом один механически произнес:
— Расследуем обстоятельства смерти гражданки такой-то, Марии Рудольфовны. Располагаем сведениями, что она посещала ваше бюро непосредственно перед трагическим случаем. Что вы можете показать по этому поводу?
«Вот и все», не мог успокоиться Петр, «вот и все, вот и все, вот и все». Андрюша же успокоиться мог, и рассудительно общался с двумя милиционерами, по виду деревенскими смышлеными ребятами. Рассказывал, что гражданка такая-то консультировалась по поводу вопросов наследования недвижимости, обычное дело, сейчас это принято, наконец-то выросло самосознание населения, появился спрос на юридические услуги. Закончив красивую, композиционно выверенную речь, небрежно спросил:
— А что эта гражданка, такая-то… Она что вообще?
— Удавилась, — сказал один милиционер и почесал нос. Его мизинец был украшен грубым перстнем из ювелирного сплава.
— На спинке кровати, — добавил второй.
Петр встал, подошел к окну, за окном лил дождь, иногда порывы ветра захватывали струи, и тогда вода щедро омывала стекло.
Один из милиционеров что-то чиркал простой ручкой с обгрызенным кончиком в блокноте, другой просто слушал, потом спросил, заметно «окая»:
— А что, не сопровождал ли кто-нибудь пострадавшую? Не встречал ли после всего?
— Нет, — отвечал Андрюша, хоть не мог этого знать, — одна была. Сами понимаете, визит к адвокату – дело интимное.
Милиционеры кивнули синхронно, деревенские смышленые ребята. Вскоре распрощались, Андрюша энергично участвовал в рукопожатиях, Петр дождался, пока дверь закроется, открыл рот и сказал вслух: вот и всё.
— Ну, какое еще все, — Андрюша встал ближе, — мы вообще не причем. Она и подозревала ничего, и не успела ничего. Девчонка просто сумасшедшая. Мария Рудольфовна, обалдеть. Удавиться на спинке кровати, это я тебе скажу… Сумасшедшая.
Петр надевает куртку и выходит, не дослушав. В его мозгу вальтасаровыми письменами вспыхивают буквы, адрес того самого общежития, где послушная девочка задушила себя на спинке кровати. Петр идет, Андрюша не останавливает его.
Вот оно какое, общежитие, пятиэтажный параллелепипед, серый кирпич, рыжее крыльцо, ущербные ступени, замученные комнатные растения в кадках, вахтерша у входа утирает слезы и разгадывает кроссворд.
Ах, ах, ну надо же, такая молодая, такая красивая! Машенька! Похороны состоялись два дня назад. Положили в белом платье, невеста же! Невеста! Какое горе, какое горе, мать отливали водой, приезжала «Скорая», предлагала укол, а она не давала колоть. Матери, это каждое утро просыпать в страхе за свое дитя, весь день бояться за свое дитя, и каждый вечер быть готовой увидеть его мертвым. Матери, да.
Петр слушает, кивает, спрашивает адрес. Вахтерша мнется, она не имеет права, надо испросить разрешения у коменданта. Приходит комендант, статная женщина, еще нестарая, волосы ее заплетены в косу, коса перекинута на грудь. Петр очень убедителен. Он даже жестикулирует. Дело в том, говорит он, что я, как адвокат, располагаю некоторыми сведениями, и хотел бы в первую очередь поставить в известность родственников девушки.
Комендант переписывает Петровы данные, номер документа и кем выдан. Комендант вручает Петру бумажку, где тридцать секунд назад написала нужный адрес. Вы понимаете, говорит комендант, это просто недоразумение, страшное недоразумение, она, оказывается, приглашала в гости одного приятеля, Маша-то, а он возьми и не приди. Ей бы плюнуть и растереть, а она не стерпела. Юношеский максимализм, говорит комендант несуразное. Петр не возражает, он в буквальном смысле кланяется, он никогда не кланялся. Кланяется, отступает, отступает. Комендант в задумчивости расплетает косу на гнедые отдельные волосы. Недоразумение, повторяет комендант.
Петр сидит в автомобиле, смотрит через лобовое стекло на шоссе под колесами, грязный бордюр, переполненные урны. Девочка спросила у него: «А как вы думаете… Это поступок взрослого человека, не зависящего… от матери, например?». И он ответил: «Конечно, обретение крыши над головой, узаконенной крыши над головой – это самый взрослый поступок».
Еще через сорок минут он протянет женщине с серо-желтым лицом конверт, плотно набитый деньгами. Мария Рудольфовна оставляла на хранение, скажет. Сочувствую вашему горю. И убежит, убежит, вскидывая ноги в тщетной надежде освобождения.
Женщина с серо-желтым лицом зовется Ванда Домиславовна, и она два дня назад похоронила единственную дочь. Она могла бы поделиться гаммой чувств, возникших в момент взлома слабой общежитской двери, набор звуков: хряк, трясссь, хряк! – и вот уже видишь единственную дочь на коленях в постели, ярко-голубой шарф прикручен к никелированной спинке, простыни грязные, и подушка грязная, тело единственной дочери поспешило расстаться не только с душой. Она могла бы показать записку, оставленную единственной дочерью на подоконнике, последние ее слова: «Мама, ты была права. Обещай, что у тебя еще будет дочка, только хорошая». Рядом – золотые часы, два кольца, паспорт и неновые духи «Tresor». Флакон в виде перевернутой пирамиды отражает вечерний свет. Прозрачный и прекрасный, сияет оттенками розового шампанского.
Ванда Домиславовна могла бы поделиться гаммой чувств, возникших. Но незнакомец бежит, вскидывая ноги в тщетной надежде освобождения.
Освобождения не получит. Возможно, Петр надеется его получить, полюбив женщину с двумя чужими детьми. Или не надеется уже. Такое тоже вполне возможно.
Или никакого освобождения нет вообще, как нет здесь до сих пор урн.
Бросить истерзанный платок под ноги. Напрочь забыть, что именно хотел здесь увидеть, услышать, понять, осознать. Развернуться, идти вперед, миновать собственный автомобиль, не обращать внимания на вновь заляпанную обувь и вымокшие брючины. Твердо решить никогда, никогда не рассказывать этого любимой женщине с двумя чужими детьми. И что же еще остается делать в этом мире, как не цепляться обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь.
