Зима в квартирах. Глава 27

Тина

Банкира зовут – Отто, странное имя, с рождения  меня преследуют странные имена; бабка назвала дочерей Вандой и Палестиной, не насытившись этим, бабка назвала Палестиной еще и внучку. Когда мне исполнилось десять, призналась, что хотела записать имя двойным – Ванда-Палестина, не позволили в отдела ЗАГС, сильно горевала, я уже тогда вздохнула облегченно. Если учесть, что и отчество своим дочерям она нафантазировала, не будучи знакомой с мужчинами имени Домислав, то есть о чем серьезно подумать. Вот только мне никак не удается сделать этого.

С другой стороны, назови меня бабка  – Вандой, все могло сложиться гораздо хуже, взять хотя бы исключительно обстоятельства смерти. Мать моя, ни разу не встреченная Палестина, быстро и необременительно для окружающих истекла кровью на родильном столе, а тетка моя, препротивная Ванда, умирала года три, с кишкой, выведенной через брюшную стенку. Колостома, сказал бы Ф. Не буду пока о нем.

Отто оказался фанатичным поклонником синего цвета, интересно, что это может сказать о его личности и душевном здоровье, у Отто все, что может быть синим, синее.

Одежда, включая нижнее белье, стены кабинета, автомобиль, штукатурка на фасаде дома, напольная плитка крыльца, искусственный камень прихожей, керамогранит кухни, итальянская мозаика бассейна – тут раздолье, все оттенки лазури и кобальта.

Отто совершает заплывы дважды в день, он смотрит на меня, держит в руках синюю кофейную чашку и повторяет: «Дважды в день, не менее шестидесяти минут в совокупности», на его среднем пальце – массивный перстень с сапфиром. Отто ставит кофейную чашку на темно-голубую столешницу, встает, отодвигает табурет и берет мои волосы в свою руку.

«Пожалуйста, идем», — предлагает Отто. Простыни цвета морской волны, на полу рядом с кроватью стоит бутылка минеральной воды и бутылка коньяка. Отто выпивает перед сном двадцать граммов коньяка, это ему рекомендовал врач, какой-то знаменитейший доктор, у него наблюдаются «Все! Все!», говорит Отто.

Вряд ли это «все» можно воспринимать буквально. «О да», сказал бы особенный для меня мужчина, не буду пока о нем.

Отто практикует секс в классической «миссионерской» позиции, предварительно я должна лечь и раздвинуть ноги как можно шире, а он смотрит со стороны. Иногда отдает команды: «потереби соски» или «трогай клитор», добавляя неизменное «пожалуйста», иногда протягивает мне фаллоимитатор черного цвета (синего не нашлось). «Пожалуйста».

Иногда достает штатив и дорогую фотоаппаратуру, выставляет свет, специальные лампы, отражатель-зонт. Подходит и своими руками укладывает меня в нужные положения. Как он использует фотографии, я не знаю. Возможно, размещает во всемирной паутине internet.

Отто занимает три с половиной этажа большого дома, окна выходят в сад, за садом ухаживает садовник-таджик. Жена садовника убирает большой дом, сестра садовника тоже убирает большой дом, а племянник садовника готовит еду, и вовсе не обязательно из риса и баранины. Отто редко ужинает дома, на завтрак он выпивает стакан горячей воды с лимоном, опять же по рекомендации знаменитейшего доктора; выпивает, значит, стакан воды, лимон обязательно тонкокорый; потом  плавает в синем бассейне, воображая себя чемпионом мира по плаванию или боевым дельфином.

У меня был любовник, спецназовец, боевой пловец. В Америке бы его называли морским пехотинцем, но в российской армии такого подразделения нет. Каждый боевой пловец тренируется вместе с боевым дельфином, используются  только женские особи, это важно. Самцы хуже поддаются дрессировке, они могут отвлекаться при выполнении задания на посторонние вещи, например, собственное дельфинье либидо; самки же  – никогда. В этом есть какой-то глубокий смысл, только не получается его уловить.

Глубокий, как синее море, что представляет себе Отто дважды в день, не менее шестидесяти минут. Цвет моей машинки  тоже называется так, глубокое синее море, Отто очень одобрил этот цвет.

Мне отведены две комнаты, это смежные комнаты, в первой располагается кровать, во второй – телевизор, и все мои потребности должны быть полностью удовлетворены; есть возможность  пользоваться бассейном. И сауной, Отто раз в три дня непременно посещает сауну, температура воздуха сто пять градусов.

Первые две недели он называл «карантином», мобильный телефон у меня был изъят, за пределы четко оговоренных помещений выходить не разрешалось, даже на первый этаж, даже на третий, даже в несанкционированный сортир. «Такие правила», — улыбался Отто, ровные белые зубы, угол рта слева чуть выше. «Надо уважать правила», — тогда он был очень нежным. Подарил мне шелковые платья, семь штук. «Надевай новое каждый день». «Пожалуйста».

Платья не были синими, виданное ли дело, зато – натуральный шелк, тысячи шелкопрядов дружно сплели для меня драгоценную сеть.

«Божественно», — одобряет Отто.

«Моему брату понравилось бы, он поклоняется шелку».

«У Вас есть брат?» — «Конечно» — «Старший, младший?» — «Излишнее любопытство» — «Простите».

Пауза.

«Как Вас называют друзья, уменьшительно», — спрашиваю я. Ответа не получаю, блямкает переговорное устройство на калитке, таджичка-сестра спешит открыть, она как раз мыла тротуарную плитку, плиткой вымощен подъезд к гаражу. Возвращается, несет на вытянутых руках четыре коробки из пенопласта, заказ из японского ресторана. Отто улыбается мне свысока, так жителю стран третьего мира  мог бы улыбнуться добродушно настроенный принц крови.

Он не ест роллов, он ожидает мяса, что жарит на решетке в саду таджикский племянник садовника. К мясу откроет бутылку красного сухого вина, предпочитает чилийские, демократично. Нальет себе полбокала и мне бокал. Я выпью в несколько больших глотков. Продолжу молчать и смотреть во французское окно, строить планы. У меня будет минут двадцать до момента, когда Отто встанет, возьмет мои волосы в свою руку и предложит: «Пожалуйста, идем».

На каждом этаже его дома дежурят охранники, а на третьем я не была до сих пор. Не думаю, чтобы Отто прятал там сумасшедшую жену, как мистер Рочестер. Может быть, дает убежище олигархам в бегах. Или выращивает марихуану. Или полуразлагает уран. Мало ли что.

«Был бы человек хороший», — сказал бы Ф.

Пять дней назад, нет, шесть уже дней назад я ждала такси на улице, рядом с синей калиткой к синему  дому Отто.  Мне нужно было съездить на квартиру к тетке, поругаться с квартирантами, получить арендную плату;  такси запаздывало, а за руль я сесть не могла – бокал красного вина, мои волосы в руке Отто, постоянный сценарий.

— Доброго дня, — окликнули меня. Детский голос. Ну что ж, я знала, кого увижу.

«Невозможно решить проблему, находясь на том же уровне сознания, на котором ты ее создала», — сказал бы Ф.  

Пожалуй, теперь можно подумать и о нем.

Девочка в милом пальто, бархатном и темно-синем — отложной воротничок, кокетка отстрочена, шапочка- капор, кожаные ботиночки, типаж Герды. Вытянула вперед руку. Не хотела, но дотронулась мизинцем до рукава. Мягкий кашемир, чуть шероховатый. Девочка рассмеялась. Произнесла несколько фраз.

Утром следующего дня я и начала строить планы. Меня этому научил один мой бывший любовник, специалист по нейролингвистическому программированию. Нужно четко наметить цель. Спросить себя: а что я могу сделать для достижения своей цели в данный момент? Ответить  на вопрос. Проделать незамедлительно. И так день за днем, шаг за шагом.

Ничего, что получается медленно. У меня много времени.

 Соня

Алла Юрьевна, моя дорогая свекровь, рассказывала, какие мысли преследовали ее во время болезни и подготовке к мастэктомии. Несмотря на срочность, операцию дважды откладывали по ряду причин, так шло время ожидания, очень медленно для Аллы Юрьевны. Она мечтала заснуть, долго-долго спать, быть разбуженной уже после всего – подготовки к наркозу, въезду в операционную, света бестеневых ламп, классической музыки, традиционно звучащей для хирургов.

«Понимаешь, Соня, — она волновалась, вспоминая, — я была готова действовать. Но не ждать. Ждать я готова не была».

Я слушала ее с участием, но и с непониманием тоже. Между действием и ожиданием я, безусловно, выбираю — ожидание. Скажи я об этом свекрови, получилось бы неловко.

В данный момент я ожидаю грузовой автомобиль. Генрих довел-таки до логического завершения  идею переезда в новый, лучший офис, и столы выставлены на улицу, нелепые и странно трогательные среди асфальта.

Генрих выехал руководить разгрузкой по месту назначения, а я топчусь на месте, очень символично. Снег, сохранющийся неизменным почти до половины апреля, стаял; одновременно с листьями появилась серая пыль, покрывающая тротуары, деревья, траву и мое лицо сейчас.  Придумала себе, что делаю шаги к лету, прогуливаюсь неторопливо вдоль крыльца, считаю про себя шаги, раз-два-три, левой. Правой. Будет лето, я так хочу лето, надевать белый сарафан и ходить в пять утра по пляжу, взрывая песок босыми ногами. Иногда, выходя на такую прогулку, можно встретить дремлющего бродягу, лучше его не будить, получится неловко.

Звонит  телефон, это Генрих, недовольный. Уверяет, что я пропустила два его предыдущих вызова, получилось неловко. Генрих свирепо спрашивает, долго ли ему еще ждать, и где долбаные машины. Напоминает, что пока еще работаю на него.

В этот момент машина и подъезжает, хороший вышел бы эпизод для остросюжетного фильма, водитель и два грузчика лихо выпрыгивают из кабины. «Только мебель?», – уточняют, принимаются за работу, а я успокаиваю Генриха. «Так, ты там не особенно задерживайся, — все еще раздраженно командует он, — полно дел в новом офисе, я даже чаю не могу выпить».

«А вы-то с нами едете?» — это второй грузчик, на нем камуфляжная форма, солдатские ботинки, бандана на голове – тоже камуфляжной расцветки.

«Я на автомобиле».

«Давайте точный адрес. Мы тут кучу времени провозились, придется доплатить триста рублей, или шестьсот».

«С вами по приезде рассчитаются, вы ведь еще все это выгрузить должны».

Грузчики смеются своим узким кругом. Вручаю им инструкцию с нужным адресом, схема проезда тоже входит. Конечный пункт обозначен крестом. Представляю, как в этой точке сейчас  бегает Генрих, перебирает маленькими ножками, взмахивает маленькими ручками. Представляю его растущее негодование. Грузовая машина стартует. Первый или второй грузчик машет мне из открытого окна, кричит: «Особая благодарность за план местности!».

Соня

Считаю про себя дни, вчера был сороковой со дня Катиной смерти, на письме слово сороковой пришлось бы выделить курсивом, при разговоре – подчеркнуть интонацией, а про себя я понимаю и так. Поминки устраивал, разумеется, Генрих, снял ресторан русской кухни. Сорок дней. Сорок шагов – двадцать туда, двадцать обратно, туфли без каблуков удобны, никогда не носила таких, тебе предложили: попробуй.

Попробуй носить туфли без каблуков, попробуй спокойно подняться по лестнице, только что отмытой от крови твоей подруги, и даже не совсем тщательно – темные брызги и потеки на стене, в углу. Кивни головой вечной Надьке Комаровой, она кутается в покрывало и спрашивает, заикаясь: что же это, получается, мы без разъезда остались? Что ж это получается, люди добрые, а?

Ответить Надьке, быстро и коротко сказать: пока да, но работу продолжим. Вернуть ей документы, они так и лежат в серой папке с логотипом Генриховской конторы. Спуститься вниз, столкнуться буквально лбом ко лбу с Еленой.

Попробуй смотреть на Елену, попробуй не задать вопроса: «что с вами случилось, вы так осунулись», это прозвучало бы неловко. Постарайся ответить на ее вопрос: «да, чудовищное происшествие, она оказалась здесь совершенно случайно», постарайся не добавлять «по моей вине».

Отвечай на новые вопросы, оказывается, Елену интересует много вещей: «Не думала, что мне ее будет так не хватать. Кому-то она могла показаться поверхностной, но была очень ранимой, тонко все чувствовала…».

Ощути пальцы Елены на своем лице. Скоро они станут мокры от слез, но пока нет. Пойми со стыдом:  несмотря на обстоятельства и полную недопустимость этого твое возбуждение нарастает, по мере движения ладони Елены. Закрой глаза, это поможет. Когда закроешь глаза, не так стыдно и можно сказать: «Не пообедать ли нам вместе?».

Попробуй не радоваться, услышав: «Охотно».

Договорись о встрече. Споткнись при выходе из подъезда, поймай Еленин смешок: «Попробуйте купить туфли без каблука». Повернись. Улыбнись. Согласись с ней.

Попробуй заснуть ночью, попробуй не вставать два раза в пятнадцать минут, не пить воду, холодный чай, не грызть шоколад. Ты будешь так волноваться, что не придумаешь ничего умнее, как имитировать боль в горле и прошептать, что вот трудно разговаривать, но сейчас пройдет. Елена будет добра и поведет разговор сама. Она скажет:

«Спасибо, я знаю, что выгляжу скорее хорошо, но это генетика, моя мама выглядит хорошо в свои шестьдесят, у нее почти нет морщин, моя бабушка выглядит хорошо в восемьдесят пять, и у нее морщины — только мимические, но с ними можно бороться с помощью ботокса.  Я делаю инъекции ботокса, посмотрите на мой лоб, не могу его наморщить, правда, забавно?»

«Само собой, одной инъекции хватает примерно на полгода, иногда чуть дольше, но это нормально —  знать приблизительное время финала. У братьев Гримм в сборнике для взрослых есть такая сказка, называется «Мокрый саван», там мать оплакивает смерть ребенка, а он к ней пришел во сне и говорит: «Мамочка, у меня из-за твоих слез постоянно мокрый саван, мне так неудобно, холодно», и тогда она перестала плакать, страшная сказка, но справедливая; мораль в том, что все имеет завершение, если говорить о живущих. Точнее, должно иметь».

«Вообще на меня это непохоже, я последнее время сама не своя, это со многим связано… Иной раз я вообще не могу сидеть на месте, находиться в физическом покое, без движения, только опускаюсь в кресло смотреть телевизор, как сразу поднимаюсь и иду на кухню выпить воды; усаживаюсь за работу и мгновенно отбрасываю оптическую мышь в сторону, хожу по комнате, по квартире, по улице, вообще не могу остановиться, боялась!  Будто стараюсь сносить семь железных башмаков, право».

«Надо отметить наше знакомство», — скажешь, наконец,  ты и ущипнешь себя в ярости за бедро, какая глупость, какая пошлость, но Елена прощает, она изменилась, похудев, но стала еще привлекательней. Попробуй не говорить ей об этом. Попробуй не отслеживать путь сигареты в ее руке. Попробуй не касаться её, попробуй не отмечать, когда она касается тебя. Попробуй не краснеть, попробуй не думать о том, что можно чуть приподняться, подать тело вперед и прислонить свои губы — к её.

Попробуй остаться невозмутимой, когда Елена скажет: «А ведь я могу чуть приподняться, подать тело вперед и прислонить свои губы к Вашим». Мимо как раз проходил официант, это же ресторан, вы заказали утку в кисло-сладком соусе, греческий салат и паннакотту, официант вытаращил глаза, получилось неловко.

Признайся, что тебе это все равно.  Домой вы отправитесь на разных такси. Это был хороший вечер, вы скажете друг другу одновременно, и рассмеетесь.

Ты ехала домой, продолжая улыбаться, была  благодарна Елене за то, что она заняла твои мысли, почти все мысли. Мимолетно вспоминала своих мужчин, своих любовников, незначительное количество, ведь ты всегда считала, что секс без привязанности – это неловко. Привязанностей у тебя не возникало, ты не позволяла им возникать с тех  пор, как твоего мальчика зарыли в землю, а ты осталась дышать на поверхности. До Филиппова было всего двое, один – сокурсник в университете, второй – прокурор центрального района города, где ты стажировалась после пятого курса и перед государственными экзаменами. Этот прокурор, он привносил хаос всюду, где только ни появлялся, однажды он разом разбил две твои чашки, три твои тарелки – практически всю посуду. Подарил сервиз, с помпезной позолотой, совсем не в твоем вкусе, но отказаться было неловко.

Ты приезжаешь домой и сразу же звонишь Елене, вы разговаривает полтора часа, желаете друг другу спокойной ночи. И следующим вечером – тоже. А через неделю у Елены случается день рождения. Оказывается, это хорошо, когда о человеке не знаешь почти ничего, кроме его имени и даты рождения, еще помнишь цвет глаз, волос, роскошь кожи, привычный милый жест – Елена в задумчивости обрисовывает мизинцем контур губ. Такому человеку легко сделать подарок, например — набор spa-процедур в салоне красоты Серебряный Век, расплатиться банковской картой, ожидать чек, обмениваться репликами о грязи на улицах с администратором-мулаткой, встретить Гаянэ, мастера новых бровей. Удивиться в первый момент ее бурным рыданиям у тебя на груди, с ужасом понять, что вот уже семь дней почти не вспоминаешь о Кате. Катя, Катя, как же так, напряженно выстраивать монолог в голове, обличительный. Катя, я виновата, Катя, сама не знаю, что именно произошло, но я схожу с ума. Катя, а ты знала, что в любви больше всего желаешь то, что недоступно? Катя, прости, прости. Быстро закончить с монологом.  Трусливо сказать себе, что Катя простит, ну конечно, простит, а что еще Кате остается, как ни прощать.

Ожидать, ожидать, с наслаждением ожидать вечера нового дня, чтобы встретить Елену и вместе. Ну да, вы же вместе пойдете в салон, Серебряный Век, очень легко отыскать, доезжаешь до угла Пензенской и Карла Маркса, цокольный этаж нового дома.

Через сорок минут после назначенного времени догадаться, что Елена не придет. Одну руку приложить к щеке для охлаждения, в другую взять телефон, набирать номер, не получать ответа. Позвонить позднее. И еще позднее. Перестать звонить.

Последнее время я склонна замирать и оставаться неподвижной сколь угодно долго, так выражается моя склонность к ожиданию. Елена, Елена, женщина, о которой я знаю только имя, дату рождения, но помню цвет глаз, волос, роскошь кожи, привычный жест. Туфли без каблука, попробуй. Попробуй выстроить себе новую любовь, попробуй освоиться в ее новых лабиринтах, где нет ничего, только имя, цвет волос, цвет глаз, роскошь кожи и – для пущей убедительности – дата рождения.

Leave a Comment

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.