Крестовский остров, Морской проспект.
В больнице ждали к восьми утра. В четверть седьмого я сидела на кухонном стуле, плотно сжав колени и сцепивши пальцы, в кружке остывал чай, подергиваясь маслянистой пленкой, римская штора, стоившая неимоверную сумму за подъемный механизм, раскачивалась без всякого ветра и мерно била по раме. Иногда я считала удары. Совершенно собралась: пальто, сапоги, замотала шарф, натянула перчатки, это напомнило съемную квартиру на Кубинской улице — однокомнатная «хрущевка» была невероятно холодной, находиться внутри можно было лишь в верхней одежде, и мы пили чай в шапках-ушанках. Строго напротив подъезда располагался пункт приема цветных металлов, а из мебели хозяева оставили пианино – на удивление превосходного состояния, оно держало верный настрой, под полированной крышкой таилась чернильная надпись: «Игра не доведет до добра». Как же достали исполнителя, — восторгался Борька в ушанке.
Такси подъехало, уже протянув руку к разрисованной классическими шашечками дверце, я поскользнулась и едва не упала — каблук со скрежетом прочертил по льду отрезок прямой, удалось превратить его в восклицательный знак, добавив точку. «Поаккуратней, дамочка», — обиделся шофер, мужчина настолько громоздкий, что можно было представить, как его заносят в салон по частям и собирают уже на месте, временами путая левую руку с правой.
***
Кристина Раевская, жена лидера Социально-Рабочей партии, родила шестерых детей. Имя каждого из них начиналось с буквы «А», если не считать младшую дочь, чуть не погибшую при рождении седьмого декабря и крещенную в больничной палате слепым на один глаз священником. Возможные аналогии с шестью именами детей министра пропаганды и просвещения Третьего рейха Йозефа Геббельса супруги отвергали с разными долями ярости – Кристина с большей, Андрей Андреевич – с меньшей; к тому же всегда можно было указать на ребенка Екатерину.
Кристина плавала в благословенном наркотическом забытье – разрыв промежности в результате накладывания акушерских щипцов затронул сфинктер и стенку прямой кишки, долго шили, точнее – штопали, промедол кололи по часам, а прежде промедола был омпомон, и все это хитрым фармакологическим образом включалось в ее метаболизм. Опийсодержащий коктейль исправно поступал в здоровые вены, мгновенно распределяясь бодрым током крови, Кристина не закрывала глаз, приобретших редкий цвет – практически никакой, светло-светло-серый, пунктиром дырки зрачков. Она смотрела в потолок.
С потолка на нее никто не смотрел в ответ, хотя хорошо бы представить, как сгустится там из дезинфицированного хирургического марева Кристинин отец, академик Плевко, как заиграет единой густой бровью, как изругает её, на чем свет стоит – и они вместе знали бы, что он прав. Но ничего такого на потолке не происходило. Механизм, посредством которого опиаты вызывают ощущение эйфории и спокойствия, еще до конца не изучен. Возможно, это обуславливается их воздействием на определенный участок головного мозга, где сосредоточена значительная часть рецепторов опиатов — именно этот участок несет ответственность за чувства паники, страха, беспричинной тревоги. Так или иначе, Кристина ощущала законно полученную эйфорию, а новорожденную девочку окрестил кривой священник, имя взяли по святцам. Кристина не могла дать надлежащих указаний, ее высокопоставленный супруг в данный момент времени был недоступен для общения, секретарь полномочий не имела, а с детей какой спрос. Особенно со старшего сына Алексея, шатающегося где-то на острове Манхэттен, особенно со среднего сына – Артема, несколько лет отказавшегося от общения с семьей, и особенно с младшего сына – Антона, он тогда впервые имел неприятности с милицией, история с Каролиночкой, об этом потом.
А дочери? Ну, что дочери. Ни Александры, ни Антонины в Москве не случилось, они обучались в школе для девочек и прилежно готовились к Рождеству – разучивали новые гимны, шили одежды волхвам и подрубали пеленки младенцу Христу. Их пребывание в швейцарском пансионате скрывалось не только от общественности, но даже от ближайших родственников – не пристало дочерям лидера СРП получать образование в каких-то европах, Россия для русских, и наоборот, и так далее. На Швейцарии настояла Кристина, используя даже и шантаж. Настояла, проводила дочерей, взмахнула ладонью последний раз, разворачивая взятый напрокат автомобиль на узкой, но прекрасного качества дороге близ Базеля — собранная, сдержанная, неизменно приветливая, образец для подражания. Антонина плакала, Александра – нет.
Последнюю беременность Кристина сохраняла изо всех сил. Семь месяцев провалялась в специализированном отделении, чередуя положения на боку и на спине, на спине вскоре лежать не получалось – тяжелая матка сдавливала нижнюю полую вену, Кристина задыхалась, хватала воздух ртом и руками, воздух ускользал. Но все как-то прошло, и хоть малое время, но она провела в эйфории, сузив зрачки до незаметной точки, перебирая и перебирая пальцами край чистой простыни.
В соседней палате облачался батюшка Владимир, совершенно случайный человек — к событию не готовились и секретарь Галя, поставленная перед возможным фактом скорой младенческой смерти, притащила первого попавшегося. Этим утром батюшка круто рассорился с женой, взявшей дурную привычку обзываться «козлом». «Как же вы, матушка, святого отца козлом величаете?», — спрашивал он в обиде, ответа не получал. Новорожденная девочка выглядела плоховато – тощая, синяя, и надо было спешить. Так Екатерина приобрела свое имя, вечный повод для неудовольствия Андрея Андреевича, отказавшегося называть дочь — Катей. Андрей Андреевич скривил в гневе губы и нарек своей волей девочку — Аллой, в честь бывшей любовницы, певицы жанра «шансон».
Екатерине-Алле исполнялось сегодня девять лет, и она уныло смотрела в окно, где садовник шумно возил по дорожкам деревянный скребок, будто бы расчищая снег. На самом деле снега никакого не было, дорожки чернели мокрой тротуарной плиткой двух оттенков – конечно же, красного и белого, цветов партии.
Садовника звали правильно — Джон. «Джон, — сказал как-то Андрей Андреевич, — это практически Иван». Джон приехал с Дальнего Востока, там есть остров – Русский, расположенный в заливе Петра Великого Японского моря. Административно этот остров является частью Владивостока и скоро будет соединен с ним мостом, очень длинным, трехкилометровым. Отчего-то папа этого проекта не одобрял, усмехался и говорил: «Ну, ясное дело», а мама говорила ответно: «Андрей. Ты что не видишь, здесь ребенок».
Ребенок Екатерина-Алла отыскивала остров Русский на карте России, в комнатах отца огромное количество карт России, а также туристических схем разных городов. Ей нравилось представлять, что вот она — жительница острова Русский, чуть ли не рыбачка, чуть ли не выходит на рассвете, перламутровом от тумана, выходит на крутой берег залива Петра Великого, проверяет рыболовецкие снасти. Достает серых шершавых крабов, крабы нежно царапают кожу ее запястий, и пусть в улове будут мидии. Екатерина-Алла любит мидии. Еще она коллекционирует изображения ангелов и мадонн.
Садовник Джон вновь принялся за имитацию снегоуборки. На крайнюю к дому ель села симпатичная птица с желто-серым оперением, мгновенно к ней подлетела другая, такая же. Птицы пели. Екатерина-Алла взглянула заинтересованно. Садовник тоже подошел поближе, и можно было заметить татуировку на его пальцах – четыре буквы имени. Екатерина-Алла дружила с его семьей – женой и дочкой, ей нравилось, что дочка во всем помогает маме, например, оттирает специальными растворами кафельную плитку в ванных комнатах или моет бережно мраморные статуи в холле. Неопознанные птицы улетели, и как по команде вновь начался дождь, светопреставление – дождь в декабре, настоящий ливень, садовник Джон раскидывает руки и хохочет наверх — в низкое небо, приют желто-серых птиц, мадонн и ангелов; по его лицу течет вода, искусственная кожа куртки умеет отталкивать ее, а настоящая кожа щек – предпочитает впитывать.
— Срам-то какой, — сказала хмурая Галя. Галя полоскала оранжевые резиновые перчатки под краном. Несколько раньше она, взобравшись на стремянку, удаляла паутину с вентиляционного окошка, забранного мелкой решеткой. Ей удивительно подходили оранжевые перчатки, длинный до пола фартук, и ругать непогоду смешным словом «срам». Галя вообще-то служила секретарем Кристины, но иногда — помощницей по хозяйству, носила нелепую одежду и тайно от хозяйки курила, включив вытяжку. Она никогда не была влюблена в Андрея Андреевича, и Кристина очень ценила это.
— Ничего не срам, — сказала Екатерина-Алла, — срам еще.
Галя нервно рассмеялась. Екатерина-Алла хорошо знала этот ее смех, рассыпающийся трелью, первый звук самый высокий; причины же беспокойства секретаря были ей неизвестны. Накануне вечером, отдавая распоряжения Джону относительно приема и размещения автомобилей гостей, каковых ожидалось не менее пятидесяти человек, Галя случайно оказалась свидетельницей разговора Джоновой жены и гувернантки, они обсуждали странности в поведении Кристины, по очереди излагая факты: Кристина рассталась с некоторыми любимыми драгоценностями, не иначе – тайно продала, Кристина не позволяет никому посещать городскую квартиру и спрятала все комплекты ключей, не иначе – укрывает там нечто секретное, Кристина вызывала специального мастера и тот что-то делал с системой видеонаблюдения, не иначе — уничтожал компрометирующие записи. Галя гневно оборвала праздных болтуний, её преданность хозяйке не знала границ. Собеседницы оскорблено замолчали. О, как бы они обрадовались, узнав, что их смелые догадки весьма близки к истине!
Большая кухня в доме на Николиной горе выглядела обычно – вокруг протяженных рабочих поверхностей без суеты, но стремительно трудились два вольнонаемных повара, ими руководила штатная кухарка, вечером ожидался прием по случаю Екатерининых именин. Андрей Андреевич сказал за завтраком, качая головой: «Не ко времени все это. Через две недели выборы». Кристина промолчала, выпрямилась на стуле. Она правила меню и договаривалась о доставке цветов по телефону.
Завершив оба дела, спустилась на первый этаж и толкнула дверь просторной гардеробной. Екатерина-Алла, когда была маленькая, играла здесь в прятки – одна, и это было сложновато. Сейчас в гардеробной никто не прятался, Кристина лишний раз проверила – поворошила рукой ряды светлых мужских рубашек, темных пиджаков и костюмных брюк. Гардеробная имела запасный выход на улицу, когда-то об этом знали все, а сейчас помнила только Кристина; она выдохнула и шагнула наружу. В руках она держала непрозрачную папку из пластика.
Не испытала никакого холода, несмотря на календарную зиму, поискала взглядом, увидела человека, которого и ожидала увидеть. Он пинал кусок коры размером и формой с кредитную карту, голова непокрыта, ровный пробор, темные волосы завиваются от влажности. Остановился. Две несуразные птицы разлетелись всполошено из-под его ног, хлопая маленькими желтоватыми крыльями.
— Я прошу тебя, — сказала Кристина жестко, — нет, я требую от тебя.
— Да? – человек вскинул брови. Не считал, что от него уместно что-либо требовать в этой ситуации. Одна из птиц вернулась на прежнее место и зачирикала неожиданно громко. Голая земля в саду была разворочена жирными пластами, словно разбитая дорога, пронзительно пахло мокрым деревом.
— Благоразумия, — завершила Кристина, сбавив тон. Вручила человеку пластиковую папку, спешно вернулась в дом. Дверь мягко захлопнулась, под птичий несезонный гомон.
Вскоре раздался телефонный звонок, который не взорвал тишину, поскольку трубка работала в режиме вибровызова, но произвел настоящий переполох и все-таки тишину взорвал.
***
Васильевский остров, Тучков переулок.
Петербург поздней осенью: совсем не город-призрак, ярко подсвеченный огнями витрин, нарядных вывесок, перетягов, неоновых коробов и фонарей, стоящих прочно и неколебимых северным ветром. Ветер, родившийся далеко в Атлантике и прилетевший сюда от самой Гренландии через Европу, минуя скучные ее равнины и пологие холмы, ветер беснуется, срывает последние листья с веток, гремит оцинкованными табличками с названиями улиц, навзничь обрушивает выносные рекламные указатели, колотит в плотно закрытые окна питерских жителей, предпочитающих считать свой город мертвым с ноября по апрель.
Женщина, торопливо пересекающая темный двор пятиэтажного дома в Тучковом переулке, не находит возможным тратить время на такие глупости, как рассуждения на лирические темы, свободные пять-семь минут времени рациональнее употребить для планирования следующих часов жизни. Правда, всегда может возникнуть что-то непредвиденное, женщина отвечает на телефонный звонок, хмурится, ее черные брови стремятся к переносице, но не съезжаются окончательно.
— Да, помню, конечно, кошмарная старуха. Скончалась? Царствие небесное, по-моему, ей было лет сто. Девяносто два? Сойти с ума. Девяносто два. Да что ты говоришь?! Не удивительно, впрочем. Требуется ли помощь? Да, да. Конечно. Знаешь, у меня немного напряженно со временем, давай так поступим – ты подъезжай, и я тебе деньги передам. Адрес прежний. Жду.
Уже в подъезде, на ходу, вынимает ключи, расстегивает парку, подбитую мехом норки, распускает узел шелкового платка на шее, вдруг останавливается, стремительно набирает номер, номер занесен в память под цифрой «3», говорит, слегка улыбаясь стенке, выкрашенной в нежно-желтый:
— Привет, во-первых, ты вчера был неотразим в дебатах. Да, да. Да! Во-вторых, сейчас Валька звонил – ну, Валька, помнишь, мой сосед, учился в Техноложке, так вот он сказал, что старуха Корс умерла. Вчера. Точнее, умерла она, похоже, давно, а обнаружили — вчера. Дверь ломали, с участковым, слесарем и свидетелями. Представь себе, сколько удовольствия получили все участники, бррр… она весила двести кило, упокой господь ее душу. Как это — кто, ты знаешь старуху Корс, прекрасно знаешь, такая маленькая, жирная, похожая на мопса…
Вставляет одновременно два ключа в две замочные скважины, чуть нажимает коленом – у каждой вещи есть свои личные особенности, вот её дверь не откроется без нажатия коленом.
Заканчивай разговор, милая, кидай сумку на черный кованый столик в прихожей, снимай обувь, кошмарно устали ноги, не забудь включить телевизор, обычно в вечерних новостях показывают твоего старинного приятеля, доброго друга, видного политического деятеля, и можно будет хорошенько рассмотреть тот самый итальянский пиджак, о котором вы говорили вчера.
Наташа, здорово! На одном дыхании.
Спасибо!
оу, наконец-то! будет ли дальше продолжение? давно жду)
дада, по главам будет