Каждый год я сажусь писать о том,, что лето закончилось, впереди зима, прилетали белые мухи – вот и дожили мы до них очередной раз. Каждый год ищу какие-то такие слова, чтобы поддержать внезапно унывшего, подбодрить продрогшего, чтобы сказать: да ладно вам! Осень — это раковина, она со скрипом расправляется, а внутри, на красной бархатной подушечке, покоится рождество! Не теряйте осень. Она такая смешная, нелепая, в этих пуховых платках, грязных ботинках, внезапном насморке, вязаных гольфах, собачках в полукомбинезонах, и яблочных пирогах.
Хороший магазин пуховиков и сопутствующих курток с шарфами. В магазине толпится семья. Вообще-то одевается один мужчина хорошего роста, но участие принимают все. Жена клиента, сумрачная дама в палантине цвета тлеющего торфяника, отрывисто говорит: так, это абсолютное не то, и это тоже.
Сестра клиента слабо защищает прекрасную куртку ярко-оранжевого цвета, еще и с мехом.
Это куда в такой куртке Игорю Матвеевичу ходить? — строго спрашивала жена, — может быть, в такой куртке Игорь Матвеевич будет с девушками на улице знакомиться?
Игорь Матвеевич с удвоенным удовольствием рассматривал себя в зеркале. Наверное, в голове Игоря Матвеевича проносились веселые картинки знакомств с девушками на улицах.
Сестра в ужасе грызет предлагаемую к продаже шапочку из флиса. Шапочку у нее бережно отбирают, а Игорю Матвеевичу выносят более сдержанный вариант. Цвета закаленной стали, я бы сказала. В таком пуховике мужчина может утомленно выходить из цеха, где ревет турбина, и говорить коллегам: ну что, братишки, запустили мы ее, сволочь ленивую.
Так, — говорит жена, элегантно в три приема поднимаясь с низкого диванчика, — что это за плащ мышиного короля? Игорь Матвеевич, что, уже поделился с вами своими перспективам возглавить профсоюз нищих в городе?
Продавщица испуганно смеется и прячется в подсобке. Возможно, именно там базировался профсоюз нищих. Выползла из подсобки, сгибаясь под нежным грузом.
Вот же она! — крикнула жена голосом человека, полчаса хлыставшего горничную раскаленными щипцами по лицу за кражу жемчужной сережки, а сережка все это время трещала под каблуком. Вот она — повторила жена удовлетворенно, и выволокла в центр ярко-красную куртку.
Все замолчали. Глава семьи тоже слегка покраснел. Красный цвет доминировал в торговом зале и привносил в происходящее искорку былого ленинского задора.
А что? — сказала робко сестра, привыкшая улаживать разногласия, — патриотично; но в меру, ничего белого, синего опять же ничего.
Ни одного портрета губернатора, — продолжил клиент. Продавцы переглянулись. Клиент ушел в красном.
Через полминуты вернулась жена, в волнении комкая палантин оттенков торфяников.
Девочки, — вдруг искательно обратилась она к продавцам, — вы старую одежду Игоря Матвеевича пристроите куда-нибудь? А то он буквально сейчас к итальянскому консулу Джангуидо Бреддо званы на обед. Он превосходно готовит пасту. И как-то идти с баулами… вы понимаете, девочки, это просто невозможно.
Девочки охотно принимают с шубу барского плеча, немедленно разоряют плотный картон и метры оберточного целлофана. Старая мужева куртка оказывается в чем-то даже дубленкой, оттенка теплых сливок. На лицах продавцов сквозит соперничество.
Твоему, Катя, маловат будет, — цедит одна.
А твоего, Свет, еще мироздание к тебе не подогнало.
Шуткой-смехом, но нужна еще обувь. Прекрасны густо пропахавшие кожзаменителем и полиролью просторы бюджетного обувного магазина. Первый зал перетекает во второй зал, последний не заканчивается нигде, полки ломятся от коричневого, черного, тускло-серого и неожиданно алого.
Семья из дочери первоклассницы, дочери десятиклассницы и их взъерошенной матери сидят на лавках. Дочери поочередно топают пятками, обутыми в новые ботинки – хорошие, теплые.
Я не буду это надевать, — говорит младшая, сама надевай. Я хочу угги или ботинки с высоким берцем, как у скинхеда.
А я здесь вообще время трачу, — кривит лицо старшая, мне надо полусапожки из коллекции Киры Пластининой, те самые, с гранатовыми застежками крест-накрест.
Расторопный продавец рушит груду сплющенных мятых коробок. Одна из коробок нечаянно накрывает ногу многотерпимой матери.
Простите, — говорит расторопный продавец и начинает счищать с женщины обрывки картона и подследников. Ничего, — говорит его внезапная знакомица, — я уже очень давно не была так близко с мужчиной.
Самара примеривает пуховики, натягивает на расслабленные от тепла уши кепки, в каждом ухе все равно будет наушник, через который паутина звуков ясно даст понять, что вот осень, и ладно, были бы перчатки покрепче, да перезимуем, как всегда.
Вот площади Революции идет женщина, в черной короткой шубе, меховой шапке, тоже черной, и волосы из-под шапки у нее торчат черные-пречерные, а губы были щедро накрашены ярко-алым, и щеки были алыми, потому что она плакала в телефон, и говорила туда: я как представлю, что он в этой комнате, в этой постели с тараканами, у меня даже ревность всякая пропадает.
Чуть дальше по улице Куйбышева две девушки резко останавливаются и одна стукает вторую перчаткой-митенкой по лицу. Несильно, и говорит: сейчас приду домой, и заблокирую тебя и в аське, и в контакте. Ты змея, змея.
В книжном магазине продавщица-консультант проводит юношу к полкам, где покоятся экземпляры всех «оттенков серого», тот листает книгу и говорит: так, это подходит, беру, а вот не подскажете ли еще, нет у вас «французские дети не кидаются едой»? Продавщица-консультант уважительно смотрит на человека столь широких интересов, но французских детей не находит. Может быть, это английские дети? — вслух думает юноша, — или какие-нибудь еще? Китайские, — говорит продавщица, — или африканские. Юноша смеется. Уходит без ничего.
Осень, говорит ему вслед продавщица. На завтра обещали дождь.
фото: Сергей Осьмачкин
Кира, Пластинина Кира, или это специальный литературный прием — изменить имя? )))
какая разница, какая Пластинина