Отгородившись метровыми стенами от улицы и тихого, но странного двора, я смотрю попеременно то в одно окно, то в другое. В одно мне грустно машет рукой полуодетый мужчина в плывущих подтяжках, в окно напротив тяжелым металлом темнеет Волга и по набережной нарезают круги продвинутые бегуны в шапках со святящимися помпонами. Утром помпоны светятся менее интенсивно, а лица бегунов полны гордости пополам с отвращением. В моем городе по утрам много таких лиц. Волга в видимых пределах не делает никаких изгибов, не образует лучин, и хоть на всех картах Самару можно найти именно по луке – я ее просто не вижу, не разглядеть из окна. Но река течет. Сегодня на реку падает дождь. На город, разумеется, тоже. Жалко, что не снег. Мы так надеемся на первый-второй снег.
Судьба же мужчины в подплывших подтяжках мне немного известна: он неосознавший алкоголик. Однажды он стоял, мирно привалившись к небезопасной ограде близ собственного дома; дело в том, что собственный дом неосознавшего алкоголика – памятник архитектуры и бывшая первая в Самаре паровая мельница, да вот первый этаж ее возьми и уйди на метр под землю! Как тут быть? Все в панике. Только неосознавший алкоколик ничего, стоит, закуривает. Подтяжки в порядке. На голове — кепка. «Все, — говорит не без философического настроя, — в землю уйдем. А то и в воду. Слыхали, куры? Сегодня в два часа ночи спасатели рыбаков эвакуировали. Надувная лодка перевернулась, пожалуйста, все в в воде. Туман еще. Всех троих спасли, если что». Его свирепая жена ставит точку подзатыльником, провожая благоверного взглядом, в котором бы вскипел свинец. Да, свинец мягкий металл, но она не так сильно и ненавидит мужа. Оставляет на асфальте кружевные следы домашних тапок: перекрещиваются сердца.
Так что уходим мы с неосознавшим алкоголиком потихоньку в землю, просто у каждого свои темпы. Двор в форме блокфлейты выталкивает меня на улицу и ставит перед горой, которая неизбежность каждого утра, с горы весело съезжает оранжевый поезд гастарбайтеров, составленный из хитро соединенных с собой старых детских колясок, полных сейчас не младенцев в оборках, а мокрых метел и лопат. Еще есть специальный гребок для большого снега, о большом снеге хочется думать в лень большого дождя.
Младенцы, впрочем, тоже имеются — ну вот если принять за него круглоголового ушастого Навруса; он гордится своим именем, потому что это имя – весна для жирных черных полей Туркмении. Рожденный 21 марта! – кричит он в восторге – как же назвать такого мальчишку! Бьет себя в грудь, на груди неожиданно ковбойский какой-то стильный платок в клетку; а что, Наврус – красивый парень, разве что коричневый лишнего.
Гору штурмую резко, водные преграды форсирую стремительно, в надежде оказаться, наконец, наверху; яростно шурую локтями и коленями, пародийно напоминая спортивных ходоков. Или их называют как-то иначе? Спортивная ходьба, вроде бы все правильно.
Заканчивается гора закрытым сейчас рестораном «У Палыча», который когда-то славился размерами порций величиной с коляски туркменов для хозяйственного инвентаря, а впоследствии слился, как сливается в моем городе все. Зеленеет Швейк, весельем окрасочки подтверждая свое истинно бронзовое происхождение. Рядом зеленеет швейкова собачка. Болтали, что собачку мгновенно отвинтят, но собачка мокнет верно.
Прямо, направо, налево, эти улицы не очень-то умеют петлять и змеиться, они прямые, такие были представления у градоустроителей девятнадцатого века, а нам что, нам нравится. На пересечении главных, Куйбышева и Ленинградской, учащиеся местных колледжей: сырые челки встрепаны, колготки с рисунком, какая-то непрекращающаяся мода на эти наушнички на головах – когда она началась, почему никак не закончится? Короткие юбки, солдатские ботинки, надпись на шапке: мне не холодно! Надпись на английском.
Нарочито агрессивный тон «Ты читала Надькин вопросник?» — «Читала» — «Такой сукой себя выставила, когда описала этот свой поцелуй с Майклом! А ведь он шел танцевать со мной!»- «А ее три волосинки-то сегодня по плечам размотаю»…
Очень мало людей с зонтами, вдруг попадается веселый парень с оранжевым, как солнце.
Ленинградская сжирает меня, выплёвывает через тридцать хороших минут, фонтаны не функционируют, но в них лужи, в лужах гуляют голуби. Воробьи не гуляют, свысока галдят уже по-зимнему. Из кофейни выходят модные красавицы со стаканчиками кофе в руках. Ступают лаковыми каблуками высоких сапог, будто не по лужам. «Когда я спросила его, почему в этом месяце моя зарплата не выросла на тридцать процентов, он так пакостно указал взглядом на ксероксную комнату и мигнул, как совершенный урод» — «Ну а что ты думала, Ксю свою пятнашку получила за лучшую улыбку месяца?» Отчего-то стаканчики девушкам выдали без положенных крышечек, и в пене капучино тонет небесная вода. Мгновенно, как будто ничего и не было. Ничего и не было.
Работницы администрации, во множестве раскинувшей в центре департаменты и министерства, уже посетили рабочие места, сбросили модные сумочки, освежили светлую пудру на исполнительных лицах. Спешат, с ворохами бумаг, вот они вооружены зонтами авторитетных фирм-производителей. «И что, прямо уголовное дело заведут?!» — «Это уж как родители ее. Сама подумай – ребенку в лицо выжигательным прибором!»
С перспективой на долгий день располагается местная старуха-нищенка – кожа ее коричневая, как у красавца Навруса, на ее босых ногах шерстяные разношенные носки, подбитые кожей; пальто распахнуто. Она хотела бы занять место городского сумасшедшего, а может, уже и заняла, так светится безумием ее широкое лицо, раскрашенное всеми цветами алкоголя. С привычной обреченностью часового она марширует туда-сюда меж магазином «пчелка» и торговым центром «молот», получая монету, подбрасывает ее на ладони. Загадывает желание?
Чтобы дождь превратился в снег. Чтобы снег не прекратил падение. Чтобы через час, другой, эти простые улицы были белыми, чистыми, и все смеялись. Снег, первый или второй – это всегда так смешно. Кажется, что нужно бежать домой, выгрести оттуда все любимых своих людей, тыкать им пальцами в небо, откуда сыпет и сыпет, и рассказывать им, как мало вообще в мире есть вещей, о которых имеет смысл беспокоиться, и пичкать их смешными историями, пока идет снег.
Пока Наврус, ведомый служебными задачами, не счистит его аккуратно, первую полосу снежным скребком. Но пока сильный дождь. Холодный, без гламура, настоящий, осенний.
Задираю голову, распахиваю рот, мне в рот проливается, и я глотаю дождь. Этот город во мне.
Фото: Сергей Осьмачкин
