День, когда финансовый аналитик Екатерина лишилась мужа, сознания и целостности носа, пришелся на пятницу. Говорят, что в ночь на пятницу снятся вещие сны, и Екатерина вполне могла бы увидеть рыбу, предвещающую беременность. Рыба била бы хвостом в мойке из нержавейки и открывала рот типичным для рыб способом. Екатерина бы проснулась довольной, сварила себе кофе, включила радио или кулинарную передачу, далее выбрала один из семи корпоративных костюмов и отправилась руководить подчиненными, припудрив нос обычных очертаний. Но никакой рыбы не случилось, и утро пятницы Екатерина встретила экзотично – в дежурной части полиции.
К носу она прижимала шарф, пламенеющий разными оттенками крови – от свежих алых пятен через череду затухающих до морковно-рыжих, уже сухих. Сломанный нос дышал рваными эпизодами, поэтому Екатерина подключила к процессу рот. Дежурная на проходной, девица в слишком узкой форменной юбке, смотрела на Екатерину с неодобрением, и прокомментировала кому-то в трубку: «господи, как осторчетело-то, сижу, как в гнойной операционной».
Екатерина повела головой на неприятное слово «гнойная». В очереди к дежурному она была третьей, несмотря на неурочный вроде бы час: женщина с профилем Казановы подробно знакомила уполномоченного с судьбой исчезнувшей из коммунальной кухни газовой плиты, а пожилой мужчина в старинных подшитых валенках пестовал историю асоциального поведения соседа сверху. Якобы этот сосед превращался в ворона и кружил над головой пожилого мужчины, испуская птичьи крики, чем нарушал покой квартиры.
Екатерина кивала товарищу по дежурной части разбитой головой и вспоминала, как постановила взревновать мужа. Сделать она это решила по совету своей матери, женщины суровой и панической. Мать Екатерины навестила дочь, и, брезгливо ковыряя ногтем каплю застывшего жира на дверце микроволновой печи, сказала: «Я тут подумала, милая, что твой хам завел себе кого-то на стороне».
Своего зятя мать Екатерины называла хамом давно, чуть не со второго дня свадьбы, когда он выступил с ответным тостом, от имени молодых. «Этим желаю своей жене любить меня со страшной силой, а вам, Алевтина Николаевна, пусть земля будет пухом». Что конкретно муж Екатерины имел в виду, так и осталось неизвестным, потому что свадьба закончилась в этот самый момент.
И вот, мать Екатерины стояла, облокотившись на собственноручно отчищенную микроволновую печь, и говорила своей преступной дочери: «Сто процентов, что он ходит на сторону. Вот ты скажи, когда он последний раз приглашал тебя в путешествие? На море? Или хотя бы в степь».
Екатерина посмотрела на свою мать как на помешанную. Муж Екатерины никогда не приглашал ее в путешествия. Ни к морю, ни в степь. «Мама, — сказала Екатерина, откашлявшись. – К какому, к чертям, морю?» Муж Екатерины трудился в научно-исследовательском институте конструктором парашютов и зарабатывал фрагментарно, зато всегда был окружен молодыми, сильными парашютистками с румянцем на гладких щеках.
Мать Екатерины расхохоталась как дьявол. Она сказала, что скудоумие дочери не укладывается в ее голове. Она сказала, что муж Екатерины давно перепортил всех парашютисток, до которых смог дотянуться. Мать Екатерины сделала многозначительную паузу и в качестве главного доказательства грохнула на стол нечто бесформенное, тестообразное, но черного цвета. Нечто покоилось в прозрачном полиэтиленовом пакете с принтом супермаркета «магнит».
«Что это», — спросила Екатерина, не удивляясь ничему. Ее мать всегда была склонна к эпатажу. Например, она склеила коллаж из использованных дочерью тестов на беременность, придав ему форму эмбриона, потому что беременность Екатерины отказалась в итоге развиваться, и несчастный плод был извлечен, заизвесткованный.
Мать смотрела на Екатерину, как человек, нашедший решающий аргумент в трудном споре. «Это, — сказала она с достоинством, — грязь с колес автомобиля твоего мужа. Если ты потрудишься взглянуть, то обнаружишь тут значительные включения глины и прочего мелкого щебня. Проанализировав состав почв региона, я сделала единственный правильный вывод — твой муж регулярно посещает поселок Винтай».
Мать удовлетворенно захрустела маринованным огурцом. Екатерина поймала себя на мысли, что при всем безумии ее матери последняя никогда еще анализировала почв. «В поселке Винтай! – с подъемом продолжала мать Екатерины, — и знаешь, кто там проживает? Ну кто, кто? Как ты думаешь, кто?»
Голос ее звучал задорно, по-девичьи.
«Конь в пальто?» — нигилистично сказала Екатерина.
«А вот и нет, — остроумно ответила ее мать. – Его коллега по парашютам. Зиночка Портнова».
«Зиночка Портнова, — сказала Екатерина, — это пионер-герой. Она отравила фашистов в столовке».
«Зиночка Портнова, — сказала мать Екатерины, — это любовница твоего мужа. А фашистов бы прекрасно смогла отравить и ты. Например, вот этими огурцами».
Мать Екатерины плюнула в Екатерину корнишоном и вышла вон, как была, в сапогах и жилетке из хвостов песца. Песцов.
«Зиночка Портнова», — сказала Екатерина скрипучим голосом.
Стоит ли подробно рассказывать, как прошла вечерняя встреча Екатерины с мужем, конструктором парашютов, или достаточно сказать, что закат последний предпочел встретить вне круга семьи? Мигнув на прощание родному подъезду поворотными огнями, муж Екатерины отправился восвояси. Но не куда глаза глядят.
Муж Екатерины три последних года семейной жизни проезжал ежедневно мимо любовно отреставрированного особняка постройки начала века, превращенного в гостиницу. Называлась гостиница в английском стиле «Свинья и свистулька», а может, не в английском, но какая разница. Муж Екатерины мало что понял из упреков жены, но уловил главное: его не держат за человека и дерут как мочалку. Мочалкой муж Екатерины быть не хотел.
«Уютненько», — с оттенком экстаза отметил он через буквально пятнадцать-двадцать минут, оплатив на рецепции счет размером с собственный аванс и заняв хорошее место в прилегающем баре. Вокруг было сервировано: столики отполированы, салфетки закручены, вилки дробят электрический свет, солонки матово сверкают, перечницы снабжены рукоятками для мгновенного измельчения продукта.
Муж Екатерины изучил карту вин и затребовал триста граммов водки. Его бюджет должен был выдержать такую неистовую нагрузку. «Нарезочку предложу», — развязно подмигнул официант. «Отдыхай», — неожиданно для себя прореагировал муж Екатерины. Он не был дерзким. Однако настоящий вечер внушал ему какие-то новые нормы поведения, и он прокричал в официантскую спину: «Где курят в этом богоугодном заведении?» Официант вздернул бровь, но скорее уважительно.
Муж Екатерины не курил с седьмого класса средней школы, то есть двадцать восемь лет. Но это не помешало ему вытащиться в аккуратно расчищенный от сугробов внутренний дворик и глубоко затянуться нарядно-черной сигаретой «кент».
«С одним знакомым кентом мы балуемся «кентом», — сказал муж Екатерины сам себе. – А если на халяву, то я могу и «яву». А если нету денег, мы курим даже веник».
Он думал, что рассказал этот веселый стих самому себе. Оказалось – девушке в короткой белой шубе с поясом. Стриженый мех сверкал как брильянт. Девушка рассмеялась и сказала: «А вы забавный». Помолчала, вороша снег носком высококаблучного сапога, и сказала: «Я — Аня».
Она была красивой типично по-русски: высокие скулы, узковатые глаза, широкие брови, темно-красные без помады губы. Муж Екатерины задохнулся от восторга, мгновенно усвоенной на голодный желудок водки и чего-то еще. Новизны ситуации? Пришел в себя лишь тогда, когда девушка Аня подвинула к нему клочок салфетки с надписью $ 200. Это означало: двести долларов, и муж Екатерины честно полминуты пытался понять, за что бы. Понял, задохнулся еще раз, и отправился на ватных ногах дефлорировать кредитную карту, месяц назад выданную ему таким-то банком за своевременные платежи.
Аня рассмеялась у его плеча, расстегивая белую шубу и обнаруживая лямки самого короткого платья в мире. Аня смеялась, и муж Екатерины прямиком из темноватого гостиничного холла с банкоматом и терминалом для платежей наличными перенесся в страну даже не секса, что было бы нормально, но куда-то, чему и названия-то нет, и откуда не возвращаются. Муж Екатерины растворился, исчез, погиб.
Утром он нашел себя в одиночестве, бумажник выпотрошенным, а на полу записку: «В следующий раз запомни, что выходить из дому без пяти тысяч в кармане неприлично». Кредитная карта отсутствовала, и банковский клерк в трубке бесстрастно сообщил, что да, за последние три часа ею были оплачены в разных местах покупки общей стоимостью восемьдесят семь тысяч рублей.
Муж Екатерины примерно полчаса ждал смерти. Он был уверен, что такого позора не вынесет его нежное сердце хорошего мальчика, который всегда мыл за собой посуду и любил маму. Но никто не умер, и надо было ехать, конструировать зачем-то парашюты, и муж Екатерины поехал. «Она всего лишь дешевая проститутка», — сказал консьержу, выписываясь. Консьерж спокойно кивнул.
И все бы, наверное, этим и закончилось, и вернулся бы он под крышу своего дома, даже и виноватый, даже и готовый к уступкам и новому витку супружеской любви. Если бы Екатерина, доведенная одинокой ночью до высшей степени отчаяния, не притащилась чуть не в пять утра к проходной мужева НИИ с целью просить, наверное, у него прощения. Она чувствовала себя виноватой, и даже купила в подарок цветы. Казалось бы, разве это плохая предпосылка для спасения брака — строгий мужской букет без всякого аспарагуса?
Но оказалось, что самое плохое, что могла сделать Екатерина, это приехать к проходной своего мужа, да еще с этими хризантемами, кудрявыми, как болонки. Приехать, маячить куклой перед окнами бухгалтерии, привлекая внимание общественности, понуро тянущейся справлять свои должностные обязанности. Екатерина робко кивала, встречая коллег мужа. Здоровалась. Говорила неуклюже: «А я вот тут случайно». Переминалась на длинных, но устойчивых ногах.
Муж Екатерины, припарковав автомобиль на привычном месте и разглядев отчего-то ненавистную сегодня фигуру жены, вдруг осознал свою миссию: уничтожать на пути глупых баб. Сыграло свою роль всё: и острое утреннее унижение, и безразмерный ночной восторг, и, главное, расточительная нежность к красивой воровке, растворившей его в себе без остатка. Он молча подошел к Екатерине, примерился и смял ее розовое от холода лицо крепко сжатым кулаком.
Подумал и ударил еще раз. И еще раз. Как, оказывается, трудно остановиться, когда каждый пинок по глупой старой жене приближает неминуемую победу над мерзкой шлюхой, высосавшей твою бедную душу.
Оставив жену на дороге в окружении бывших коллег, вернулся к автомобилю, продумывая маршрут: по Московскому шоссе, выехать на федеральную трассу М5, потом окончательно определиться с конечным пунктом и подключить навигатор. Может быть, он поедет в Киев, к армейскому товарищу – а что, загранпаспорт с ним, обычный тоже, с пограничниками он договорится, а по проституткиному кредиту заплатит жена.
Через три часа Екатерина нагнется к окошечку, выискивая там дежурного. «Мне тут муж нос сломал», — скажет она, помахивая заявлением, но через четверть минуты рухнет навзничь прямо на выложенный метлахской плиткой пол полицейского отделения.
«С внутричерепными гематомами никогда не знаешь наверняка, — скажет полицейской девице в узкой юбке бодрый по началу дежурства врач скорой помощи, — бывает, через неделю оклемается, а бывает – никогда». И добавит: надо смотреть. Мать Екатерины в этот момент откроет глаза и улыбнется новому дню.
Самой длинной ночью в году может стать любая ночь. С 4 на 5 августа. Или с 13 на 14 марта. Это уж кому как повезет, или не повезет, потому что самой длинной ночью могут происходить не только волшебные события. А то и, знаете, волшебное для кого-то событие может показаться другому не то что совершенно не волшебным, а вполне зверским и разрушительным. Поэтому, знаете, что? Да я и сама не знаю.
фото: Невид Барати