После восьмого класса мама повезла меня летом в Таллин, чтобы напитать европейскими впечатлениями, шел 88-й год. Таллин был выбран не просто так, а по совету отдаленных маминых знакомых, который доживали там последние дни, но не в плане плохого здоровья, а просто их воинскую часть расформировывали и возвращали на российские земли, такие были времена. И вот все кругом рвали последнюю возможность скататься в Прибалтику; эти мамины военнослужащие были какими-то особенно милыми, встречали в аэропорту, устраивали гостиницы, водили по Кадриоргу и искать янтарь.
Непосредственно перед поездкой мама была звана в гости последними русскими, побывавших в Эстонии, они были сильно озабочены нашей судьбой и говорили: там настроения, Ира (моя мама — Ира), там такие настроения!
Звук «ррр» тарахтел винтомоторным небольшим самолетиком.
Последние русские состояли из супружеской пары среднего возраста. У них был уклад: на столе кружевная салфеточка, на холодильнике – кружевная салфеточка, на холодильнике – тоже, и в туалете держатель для бумаги оплетен нежно кружевом. На стенке – макраме в форме совы. И даже бутылка вина принаряжена в вязаный костюмчик собачки с отдельно висящими ногами.
Хозяева, значит, рассказывали: Мы стояли на почте, отправить открытку с дороги, так нам не продали марок. И конвертов не продали. Все говорят только по-эстонски. Однажды Валю столкнули с бордюра и сорвали с головы шапку. Хорошая шапка, ушанка. Кричали: русские в меховых шапках, вон из республики!
Мы, сказала мама, поедем без меховых шапок. Август на дворе, сказала мама.
Неважно, сказали хозяева укоризненно. Мы бы вообще не повезли ребенка в такую атмосферу травли.
Детей у них не было. Разлили вино, и мне тоже, треть бокала. Мама подняла брови.
Чего уж теперь, сказали хозяева и вздохнули, будто мама продавала меня в публичный дом.
Высадившись в аэропорту, мы ступали как партизаны по военной тропе. Все ждали, когда сорвут меховые шапки. Обошлось. Первое, что поняли из жизни города, что тут многое – вана. Ликер вана Таллин, одноименная гостиница, мы в ней поселились, что-то еще. Было очень хорошо. Мы завтракали в ресторане, пили хороший кофе из микрочашек, салат с копченостями подавали в бокалах на высоких ножках, а еще я впервые попробовала крабовых палочек и сделалась буквально их рабой. Никаких настроений не встречали. Местное население, я бы сказала, было дружелюбным и помогало – что-то там нельзя было купить без таллинской прописки, так милая женщина взяла на нашу долю. Кажется, темно-синюю кофту в дырочку, которую я буду носить пятнадцать следующих лет. Мама отпускала меня гулять одну, все-таки взрослая девица четырнадцати лет с гаком.
Как-то я шаталась в полном восторге по старому городу, поевши крабовых палок, и были деньги на кофе, все как у людей, так и у меня. Это сейчас, понимаете, в Самаре сколько хочешь прелестных маленьких едален, и столики на улице, и цветы в глиняных горшках, и скатерти в клетку, а тогда – ну что говорить, кафе-мороженое СКАЗКА и металлические креманки. И я села, как белая женщина, как полноценный гражданин мира и все такое, села за столик, прямо на улице, и у меня был кофе и густые сливки в сливочнике, и миниатюрное пирожное. Это была жизнь! Я рассеянно смотрела вокруг, как и положено взрослой даме, и тут подошли они.
Какие-то мои соотечественники, пара грубоватых, но щуплых ребят, уселись на стулья и стали говорить, что вот как мы ништяцки присоседились, можно рвануть сейчас к Сереге в Пярну, у него домашний коньяк и утка, но без яблок. Мы, быстро говорили ребята, сами из Кургана, поди, не знаешь, где Курган, а он существует. Довольно странным было их приглашение, потому что я на взрослую даму все-таки не тянула – полноватый кудрявый подросток в шитом из китайской наволочки платье.
Я испуганно молчала. Абсолютно не знала, что можно сделать в новой для себя ситуации. Бежать, ногой отшвырнув табурет — как-то неудобно. Сказать ребятам, что я не хочу в Пярну и утки (без яблок) было бы самым правильным, но я забыла, как сложить слова в предложения. Легкий ужас вместо воздуха свободы наполнил мои легкие, и тут откуда-то взялись два рослых блондинистых юноши, они буквально за шиворот оттащили курганских уроженцев куда-то за угол, где надавали, подозреваю, пинков. Надо было быстрее сматываться, но уйти и не допить идеальный кофе не представлялось возможным; блондины вернулись и заговорили со мной. По-эстонски, я пылала щеками и довольно глупо отвечала: спасибо, спасибо. По-русски. Парни-то решили, что спасают от российской оккупации сестру по крови, а тут такое дело. Но ничего, рассмеялись только, и это был единственный в истории случай, когда меня приняли за кого-то другого. Не за меня.
Тремя годами позднее я потерялась в Варшаве, и спрашивала дорогу по-немецки, учила немецкий в школе и еще не забыла к тому времени. Один прохожий широко улыбнулся и уточнил: русская Наташа? Я страшно обрадовалась, что вот откуда-то польские товарищи знают меня по имени, и закивала, закивала. Тогда прохожий смял улыбку и шепеляво произнес что-то определенно бранное, уж эти интонации-то мы, россияне, отличим с первого произнесенного слога. Добавил еще пару фраз, хищно закурил, развернулся и ушел, взмахивая руками, будто бы надеясь смести меня с лица. А дорогу в гостиницу я нашла.
Возмущался, что без шапки, наверняка.
Это вообще нифига неправда! Просто с точностью до наоборот. Поляки никогда не обидят девушку, не их это тема. В Эстонии 88го ничего из промтоваров уже не продавалось без регистрации. А людей без регистрации сразу же предупреждали при входе объявлением. Ну вот так странно и , главное, зачем? Поляки и сейчас очень гостеприимны и вежливы. А Наташа явно приплетена с турецкого берега.