Недавно меня пригласили на комсомольское собрание. Однокашница пригласила. «На торжественное комсомольское собрание, посвященное девяностосемилетней годовщине со дня рождения комсомола», – уточнила эта самая однокашница на глазах у всего Интернета.
Однокашница возглавляет на сайте «Одноклассники» какую-то чудную группу типа «Объединенные для победы» и часто совершает странные рассылки – мне, к примеру, запомнилось, как они уговаривали всех не покупать товары китайского производства, чтобы предотвратить «азиатскую катастрофу», а еще проводили опрос «туристические палатки: выбираем четырехместные».
И вот вдруг без всяких палаток однокашница пишет, что давно хотела приобщить меня к своей общественной деятельности, пригласить в клуб, а тут такой превосходный повод – день рождения комсомола. Ожидается чаепитие, гадание на рунах и вручение памятных дипломов лауреатам.
— Что за клуб? – просто так уточнила я. Отмечать день рождения комсомола в кругу однокашницы я не собиралась.
С чаепитием или без него.
— Ты что, – засуетилась однокашница, – не знаешь нашего клуба, ты что?! Клуб любительской фотографии «Надежда», ну и мы все там комсомольцы, конечно. Члены комсомольской организации.
Такую вот страннейшую вещь сказала мне однокашница и что-то продолжала говорить еще, пока я ее не перебила:
— Подожди, – сказала я, – какие еще члены организации? Комсомольцами до двадцати восьми лет считаются. А потом уже возраст перестает быть подходящим для этого самого.
— Какая чудовищная ошибка! – с подъемом произнесла однокашница. – Типичная обывательщина! – еще сказала. — Мы давно пересмотрели этот постулат. И решили, что нет причин не раздвинуть границы возраста комсомольцев. Самому старшему комсомольцу нашего клуба – пятьдесят шесть.
— А самому младшему? – зачем-то спросила я.
— Тридцать четыре, – замяла тему однокашница, – неважно. Торжественное собрание мы собираемся совместить с карельским праздником кекри. Сначала официальная часть, потом – неформальное общение и обряды.
Однокашница говорила спокойно, без надрыва, но казалась абсолютно сумасшедшей.
— Кекри, – объяснила она, – это древнее карельское божество, покровитель скота. В его честь каждую осень отмечают одноименный праздник урожая. Во время кекри над скотом производят магические обряды.
— Над скотом? – переспросила я.
— Придумаем что-нибудь, – успокоила меня однокашница.
И я немедленно согласилась прийти. Комсомольцы собирались в офисном здании недалеко от железнодорожного вокзала. Клуб занимал две комнаты, довольно большие. На дверях значилось «Клуб НАДЕЖДА». От руки снизу кто-то приписал: снимай одежды. Однокашница покачала головой и по-матерински улыбнулась.
— Мальчишки хулиганят, – сказала она. – Не наигрались еще. Сорванцы.
Вошли. Со стула поднялся мужчина в свитере с горлышком и тренировочных штанах. Перед ним на большом столе, составленном из множества маленьких столов, стояла кружка чая размером с хорошее ведро.
— Жена ключи с собой в Питер увезла, – сипло сказал мужчина. – Приходится находиться в одних штанах. Хорошо, хоть фотоаппарат успел забрать.
Указал на миниатюрный фотоаппарат-мыльницу. Даже издалека было заметно, как заляпан объектив. Фотоаппарат лежал на газете. «Комсомольская правда», – подумала было я. Но это оказался последний выпуск «Из рук в руки», открытый на странице аренды жилья.
— Нинка в Питере? – оживилась моя однокашница. – Опять тебя выгнала? Теперь-то хоть навсегда?
Мужчина смущенно посмотрел на меня. Есть какая-то определенная неловкость в том, что тебя выгоняет жена.
— Сегодня мы все исправим, – значительно произнес мужчина и подтянул штаны.
— Петька, – сказала моя однокашница, – а ведь ты сам виноват. Ты зачем Катьку к себе домой таскал? Нинке и так неприятно. А ты на ее диване-кровати. Нет, так дела не делаются, – горевала однокашница.
— Давай не сейчас, – предложил ей Петька.
Я заозиралась в поисках фотографий. Клубу любительской фотографии надлежало вроде бы иметь на стенах массу пейзажей или портретов. Групповые снимки. Ничего такого. Карта России висела чуть криво. Камчатка была поддернута вверх. Будто бы стремилась оторваться и взлететь. Члены комсомольской организации собирались, но вяловато. Пришли две женщины в длинных пальто из драпа. На голове каждой чудом держалась крошечная шляпка, тоже из драпа. Пальто женщины сняли. Шляпки – нет. Сели и, не обращая ни на кого внимания, взялись обсуждать поведение Петьки и его уехавшей в Санкт-Петербург жены Нины. По всему выходило, что сейчас появится та самая Катька. Женщины, не желая упасть в грязь лицом, достали губные помады (ярко-розовый перламутр) и принялись поводить рты. Петька бархатно улыбался.
Моя однокашница оказалась и тут главной. Она вышла вперед и захлопала в ладоши.
— Предлагаю считать торжественное комсомольское собрание открытым!
Я заметила на ее груди стародревний комсомольский значок: профиль Ленина с бородкой на фоне знамени. В приоткрытую дверь шмыгнула очень худая девушка в капюшоне. На капюшон были пришиты кошачьи ушки.
— Катька притащилась, – цокнули одновременно языком женщины в шляпках.
Петька смущенно рдел. Моя однокашница зачитывала какие-то сведения о комсомоле, явно почерпнутые в Википедии. Ее никто не слушал. По сути, это действительно сильно напоминало комсомольское собрание. Женщины в шляпках, нисколько не робея присутствия лирических героев, продолжали беседовать о перипетиях частной Петькиной жизни. По их выходило, что Нинка во многом не права, но и Катьке не стоит забываться.
— Смотри, не забеременей, – советовали они. Катька кивала в капюшоне. Кошачьи ушки трепетали. Моя однокашница вдруг запела негромко: «И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди! И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!»
Петька ей подпевал, и еще один мечтательный юноша в рыжем пиджаке из замши. Ко второму куплету петь устали, моя однокашница махнула рукой и поставила на голосование вопрос: можно ли считать торжественную часть комсомольского собрания закрытой. Проголосовали единогласно «за». Слово взял любвеобильный Петька. Фоном включил себе то ли шуршание трав, то ли плеск волн.
— Кекри – это то начало, которое обозначает конец чего-либо, и тот конец, за которым что-то начинается, – загадочно сказал Петька.
— Чего? – хрюкнули шляпки возмущенно.
— Кекри означает все последнее – последний лист на дереве, последнюю ночь года, последнюю незамужнюю дочь, и все первое – первый весенний дождь, первый огурец на грядке, первого внука и первую любовь, – сообщил Петька.
— Ты нормально расскажи, – попросили шляпки. Катька тоже попросила.
— Если окунуться в мифологию, – строго сказал Петька, – то становится все понятно. Кекри – языческий карельский бог урожая и покровитель скота. В конце октября селяне собирали и подсчитывали урожай, соответственно, этот день означал конец одного сезона и начало другого.
— А, ты в этом смысле, – сказали шляпки и снова потеряли интерес к теме.
Через какое-то время однокашница щелкнула кнопкой электрочайника, и все стали выкладывать из пакетов печенье, пряники и шоколад «Российский». Потом на столе появилось лото, всем раздали по две картоночки с номерами, мне тоже раздали. Катьке вручили холщовый мешок с бочонками, она слабым голосом выкрикивала: «барабанные палочки» и «полста два». Я все ждала магических обрядов над скотом, но их не последовало. Какое-то время меня страшно расстраивал этот факт, потом перестал. Ведь счастье-то совсем в другом, совсем в другом! Честное комсомольское.
