На маленькой кухне без окон, но с кондиционером, великая старуха неожиданно курила, возложив ноги на низкий табурет с толстыми ножками квадратного сечения. Перед ней стояло изящное блюдце, пепел стряхивался в него, образуя сизые рельефы на тонком фарфоре.
— Эй, бабка! — от общего кошмара происходящего Аксинья забыла нужные слова, нормы речи и правила поведения. Голос ее срывался на странный хрип. Поэтому остальные слова Аксинья странно прохрипела:
— Ты это, не надо ничего! Нафиг гаданья! Ну это приворот! Я чего-то боюсь. Прямо чувствую, что могу огрести всякого через это колдовство! Не надо, а?
— Не буду, — легко согласилась кофейница, прикуривая вторую сигарету от первой, — и сама не особо хотела. Дык, баба, все одно выйдет, что так, что эдак. Иди себе. Сумму денег там положь на сундук. Оговоренную…
Аксинья, не веря своему счастью, галопом промчалась через комнату с кроватью, подушками и ракетками для тенниса, потом через комнату, увешанную коврами, споткнулась о рыжего кота, выскочила за дверь. Сумма денег пошевеливалась от сквозняка. За дверью солнце все так же яростно разогревало воздух. Трава в палисаднике пожелтела и выглядела мертвой. На верхушке штакетника сидела невиданная серая птица с оранжевым хвостом. Птица пристально разглядывала Аксинью. В какое-то мгновенье Аксинья со страхом усмотрела у птицы совершенно человеческое лицо. Лицо глумливо улыбнулось. Аксинья в ужасе зажмурилась. Зажмуренные глаза увидели на черно-красном фоне профиль великой старухи и родинку на ее щеке. Птичьего силуэта.
***
Семен открывает перед новой сотрудницей отдела аналитики тяжелую ресторанную дверь, она нерешительно заходит, оглядывается. В маленьких ушах серебряные серьги, речной жемчуг из дешевых. На указательном пальце соответствующее кольцо. В ресторане сумрачно, прохладно и пахнет сдержанно цветами. Темные массивные столы, белые скатерти, стулья с высокими спинками. Неожиданно — разноцветные полосатые подушки на кожаных диванах. Холеная администратор в угольно-черном костюме провожает их в зал для некурящих, раскладывает кожаные папки — меню.
Семен сразу же велит подать белого вина, в жару он предпочитает белое, пусть будет Шабли Гран Крю Водезир 2010 года, спокойно говорит администратору. Она улыбается, прекрасный выбор. Через пару минут юноша в синем жилете ловко откупоривает стройную зеленоватую бутылку с этикеткой цвета топленого молока, и аккуратно наливает яркое вино. Семен берет бокал в руку, делает глоток. Одобрительно кивает головой. Официант наливает вина даме. Дама пьет. Кольцо скромно отсвечивает, отраженное в дорогом вине, выглядит лучше. Ореховый привкус, удивленно комментирует дама. Семен вслушивается в ее переливчатый голос, кажется, я счастлив, думает в смятении.
***
— Ну, ты даешь, — следом вышла Вава, в руках она несла две сумки — свою черную и Аксиньину пеструю, — ну ты, блин, даешь. Как ломанулась-то! Будто кипятку тебе под зад плеснули.
— Плеснули, плеснули, — Аксинья диковато озиралась, нашаривала в кармане ключи от машины. Пискнула сигнализация, хлопнула дверца, прищемился кусок бело-синего платья. Щелкнула зажигалка, Аксинья глубоко затянулась и заплакала. Курить и одновременно плакать было неудобно. Но по-другому не получалось.
— Чего ревешь, — морщась от жалости, спросила Вава.
Аксинья стремительно выдыхала синеватый дым.
— А птичка-то улетела, — невпопад ответила и высморкалась в бумажный платок, — тебя куда везти?
— У вокзала вылезу. Мы с Иркой договорились встретиться. Пожрать в обед.
Ирка была школьной подругой, безмерно увлекающейся натурой. В свое время она несколько лет путешествовала автостопом по России, потом по Европе, потом по Америке. Вернулась. Открыла клининговое агентство. Оказывает услуги населению по уборке квартир и офисов. Ее персонал носит форменную одежду цвета лаванды.
— Да? А чего Ирка? — Аксинья говорила все еще вздрагивающим голосом. Она жаждала услышать подробностей про Ирку, чтобы посторонние птицы с оранжевыми хвостами и человеческими лицами убирались из ее жизни. Улетали навсегда.
Вава поняла.
— Ирка как обычно, — принялась она за обстоятельный рассказ, — давеча холотропным дыханием сильно заинтересовалась. Записалась в группу. Сколько-то там человек, обязательно четное количество. Делятся пополам, сначала первая половина холотропно дышит, вторая наблюдает. Потом наоборот. Говорит, чудесно. Говорит, надо под специальную музыку вдыхать через нос, выдыхать через рот.
— Чтобы что? — Аксинья смотрела страдальчески.
— Ну, чтобы все, — Вава дернула плечом, — чтобы привнести гармонию. Наверное. Я точно не знаю. Поехали со мной к Ирке. Уточним.
— Не хочу к Ирке. Хочу к Семену. Может быть, прямо сейчас и выяснить?
— Что.
— Ну, какого он придерживается мнения. О перспективе наших отношений.
— Ты рехнулась, да? — заботливо спросила Вава, — Мужчины ненавидят, когда их спрашивают о перспективе отношений.
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
Аксинья в упор смотрела на Ваву. В салон ворвалась зеленоватая перламутровая муха и теперь нагло ползала по панели магнитолы. Вава смахнула муху и чихнула.
— Будь здорова — пригрозила Аксинья. — Так что мне ему сказать сейчас?
— Ннну, ннне знаю, — нерешительно выговорила Вава, — скажи, что у тебя для него сюрприз. Приятный.
— Какой, — уточнила Аксинья, — какой именно?
— Потом придумаешь, — Вава отважно взглянула подруге в глаза, — позже. Успокоишься, и придумаешь… Долго, что ли, сюрприз сочинить? Тем более, приятный.
— Долго! Давай, сочиняй мне, — потребовала Аксинья, — а то не поедем никуда. Будем тут стоять.
— Тут мухи, — Вава справедливо указала рукой на еще двух мушиных товарок, пришедших на зов первой, музыкально настроенной.
— Ты мне знаешь-ка ли что? — Аксинья нахмурила часть лба, свободную от ботокса, — Ты мне не надо тут про мух. Ты мне про сюрприз.
— Ну что ты как дурочка! — Вава рассердилась, — Что ты ноешь: сюрприз, сюрприз! Скажи вон ему, что затеваешь тематическую вечеринку и хочешь его призвать. Пусть готовится.
— Что это — тематическая вечеринка?
— Посвященная чему-нибудь.
— Чему?
— Да хоть чему! Например, стиль шестидесятых годов очень был моден.
— Когда? В шестидесятых годах?
— Почти. Прошлым летом. Фильм-то этот вышел, «Стиляги».
— А-а…
— Ну вот, скажешь — вечеринка. В стиле шестидесятых. Скажешь, платье надо немедленно. С широкой юбкой. И лаковый пояс. И перчатки.
— И веер, — Аксинья тяжело вздохнула, — как у Белого Кролика. Что ты, Вава, несешь, я не понимаю. Он не встречается с моими друзьями. Мы — тайные любовники!
— Ах, тайные, — Вава застучала на муху ладонью, — кыш! Кыш! Тайные — тогда скажи, что… что… Ну скажи, ты приглашена на именно что тайную свинг-вечеринку.
— Ты издеваешься, да? — поинтересовалась Аксинья, доставая из сумки синюю пудреницу Dior. — Он понятия не имеет, что такое свинг. Не разбирается он. В течениях современного секса. Решит, что я шлюха. А я так не хочу. Чтобы шлюха.
— Не хочешь, ага, — к мухам прибавилась еще одна и зажужжала непотребно, — ну понятно. То есть, как шлюха не хочешь. Гонишь какую-то пургу сейчас! Да все мужчины желают попробовать всякие такие штуки! Относительно течений современного секса!
— А он не хочет!
— А ты спросила?
— Не-е-ет!!! — Аксинья выкрикнула Ваве в лицо и мгновенно закурила, — Как я это должна была спросить? Мы об искусстве разговаривали. Об экзистенциализме Камю!
— Ну вот, — Вава потянулась за минеральной водой, с отвращением выпила почти горячей, — вот он и заскучал у тебя… С экзистенциализмом это недолго… Слушай, поехали? Хоть ветерок подует в окна. Жара — офигеть!..
— Офигеть, — мрачно согласилась Аксинья и повернула ключ зажигания.
***
Утиная грудка в кисло-сладком соусе, седло барашка. Свежевыпеченный хлеб. Мощные системы кондиционирования делают воздух настолько прохладным, что новая сотрудница обнимает себя за плечи зябко. Шабли выпито. Водочки граммов триста, распоряжается Семен. Берет ледяной пузатый графин, жестом отсылает возникшего за спиной услужливого официанта. Плещет в стопку себе и даме. Дама испуганно возражает, нет, нет, ведь еще работать. Работать сегодня больше не придется, говорит Семен, мгновенно выпивает, выдыхает, кладет свою крупную загорелую ладонь поверх ее бледных пальцев. Смотрит. Новая сотрудница пылает щеками, руку высвобождает, прячет даже за спину. «Прошу прощения, но все-таки мне обязательно надо вернуться в офис, два недоделанных отчета и один доклад для завтрашнего совещания, там некоторые цифры никак не идут, я должна, и вообще, вообще, можно, мы уже поедем, ведь можно, да?» Серые глаза, выбившаяся из прически прядь. Семен вслушивается в ее переливчатый голос: «Кажется, я несчастен,» — думает в смятении.
***
Аксинья остановила свой автомобиль неподалеку от офиса Семена: тихая улица в центре города, впереди, чуть слева, большое строительство и практически тупик. Здесь мало транспорта, зато много тенистых мест для парковки. Судя по всему, Семен отъехал на обед. Аксинья посмотрела на часы, ага, он чертовски педантичен. Ровно в шестнадцать ноль-ноль появится, надо пока порепетировать роль. Выучить слова. Так, значит, встречаем нашего голубя и говорим сходу: специально к тебе пилила, не хотела по телефону… Голубь заинтересуется. Что такое? Все можно по телефону… Все, да не все. Вот, к примеру, про закрытую вечеринку лучше не надо… Что значит — закрытая? Ннну, милый, это такое специальное мероприятие для посвященных. Я тебе завтра вечером все объясню, непосредственно перед. Ты только будь готов. Машину поставь, я сама за тобой заеду…
И улыбаться, улыбаться. Не скалиться истерично, не натягивать нижнюю губу на подбородок, а просто — с приятностью улыбаться. Аксинья пробно улыбнулась. С приятностью. Отрегулировала перед зеркалом степень веселья. Вот так будет хорошо. Смотрела в окно. Он появится справа, другой дороги нет. Это к лучшему, можно не прыгать, а подумать немного. Увлекающаяся Ирка радостно сказала, что среди членов ее кружка для холотропного дыхания есть нужные люди.
— Извращенцы, — сказала Аксинья вслух. Слово звучало неприятно, направляло мысли куда-то в сторону уголовного кодекса и зала суда. Как там они себя называют, свингеры, вот это получше.
— А Ирка-то, — опять вслух сказала Аксинья, — Ирка-то какова! Женщина, блин, загадка… Отличные у нее знакомства, в дыхательном кружке, и ведь молчала!
Мужчина, которому ее представила женщина-загадка, Аксинье скорее понравился. Он звался Петром, и имя к нему великолепно подходило. Петр сообщил, что может порекомендовать Аксинью «с партнером» для «пробного вброса», он так и сказал — пробного вброса. Как о продуктах нефти.
— Понимаете, — Петр повел носом, будто бы принюхиваясь, — мы ничего не обещаем, кроме конфиденциальности. Не факт, что вы решите какие-то вопросы. Не факт, что вообще получите удовольствие. Но, по крайней мере, об этом никто не узнает…
Вава при этом стояла и улыбалась абсолютно цинично, вспомнила Аксинья. Что ж, пусть будет это самое свинг. Мои цели — это мои средства, подумала неожиданным для себя афоризмом.
***
Семен вдруг с тревожной ясностью понимает, что не может сейчас встать, выйти из ресторана, велеть шоферу «возвращаться на базу», зайти в свой кабинет и слушать переливчатый голос новой сотрудницы отдела аналитики через дверь, будто бы все, как всегда. Семену немного страшно. Следующее, что он понимает с тревожной ясностью — в этом случае он лучше подойдет к гранитной мемориальной доске на фасаде офиса — старинный дом, памятник архитектуры, в начале XX века здесь жил и творил знаменитый пролетарский писатель. Подойдет к доске, рядом с доской — гранитный же бюст писателя в две величины, и вот именно об этот бюст разобьет лицо. Если шагнуть со ступеньки и чуть влево, так и получится, были прецеденты.
Мальчика-курьера увозили на «Скорой», накладывали швы на бровь и собирали размолотый нос. Вот и Семен, может быть, этим отвлечется. Новая сотрудница отдела аналитики возвращается из дамской комнаты, белые шаги точны, губы спокойны и прядь вплела в прическу. Смотрит вопросительно, ожидает, что Семен встанет, и они уже пойдут. Поедут дробить Семеновы лицевые кости.
***
— Алло, — рявкнула Аксинья в трубку, — алло, я занята!..
Звонил муж Борюсик. Как всегда, невовремя.
— Что? Ну что? — Аксинья с удовольствием бы откусила часть телефонной трубки, но остановилась все-таки. Пожалела. Телефон подарил ей Семен, без повода — просто новая модель.
Борюсик, почувствовав настроение жены, быстро рассказал, что уже дома и собирается в командировку. Помнит ли Аксинья, что он едет в Питер? Он ей говорил. Обмениваться опытом с местными преподавателями мастерства актера самодеятельного театра.
Аксинья помнила не очень, но склочно протрубила:
— Как же, как же! Петербург Достоевского! Когда самолет?
Самолет был через четыре часа, Борюсик не мог найти чемодана. Аксинья вздохнула. Она не знала о месте хранения чемодана, «такого, на колесиках, в черно-белую клетку». Более того, она не знала о месте хранения чемодана ни-че-го. Признаваться в этом было немного неудобно, но пришлось.
— Я вот что думаю, — раздраженно предложила она мужу, — возьми спортивную сумку, что ли. Она в шкафу, на верхней полке. Просто заранее надо было как-то все это проделывать, заранее! Вчера, там, позавчера! Неделю, блин, назад! Искать чемоданы! Может быть, мы родителям твоим отдали! Когда они в Турцию ездили…
— Кисуля, — проговорил Борюсик с нежностью, Аксинья поморщилась от нелюбимого названия, — кисуля, я вчера только узнал. Все произошло весьма неожиданно…
— Ну и пожалуйста! — неуместно резюмировала Аксинья, — ну и как хочешь!..
Больше она ничего говорить не стала, потому что в зеркальце заднего вида отразился белый автомобиль Семена с четырьмя скрещенными колечками авторитетного логотипа. Аксинья немедленно нажала на «отбой», Борюсик захлебнулся парными согласными звуками и затих. Без любви и чемодана.
«Теперь абсолютно нет времени сосредоточиться, — с досадой подумала Аксинья, — так, так, что именно я должна сказать? Что? Холотропное дыхание? Нет, нафиг дыхание… Тайная эротическая вечеринка, приглашение на две персоны… И еще интонации, интонации… Специальные интонации… Эротические. Оооо!.. Блин, вечно он!»
Последнее относилось, разумеется, к Борюсику, посмевшему нарушить нужный настрой для важного разговора. Аксинья изломала в пальцах сигарету, с ненавистью ссыпала бело-коричневый мусор в окно и задышала, почти холотропно.
Белый Семенов автомобиль остановился на традиционном месте, приличествующем руководителю и серьезному человеку, но дверей не открывал и пассажиров не выпускал. Просто стоял себе, отражал солнечные лучи. Аксинья забеспокоилась. Ее насторожила странная неспешность. Как правило, Семен с пользой для дела использовал каждую единицу времени. Правда, существовала вероятность, что он ведет какую-то деловую беседу по телефону, и не желает покидать прохладного кондиционированного салона. Она хмыкнула и достала новую сигарету. «Что ж, подождем», — подумала и вспомнила абсолютно некстати стих из девичьего альбома, верх подростковой гормональной куртуазности: «Не бойся к другу опоздать, кто любит, тот умеет ждать…»
Семен молчит. Новая сотрудница отдела аналитики вынимает из небольшой сумки связку ключей, символизируя неотложную необходимость бежать и открывать кабинет. «Надо работать, — нерешительно говорит она, никуда не глядя, — два отчета и доклад». Семен неожиданно и резко хватает ее за руку, ключи падают, как тот самый пятак. Звеня и подпрыгивая. Новая сотрудница испуганно распахивает дверь автомобиля, мгновенно выбирается наружу, практически выпрыгивает, уже оттуда тянется тонкой рукой за сумкой, ключи остаются лежать. «Постой жжже», — хрипит Семен, не узнавая голоса, не узнавая себя.
Новая сотрудница уже вбегает в нарядную дверь офиса — итальянской фирме- изготовителю заплатили в свое время порядочно. Семен поднимает ключи, рассматривает забавный брелок в виде набора миниатюрных музыкальных инструментов: скрипки, рояля, флейты и валторны. Особого внимания удостаивается округлая валторна, ее изогнутые трубы, широкое сопло. Семен пытается понять, что такое с ним происходит. «Это болезнь, — догадывается он, — я болен. Я занемог в тот самый час, как увидел ее. Просто сначала мощный иммунитет давил симптомы, здоровый организм боролся». Здоровому организму чужды вот эти сердцебиения и остановки дыхания из-за капризов девчонки в белых штанах. Что-то отвлекает его от дум. Пальцами барабанят в окошко, — «Кто осмелился, сейчас огребет», — грубо думает Семен и опускает стекло. Вместе с горячим воздухом внутрь устремляется странный взгляд его недавней любовницы и ее слова.
— Юных барышень катаем? — Аксинья пыталась говорить легко, но мешала королевская кобра, внезапно заселившаяся в ее легкие. Гигантская змея уютно расположилась в парном органе, свою опасную голову удобно разместила в розовом Аксиньином горле и время от времени поплевывала оттуда ядом.
Семен потер лоб и без особого интереса спросил:
— Господи, что ты тут здесь делаешь?
Прежняя любовница выглядела на удивление агрессивной, в ее темных глазах плавали пираньи и клацали многочисленными зубами. Бело-синее платье казалось картой военных действий державы-завоевателя.
— Да вот, приехала поговорить, — кобра метко плюнула, целясь Семену в глаз. Попала. Семен зажмурился.
Аксинья с ужасом разглядывала красивого мужчину напротив. Было совершенно ясно, что он ей не рад. И что разговаривать, в сущности, не о чем. В то время, когда она со слезами счастья вспоминала их свидания и великолепные моменты единения душ посредством единения тел, он набивал трубку дорогим табаком и приминал его упруго серебряной ложечкой. Проиграла, проиграла, и ничего уже нельзя. Надо сказать несколько слов ни о чем, об аномальной жаре, развернуться на каблуках — и пойти. В своем автомобиле переобуться в балетки, повернуть ключ зажигания, выжать сцепление, а потом газ. Но она стояла, пламенея от стыда щеками, к которым, казалось, прилила вся кровь мира.
— Прости, я очень занят, — рассеянно говорил тем временем Семен, сжимая что-то в кулаке, Аксинья пригляделась — ключи.
— Юным барышням уже снимаем хаты? — Кобра ворочалась в горле, Аскинью сильно тошнило, и перед глазами что-то такое металось. Сверкающее, силуэтов рыбы. Целый праздничный косяк.
— О чем ты?
— Обеденный перерыв проводим с пользой, — не унималась кобра, — практикуем классический секс… Или мосье предпочитает варианты?
Откуда, из каких глубин мозга вылез еще этот «мосье», никогда Аксинья никого так не называла. Семен вышел из машины. Встал, покачался немного с пятки на носок. Был рядом, но недоступен, как сто тысяч абонентов различных телефонных сетей в эту минуту.
Из офисной двери благородных оттенков бронзы вышла новая сотрудница. Ноги при ходьбе она ставила чуть-чуть с перехлестом коленей, это напоминало ломаный шаг моделей и выглядело странно на тихой улице. Но красиво. Семену, по крайней мере, понравилось. А вот Аксинье — нет.
— Что эта шлюшшшка здесь забыла, — прошшшипела она хором с коброй.
— Аксинья, что ты себе позволяешь, — в голосе Семена столкнулись и стукнулись хрустящее кубики льда. — Немедленно езжай. Поворачивайся и езжай. Мне так думается, что у тебя сегодня еще много-много дел. Всего доброго.
— Конечно, много дел, — Аксинья развернулась, сделала пару шагов, тряхнула головой, — Просто по горло!
Я сейчас умру, подумала она, просто перестану существовать. Пошагала еще. Левой-правой. Вдохнула, выдохнула, жива.
— Удачи, — Семен уже смотрел на новую сотрудницу.
— Ключи… — новая сотрудница дважды шевельнула губами, верхняя много крупнее нижней. — Не могу открыть сейф, — переливчатый голос.
— Конечно, — Семен глотнул.
— Дайте мне, пожалуйста.
Аксинья не сняла туфли. Все-таки на каблуках она чувствовала себя увереннее и выше, пусть в автомобиле это и все равно. Она дала задний ход, стала выбираться из глупого тупика, в который загнала себя сама. Ну, надо же, мужчина ее жизни. Баранина, ветки вишневого дерева, букеты роз по утрам. Минимизировать в лоток панели задач, немедленно.
— Красивый брелок. Вы занимались музыкой?
— Не я.
— Кто-то из членов семьи?
— Мама учительница. Фортепиано. Извините… Мне…
Новая сотрудница протянула руку. Семен задрожал пальцами, побледнел губами, вложил в ее ладонь увесистую связку. Неброский маникюр чуть плавился от всеобщего тепла.
— Спасибо, — новая сотрудница улыбнулась облегченно. — Я пошла, да?
— Подождите, — Семен не мог придумать, как бы ее задержать, на минуту, на тридцать секунд это очень важно стало почему-то, задержать. — Подождите… прошу вас!
Аксинья смотрела прямо перед собой. Кобра положила свой капюшон ей на правое плечо и негромко шипела в ухо. Пираньи развились в глубинах зрачка, грызли радужку, шевелили хвостами. Щеки невыносимо горели, ведь вся кровь мира прилила к ним. Вся кровь мира толпилась в сосудах, и бедное Аксиньино сердце не справлялось с нагрузкой. Прямо перед Аксиньей мужчина ее жизни нагло передавал ключи от съемной хаты сопливой шлюшке в уродливых туфлях. Шлюшка хватала их, как дрессированная обезьяна в цирке хватает банан или прочую еду приматов. Шлюшка выговаривала пошлыми вздутыми губами какую-то глупость. Мужчина ее жизни не желал минимизироваться в лоток панели задач, а внимал шлюшке и держал ее за пальцы.
Кобра вылизывала Аксинье шею и напоминала о главном. Аксинья шаталась по страшным домам великих старух с птицами на щеках, Аксинья знакомилась с извращенцами и вела с ними противоестественные разговоры. Аксинья нарядно упаковывала себя и преподносила мужчине своей жизни не просто, а с выдумкой и изрядным огоньком. Мужчина ее жизни целовал шлюшкино запястье, там, где неопытные пользователи ищут пульс.
Аксинья переключила скорости и нажала на газ. Размазать шлюшку повидлом по капоту, раздробить запястья вместе с пульсом, цветной мертвой тряпкой кинуть под ноги любовнику, чтобы понял.
Огромные глаза, белые одежды, звон металла, расстегнутый ворот рубахи.
Семен с силой оттолкнул новую сотрудницу от себя, легкая, она упала на четвереньки, зацепившись ногой за бордюрный камень, аккуратно выкрашенный белым.
Больше Семен ничего сделать не успел. Или успел бы?
Страшная жара не желала покидать города, от асфальта поднималось вполне зримое обжигающее марево, картошка пеклась прямо на грядках, а арбузы сгорали на бахче. Голод, голод — гомонили разного рода кликуши, а доверчивые пожилые женщины в ситцевых сарафанах скупали уже гречку, перловку и соль.
Аксинья, не доехав двух метров, развернула автомобиль и, пропахав ухоженный газон, с силой врезалась в стену Семенова офиса, окно вверху треснуло и подалось. Бампер смялся в гармошку, а подушек безопасности Аксиньина недорогая модель не имела. Поэтому ее пребольно ударило грудью о руль и засыпало осколками от разлетевшегося вдребезги лобового стекла. На ощупь вытащив один, наиболее удобный для захвата, из горячей щеки, она, наконец, заплакала.
